Упоминание этого "прошлого" было лишним, Слава это понял. И хотя в данной ситуации Червонец имел полное право дать характеристику каждому и каждому же воздать по вере его, сейчас сложилась не та ситуация, когда можно было подчинить блатных подобным образом.
Побледнев и вскочив с пола, Вагон выхватил из-за голенища тонкую заточку и ринулся на Червонца. Корсак так и не понял до конца, готов был к этому выпаду вор или этот демарш Вагона оказался для него неожиданностью. В любом случае на кону стояло будущее Корсака и его семьи, и углубляться далее в сложности отношений противоборствующих сторон было смерти подобно.
Оттолкнувшись от стены, Слава резко кувыркнулся под ноги Червонцу и оказался на ногах в то мгновение, когда от острия заточки до его груди оставалось чуть более полуметра. Это слишком большое расстояние для специалиста, чтобы волноваться за свою жизнь, когда рука врага находится в покое, и ничтожно малое, когда речь идет о руке, выбрасываемой вперед.
Резко развернувшись боком, Корсак правой рукой оттолкнул от места стычки Червонца, локоть левой руки выдвинул вперед, как это делает кавалер для приема руки барышни, и закончил оборот еще более резким движением.
Не справившись с центробежной силой собственного натиска, Вагон неловко прогрохотал сапогами в дальний угол комнаты и, изрыгая сквозь зубы проклятья, остановился. Он побагровел от негодования – уж слишком глупо выглядел он с этой заточкой у противоположной стены комнаты.
– А-а, – зловеще процедил он, рисуя в воздухе узоры поблескивающим острием, – и мусорок туда же!.. Вы поняли, братва, что намечается!.. Эта гнида с мусором решили унести то, что принадлежит нам!..
Фикса и с ним двое вскочили, остальные остались на месте. Крюк тут же рявкнул:
– А ну стоять, б…! Назад все!.. – И в руке его вороненой сталью скромно сверкнул "вальтер".
– Их трое! – правильно посчитал Вагон. – Их трое, братва!.. Сколько можно по их воле вшей кормить и хлеб сухой жрать?! – Кружась по комнате вокруг Корсака, который лишь слегка поворачивался ему вслед и не сводил взгляда с его подбородка, Вагон ловко перебрасывал жало из руки в руку, выговаривая все то, что накипело за эти дни в головах всех: – Куда он ходит каждый день, а?! А не перетаскивает ли он свак из склепа?! Да оттуда треть унеси – ни хера не заметишь!..
Кажется, об этом остальные не думали, и мысль, высказанная Вагоном, показалась им резонной.
– А почему бы и не так, Червонец? – ошалело двигая челюстями, промычал Фикса. – Почему бы Вагону не быть правым?
– Стойте, где стоите, идиоты! – басил Крюк, которого кружение Вагона по комнате начинало сильно раздражать. – Куда он будет носить?! Патрули чешут лес во всех направлениях! Зачем Червонцу садиться и отдавать все вам?! Вы забыли об общаке, суки!.. Напрочь забыли! Вы что же решили – все будет поделено на части и роздано, как премиальные?! А общак?!
– А зачем нам общак? – уже успокоившийся и оттого более опасный Вагон говорил отрывисто, но уже без придыхания. – Какой общак может быть у Червонца? Он что, рулит Питером? Чем он рулит? Скажите мне кто-нибудь, чем рулит Червонец?! Он такой же счастливчик, избежавший смерти от пули легавых!.. Какой общак, Крюк?!
