А тут еще выяснилось, что на доставшемся мне периферийном посту номер четыре, за изящным столиком неподалеку от лестницы, как отметила Аглая, я буду всю ночь одна - без Соболина! Проситься к мужу было неловко, потому я безропотно согласилась.
Володе же отвели важнейшую позицию у камина, в другом совершенно конце зала, а вот ближайшую ко мне точку занял пресловутый реаниматор. Я заволновалась еще больше. Не то что боялась не устоять (при живом-то муже!), а вот штурма со стороны Фазиля опасалась.
- Володечка, а ты сам не боишься?
- Да что ты, Анюта, серьезно? Разве что простудиться на сквозняках. Возьми, кстати, мой шарф…
- Спасибо, милый!
Так мы распрощались с Соболиным, а через некоторое время доктор свел всех наверх - по одному, представляете? И мне уже было не до юмора. Слегка подсвеченный ночными окнами зал казался огромным, уголок же мой - таким далеким и холодным, что я с трудом заставила себя там остаться.
Понятное дело, что все остальные затаились неподалеку, но от того было не легче! Никого же не было видно: ни Володи у его камина, ни Линкольна под тем самым местом, где висел портрет, ни даже отлученной от шотландца Аглашки. Маленький доктор сумел создать иллюзию полнейшего безлюдья, приборы и камеры не выдавали себя ни красным, ни зеленым глазочком, ни жужжаньем, ни щелканьем.
В зале царила тишь и жуть, а за окном - буря…
Но как я обольщалась! Уже через полчаса мой до предела обострившийся слух уловил некий шорох. Царапанье веток, дождевая дробь или скрипы кровли - все это было совсем в другой, привычной уже тональности, новый звук принадлежал залу. Мне казалось, что скрипели петли дверей или старый паркет под легкими шагами. Но самое страшное было в том, что звук приближался! Я вспомнила почему-то портрет Мак-Дауэлла, его надменный прохладный взгляд, и в груди моей от этого воспоминания тоже похолодело. Ни в каких привидений я, конечно, не верила, но страшно мне стало так, что я готова была уже закричать.
Тут- то и ощутила я это прикосновение! Если бы меня схватили за какое-нибудь другое место, от моего вопля скончалось бы и само привидение. Но за попку мою мог взяться только гнусный Фазиль -я сразу его, гада, узнала!
- Ш-ш-ш! Куда лезешь? - зашипела я, как подвальная кошка.
- У-у-у! Привидения тебя жаждут!
- Отвали, самозванец!
Только я успокоилась насчет привидений, как меня стали одолевать новые страхи: а вдруг нас услышали? От мысли, что Володя разгадал характер возни в том углу, где несет службу его женушка, мне почему-то дико захотелось курить. Не помня себя от острейшего никотинового голода, чего со мной давненько уже не случалось, я прошептала в темноту: "Михал Михалыч, а покурить можно?", но тут же сообразила, что этим окончательно испорчу репутацию охотника за привидениями, и чтобы отстал от меня нахальный флибустьер, я сжала ему кожаную его промежность.
А что прикажете бедной женщине делать? Свершив сие членовредительство, я ловко прошмыгнула к лестнице. Вслед мне неслись сдавленные вздохи негодования, досады, но мне было все равно.
Я позорно бежала со сцены, ослабив ряды "субъектов наблюдения", и лишь сигарета в светлой привратницкой была мне утешением. А через каких-то пару минут я уже сладко спала на узеньком служебном диванчике, который предоставил в мое распоряжение юный и робкий милиционер Дима. И снился мне сон!
Снилось мне, что я снова оказалась в дворцовом зале, словно подсвеченном изнутри, и появляется откуда-то из угла девчушка-подросток, вроде как я в детстве. В руках серебрится флейта, лицо тоже серебристое, а платье старинное, будто из пудры. Плавненько поднесла она флейту к губам, дрогнули слегка щеки, и потекла в пространство любимая моя "Французская песенка", печальная и прекрасная. И вот уже плачет на моем плече Фазиль, а я будто бы целую его умильно, глажу по лицу, успокаиваю. Мол, славный ты, дурачок.