Еще двое вскочили с пола, усилив позиции Вагона, чрезвычайно порадовавшегося такому жесту доброй воли. Радость его была сильна еще и оттого, что в противовес крюковскому "вальтеру" в руках этих двоих матово блестели "ППШ" и "ТТ". И щелчок автоматного затвора стал той отправной точкой, от которой начался отсчет событий, очень значимых для Ярослава…
Он знал, сколько секунд должно миновать от первого выстрела до падения на пол двух третей всех живых в этой комнате. Не более четырех. Потом непроветриваемая комната заполнится нестерпимым запахом сгоревшего пороха, и в сладковатый привкус его добавится аромат свежего мяса и живой, выпущенной на волю, крови. Вся эта вонь будет висеть в комнате, а в это время, скользя ногами по паркету, будут умирать в агонии пятеро или шестеро из присутствующих здесь. Рикошетов от стен не будет – кладка не железобетонная, перегородки фанерные, пули увязнут в цементе, выбив из стен тучу пыли. Соседи позвонят в милицию, и оставшиеся в живых будут схвачены через несколько минут после того, как отойдут от шока и начнут выбираться из страшной квартиры…
Ни реакции, ни быстроты зрения не хватило ни у кого из присутствующих для того, чтобы заметить движение ноги Корсака, выброшенной в сторону вооруженного "ППШ" бандита. Даже тот, кто был целью этого удара, понял, что поражен, лишь после того, как выбитый ногой автоматный диск из его оружия с грохотом упал на паркет.
Бандит, держа в руке бесполезный автомат, не придал значения тому, что "ППШ" вдруг дернулся, едва не вылетев из его рук. Клацанье затвора – вот и все, что стало достоянием присутствующих. Лишь этот звук потревоженного металла! Движения же все той же ноги, повторившей свой маршрут, никто не смог заметить.
Все это вызвало в рядах противоборствующих сторон сильное замешательство. Впервые в жизни девять человек, не расстающихся с оружием ни на минуту, стали свидетелями того, как можно двумя движениями превратить автомат противника в обыкновенную дубину.
– Какого черта?! – рявкнул, отходя на шаг назад, бандит. Он смотрел на свой "ППШ", лишенный диска, и не мог взять в толк, как такое могло случиться. И вдруг, вспомнив о чем-то, он бросил на спокойно взирающего на него Корсака змеиный взгляд. – Ай, молодца-а… Такого цирка я еще не видел, однако… А как насчет патрона в стволе, милый? – И срез "ППШ" поднялся на уровень груди Корсака.
– Этого патрона? – уточнил Ярослав, покатывая на ладони латунный цилиндр.
– Какого… дьявола? – ошалело встревожился бандит и, сжав зубы и прищурившись, нажал на спуск…
Но вместо выстрела прозвучал лишь сухой щелчок.
– Бля буду… – сказал Фикса, невольно попятившись и коснувшись спиной стены. – Он выбил сначала диск, а потом ногой передернул на автомате затвор… Бля буду, он потом рукой патрон поймал…
– Это еще не весь фокус, – усмехнулся Корсак, понимая, что окружающие шокированы и теперь нужно усиливать этот шок. Неожиданно размахнувшись, он хлопнул рукавом рубашки, и девятиграммовый патрон, вылетев из его руки, как из ствола винтовки, угодил в глаз хозяину "ТТ" с ознобным чавкающим хрустом.
Дико закричав, бандит выронил из враз ослабевшей руки пистолет и, зажимая лицо ладонями, беспорядочно заметался по комнате. Уткнувшись в стену, он сполз по ней и, ощущая в ладони, прижатой к лицу, что-то склизкое, густое, горячее, надрывно закричал…
– Береги честь вора, как зеницу ока, – назидательно сказал Корсак, быстро наклоняясь и подбирая "ТТ". – Не послушался, однако… – Развернув по "стерховской" привычке руку с пистолетом в горизонтальной плоскости – так лучше видно пространство перед собой, – Слава направил ствол на побледневшего, но теперь уже не от ярости, владельца заточки. – Вы, кажется, забыли, урки, с кем базарите. Вы, кажется, забыли, кто над вами поставлен. Вы, кажется, забыли, кто я такой. Так я начну объяснять по порядку…
Сунув "ТТ" за пояс брюк сзади, Корсак небрежно шагнул к Вагону и, едва тот выбросил перед собой руку – выбросил скорее от страха, нежели из желания поразить цель, – перехватил ее в кисти.
Глядя на то, как под давлением большого пальца правой руки Корсака из судорожно сжатой ладони Вагона вываливается на пол заточка, Крюк попытался сглотнуть – не получилось – и опустил "вальтер"…
Взяв руку Вагона на излом, Корсак легко нажал на нее, заставив бандита перегнуться пополам и уткнуться лицом в пол.
– Здесь, суки, находится вор, поставленный присматривать за законом старшим по понятиям! – коротко взмахнув, Слава опустил свой локоть на напряженный в изломе сустав Вагона.
От истерического крика человека, которому только что сломали сустав, воздух в комнате едва не разорвался в хлопья…
– Имя его – Червонец!
Сдернув с рухнувшего на пол в обмороке от болевого шока бандита кепку, Корсак другой рукой поднял с пола заточку и уставился на замерших тех троих, что поддержали Вагона.
– В алчности своей и безмозглости, видя перед собой лишь кусок золота, море водяры, белые штаны и раздвинувших ноги телок, умиляющихся вашей крутизной и богатством, вы забыли о том, кто вас привел к кормушке и кто не дал сдохнуть в тяжелую минуту!..
Никто из оцепеневшей троицы не догадался в знак покорности сесть на пол. Более того, они еще сверкали глазами, явно намереваясь вступить в схватку.
Тогда неуловимым движением Ярослав метнул кепку Вагона в их сторону. Сильно вращаясь, кепка пролетела над их головами и с четким стуком ударилась в стену… и осталась висеть на ней, словно на гвозде.
Нетопырь, бандит, подначивавший втихаря Вагона на разборку с Червонцем, изумленно поглядел на кепку и понял, что она пришпилена к стене заточкой, вошедшей в стену до половины жала. К нему наконец-то вернулся рассудок, и он опустился на пол. Следом за ним последовал второй, а третий, Бура, сесть не смог. Не сводя взгляда с картины, которой, по его мнению, никак не могло существовать в реальности – кепка, прибитая к кирпичной стене каленой заточкой, – он мелко дрожал левым веком, и мысли его были в полном беспорядке…
– Над вами, воры вокзальные, поставлен "иван" по имени Червонец! И поставлен он не для того, чтобы вы на него залупались, а для того, чтобы уберечь вас, скотов бестолковых, от пули мусорской да от голодухи!
Шагнув к Буре, одиноко возвышающемуся над притихшей братвой, Корсак выбросил руку, схватил бандита пальцами за ключицу и рванул вниз…
От ощущения, что у него из организма выдирают кость, Бура побледнел и закричал, вторя совсем недавно находившемуся в сознании, а теперь валяющемуся на полу, словно тряпичная кукла, Вагону. Он садился на пол, повинуясь малейшему движению железных пальцев Корсака.
Бандиты неоднократно видели, как можно управлять человеком, удерживая его за ухо, но чтобы водили, удерживая за кость, спрятанную под мышцами…
– И вы забыли, урки, кто я такой!
Дотянувшись свободной рукой до пояса, Корсак вытянул из-за ремня "ТТ", поставил Буру перед собой на колени таким образом, чтобы тот смотрел на всех присутствующих, и четким, отработанным движением вспорол лоб Буры острой мушкой пистолета…
– Я – сын Святого!
Крик Буры, чьи глаза были ослеплены живой горячей кровью, был ему ответом.
– Я – сын Святого!
Мало кто знает, что из открытой раны на голове может хлестать крови больше, чем от ножевого ранения в живот. Об этом знают те, кто хочет подавить психику противника, кому нужны его показания…
Из распоротого до кости лба может вылиться литр крови, и картина эта будет страшнее, нежели зрелище лежащего рядом с рельсами человека, которому тяжелыми колесами вагона отрезало ногу.
– Я – сын Святого! И если кто-то из вас хотя бы на минуту забудет об этом, я залью кровью все пространство вокруг вас и еще пять раз по столько!..
Толкнув Буру в затылок, отчего тот клюнул носом, как пьяный, и повалился на пол, Корсак швырнул Крюку "ТТ" и уселся на свой мешок.