Но вдруг загремело что-то в другом конце зала, и мчится к нам по хрустящему паркету Соболин. "Вот он!
Вот!" - кричит он страшным голосом.
Что- то вспыхивает в глазах… и я просыпаюсь.
"Все, - подумалось, - достал Вовка Фазиля!" Не отличая еще сна от яви, я все же ни секунды не сомневалась, что мой ревнивый благоверный колотит "соперника" во тьме царского интерьера. Окончательно проснувшись, я поняла, что наверху действительно происходит нечто невероятное! Ничего толком разобрать было-нельзя, но голос Соболина звучал громче других. "Этого мне только не хватало, и, главное, не за что!" - подумала я, ковыляя наверх вслед за Димой. Но, слава Богу, оказалась не права…
- Ах ты, гад! Не рыпайся, падло!
- Да отпустите меня! Больно!
- Молчи!
В центре зала двое, а может, и трое, боролись на драгоценном паркете, и мат-перемат осквернял стены дворца. И тут Дима включил свет!
Открылась нам ужасная сцена: потный и перемазанный Соболин прижимал к полу отчаянно сопротивляющегося соперника - но не Фазиля, к великой моей радости, не Фазиля! Наш-то красавчик подбирался к месту событий за спиной милиционера, а вот Володя, похоже, изловил… привидение! Длинные пепельные волосы и мучнистое лицо, серый камзол и панталоны - все признаки фантома были, увы, не в лучшем состоянии. На свету было видно, что все это - чистейшая театральщина.
Потрепанный Володей незнакомец, наверно, умел гримироваться, но сейчас ему было явно не до роли. Соболин так заломил ему руку, что бедный самозванец натурально скрежетал зубами от боли. Вот тебе и la komedia, и ее finita!
Правда, радовалась разоблачению только наша семейка. К месту происшествия из разных углов зала подтягивались разочарованные участники экспедиции. Линкольн и Аглая, каким-то образом оказавшиеся на одном посту, не понимали решительно ничего. Девушка было заплакала, увидев "живое привидение", но Мак-Дауэлл с таким жаром принялся ее утешать, что за нее можно было не беспокоиться. Я ждала, что маститый расследователь примется немедленно выводить пойманного на чистую воду, но состояние подруги заботило его гораздо сильнее, нежели поиски истины. Вот она, любовь джентльмена! Бережно заслоняя могучей спиной от нежных очей Аглаи сцену задержания, Линкольн все же краем глаза оценил портретное сходство "привидения" с дядюшкой и буркнул: "Похож!".
С этими словами он повлек драгоценную свою Аглаю мимо одобрительно глядящего со стены родственника. Мол, мы удалимся на минутку, а вы, дядя, и сами со всем разберетесь.
А разбираться было необходимо! Пока разочарованный Михал Михалыч с его ассистентом сматывали свои так и не пригодившиеся приборы, милиционер завладел задержанным, а Соболин излагал. Возбужденно обнимая мою податливую талию, он рассказал окружившим его охотникам:
- Мне это привидение хреново сразу не понравилось. Нормально, когда дверь там скрипит или окно, но паркет-то под ногами фантома трещать не должен! Скажи, Ань? Эх, жаль ты не видела, как он появился. И серенький, и волосатенький, и даже носик с горбинкой - вылитый Мак-Дауэлл! И если бы не мой нос, так мы всем этим бредням и поверили б.
- Ты, что ли, учуял его?
- Так не серой же от него пахло!
В том-то и дело, что пахло от фантома носками. Володя терпеть не может специфического запаха, что издает даже чуточку несвежее мужское белье, но не ожидавший засады самозванец этого не знал! Он, видимо, просто пописать пошел. И когда к подозрительному скрипу добавились недвусмысленные ароматы, мой храбрый мужчина бросился ловить "фантома", оказавшегося нашим немытым современником.
- Мама дорогая, так это же Влево! - осенило вдруг меня.
- Кто, милая? Влево?
- Он, точно, он! Я про него справку Спозараннику делала, когда Модестов этого экстрасенса разоблачал.
- А, так это ты музыкой лохов лечишь?