– Нужно уходить отсюда, Червонец, – тихо сказал он, проводя ладонью по влажному лбу и с равнодушием наблюдая, как Бура пытается отодрать от рубахи лоскут, чтобы остановить кровь, текущую потоком с его лица. – В квартире справа телефона нет, но вот на косяке двери квартиры слева, когда мы заходили сюда, я увидел кабель. Если сюда уже не мчится "воронок" с десятком легавых из отдела по борьбе с бандитизмом, то я ничего не понимаю в этой жизни…
Они ушли через десять минут, уводя и придерживая за плечи покалеченного Вагона, Буру, чья психика сейчас явно не соответствовала требованиям членства в банде Святого, и одноглазого, которому теперь, чтобы точно стрелять из "ТТ", не нужно было щурить левый глаз.
Все, чего так опасался Ярослав, закончилось. Но случилось то, чего он никак не мог ожидать.
Червонец не отдал ему паспорта. Вор не вернул ему семью. Более того, Червонец велел забрать у Корсака мешок. Он нарушил обещание, данное Святому. Это была плата за жизнь и положение, сохраненные ему Корсаком.
– Ты не боишься меня, Червонец? – с недоумением спросил Слава, когда они перешагнули порог новой квартиры.
– Нет, не боюсь, – просто ответил вор. – Ведь ты знаешь, кто у меня под колпаком. Насчет документов и денег не беспокойся. Ты получишь их. Как и жену с сыном.
– Когда?
Уйдя от остальных, они удалились на кухню, где разговор их продолжился. Червонец отхлебывал чай из граненого стакана и тяжело говорил:
– Передо мной, сын Святого (говоря это, вор с хитринкой сощурил глаза), встала очень тяжелая задача. Тяжелая по исполнению, если не сказать больше. Группы пана Домбровского больше нет, и не мне тебе об этом говорить. Да еще ты некоторых крепко изуродовал. Словом, мне нужны люди, много людей. Во время моих отъездов из квартиры я выяснил, что после разгрома дома в Коломягах я остался без связей в милиции и городском правлении. Никто не хочет связываться с преемником того, кто объявлен врагом народа и врагом Советской власти. Короче, нужно много денег. Больше, чем ты таскал в своем мешке. Прости, кстати, что забрал у тебя деньги, но ты мог решить, что с деньгами тебе и розыск семьи по карману… Я верну тебе их, верну, клянусь! Мне нужно очень много денег. На реализацию же даже части клада Святого уйдут месяцы. За это время я лишусь не только друзей, но и обрету новых врагов. В конце концов меня прирежут суки, подобные сегодняшним, и общак не будет нужен уже никому. Кстати, отчасти Вагон прав. Я перепрятал ценности Святого. Но не для того, чтобы присвоить. Допустить, чтобы сокровища Святого растащили, как сороки, мои люди, я не могу. У них в голове ветер. Кроме того, они сейчас в том же положении, что и ты… Ты не находишь, что эта квартира гораздо удобнее предыдущей? Свет, тепло, даже фаянсовое очко? – Червонец улыбнулся.
– Я хочу получить новые документы, деньги и сведения о семье, – жестко ответил Ярослав.
– Ты не сможешь получить ничего этого сейчас, и я объясню, почему, – Червонец помешал ложечкой в стакане. – Насчет перемещения клада Святого, то так я просто застраховал свою жизнь от наиболее безумных моих людей, как застраховал свою жизнь от тебя тем, что у меня твоя семья.
– Ты можешь ошибиться, Червонец, – подумав, пробормотал Слава. – У меня железные нервы, но чересчур тонкая душа…
– Я это заметил. Одно дело, пан Домбровский! Всего одно дело – и ты свободен! Ты уезжаешь в Польшу, а у меня появляется возможность собрать верных себе людей!
– Какое дело, Червонец? – тая гнев, спросил Слава. – О чем ты говоришь, человек, нарушивший обет?!
– Мне нужны деньги.
В соседней комнате раздался веселый хохот. Трагедия минувшей ночи ушла безвозвратно, словно ее и не было. Спустя всего несколько часов после созерцания ручьев крови и хруста переломленных костей Бура с перевязанной головой восседал на полу и колдовал над "библией". Ожидая раздачи, рядом сидели владелец "ТТ" с тугой повязкой на глазу и еще трое. Меж ними лежали пригоршни монет, все, что у них имелось. Крюк дремал в углу.
– Что ты сказал?
– Я сказал, что мне нужны наличные.
– У тебя погреб ломится от злата! – процедил Корсак, сжимая в карманах кулаки. – Я убью тебя, сукин сын…
– Не убьешь, пан. Не убьешь, и все дела! Я тебя знаю.
– Ты меня очень плохо знаешь, урка, – Корсак не слышал своего голоса, но точно знал, что Червонец его хорошо понимает.
– Ну, согласен, – качнул большой, как урна, головой Червонец, – не знаю я тебя хорошо. Но в одном твоем качестве уверен наверняка. Ты не перенесешь, если увидишь свое дитя на вилах и жену под Бурой… Тихо, тихо!.. – яростно прошептал он, упирая в лоб ринувшегося к нему Корсака ствол пистолета. – Не надо шума, "красный". Ты сделаешь то, что я тебе велю! Если дело выгорит и ты будешь четок, как трезвый дьячок во время крестин, то сможешь радоваться тому, как растет твой сын. Жаль только, что на ляховском придется гутарить.
Ярослав скрипнул зубами.
– Так ты хочешь послушать, что тебе придется делать?.. И не дергайся больше, сука, – прохрипел Червонец. – Ты нужен мне только потому, что мне нужны наличные. Очень много наличных… Но стоит тебе повести себя неправильно – сдохнешь, как и твое отродье! А теперь пошли в зал, пан… Я расскажу, что будет делать каждый.
Уже на пороге он остановился и повернулся, словно ничего и не было, к Славе:
– Я же братве обещал, Святому обет давал. Как же мне тебя после этого не отпустить да в жизни не помочь? Но я не припомню, чтобы пан Тадеуш говорил мне о том, чтобы я не задействовал сына на мероприятиях, которые были по душе его отцу. Бура, кончай раздачу…
Глава 8
Слава вышел из кухни, чувствуя, как непослушно двигаются его ноги. История возвращалась на круги своя. Снова и снова испытывая Ярослава на прочность, жизнь вновь поставила его перед выбором: на одной чаше весов лежали судьбы близких ему людей, на другой – его судьба. Десять лет назад, летом 1937 года, маленького, ничем не приметного человека по фамилии Корсак кто-то приметил на самом верху мироздания и с тех пор ни на минуту не оставлял своим вниманием.
Есть люди, чья судьба никого не интересует. Это самая распространенная категория, и представители ее присутствуют как на самой вершине пирамиды, выстраиваемой веками, так и у самого ее подножия. Как правило, люди это безвольные, живущие на планете лишь для сохранения баланса, для уравнивания положительного начала с отрицательным. Безвольные люди разжижают среду, в которой живут, и тем спасают общество от катаклизмов и потрясений. Они – как водоросли, опутавшие винты океанского лайнера. Они дают крутиться винтам, но не позволяют развить судну крейсерскую скорость.
Есть же люди, которые сжигают свою жизнь дотла, не успев толком сформироваться как личность. Они считаются ниспосланными свыше, и с момента своего рождения каждый их шаг берется под контроль пославших их сил. Силы эти испытывают своих питомцев на крепость духа, проверяют качество их моральных устоев и удовлетворяются лишь тогда, когда для них становится очевидна истина – их легаты на грешной земле безукоризненно выполняют свой долг.
Кажется, эта теория немного отличается от марксистско-ленинской философии, изучавшейся Ярославом в институте, однако сейчас, снова поставленный перед страшным выбором, он в очередной раз убедился в том, что к его жизни учение классиков коммунистической теории обустройства мира совершенно неприменимо. Где это циничное: от каждого по способностям – каждому по труду?! Мало ли крови пролил он, офицер сначала Красной, а потом Советской армии, защищая свою страну и дело предков?! Мало ли близких людей потерял, защищая интересы общества, которое гарантирует его сыну счастливую жизнь?! Сначала мать, потом Сомов, сейчас же…
Сейчас же по воле мерзавцев, прибывших арестовывать его, боевого офицера, он рисковал лишиться последнего. Жены и сына.
Не добровольное желание вынуждало его находиться сейчас на бандитской малине и слушать богомерзкую для его слуха "музыку" головорезов, чьи руки были по локоть в крови.