Горе- фантом мог и не отвечать -Мак-Дауэлла и в самом деле изображал знаменитый Мишель Влево, основатель академий и духовных центров, творец чудодейственной науки музотерапии. За его "целительные" кассеты и амулеты тысячи страждущих платили неслабые деньги, а на гастроли "целителя" в провинции собирались полные залы народу. Беда! Только вот что делал в Меншиковском дворце об эту пору и в этаком виде "великий и ужасный"? Может, он новый способ разведения лохов репетировал? Или просто в мою честь его пригласил флибустьер?
Все сомнения наши развеял, не поверите, Линкольн Мак-Дауэлл. Вернее, вначале нам всем явилось фамильное сходство реставратора и "привидения": как только Фазиль сел на скамейку рядом с экстрасенсом, стало ясно, что они родные братья. Флибустьер был, конечно, младше и потому еще не приобрел черт законченного проходимца - ему и в бабниках было неплохо!
А потом уже Линкольн попросил Аглаю показать нам одну маленькую бумажку. В ней от имени известного депутата Михаила Салехарда господину такому-то (фамилию предлагалось вписать от руки) предлагалось поддержать проект "Дворцовые тайны". На поиски кладов, месторасположение которых укажут нам привидения, депутат рассчитывал получить деньги из городского бюджета и фонда "К 300-летию Санкт-Петербурга". И называлось все это почему-то "акцией памяти". Вот такую бумажку и всучил Линкольну еще в ресторане наш друг Фазиль! Для Мак-Дауэлла, наверное, и был устроен спектакль под названием "Дорогой дядюшка" с привлечением специалистов, в котором мы все участвовали в качестве восторженных зрителей. И если бы не нос Соболина, то гром аплодисментов инициативе Салехарда был бы назавтра обеспечен.
В довершение всего на трубку Володе позвонил ополоумевший Модестов, сообщивший, что он все понял. Мол, Линкольн похож ни на кого иного, как на экстрасенса Влево, а значит, это он косит под привидение в Ораниенбауме, где у него брат Фазиль реставратором трудится. Вот только зачем, он, Модестов, не знает, а если мы на месте не узнаем, то дураки будем.
"Уже узнали, Миша!" - гордо сообщил Соболин и дал отбой. А через час мы дали отбой сами себе в широкой супружеской койке ораниенбаумского "люкса".
Но самое поразительное, друзья мои, в том, что, несмотря на последовавшие громкие разоблачения самодеятельности Салехарда, деньги на свой проект родовитый депутат все-таки получил. Правда, не от города Санкт-Петербурга, а от международного фонда "Дворцовые традиции". И представляли салехардовскую дурь на шикарнейшем ежегодном заседании в Эдинбурге, как рассказывает Обнорский, Линкольн Мак-Дауэлл и его новая жена Аглая.
Дивны дела твои, Господи!
ДЕЛО О ДОЧЕРИ ЦЫГАНСКОГО БАРОНА
Рассказывает Владимир Соболин
"Соболин Владимир Альбертович, 27 лет. Бывший профессиональный актер. После окончания Ярославского театрального училища работал в театрах Казани, Майкопа, Норильска и Петербурга.
В Агентстве журналистских расследований возглавляет репортерский отдел. Мобилен, инициативен, имеет хорошие контакты с сотрудниками правоохранительных органов.
Жена, Соболина Анна, также работает в Агентстве. Некоторое время отношения между супругами были на грани развода, но в последние месяцы нормализовались, что благоприятно сказалось на рабочем климате в "Золотой пуле ".
Из служебной характеристики
Поезд тронулся. Зейнаш выждала паузу и заголосила:
- Люди добрые! Проявите милосердие к беженцам, кто сколько сможет, помогите нашим детишкам…
Два чумазых пацаненка держались за край ее юбки и угрюмо смотрели в пол. Чумазая трехлетняя девочка ерзала у меня на плечах и теребила мою тюбетейку.
Теперь настал мой сольный выход. Я набрал в легкие воздуха и воскликнул - страстно, с чувством, вспомнив уроки своих мастеров в театральном:
- Поверьте, люди добрые, не от хорошей жизни к вам обращаемся, дай Бог здоровья вам и вашим близким…
Наша процессия медленно двигалась вдоль вагона мимо равнодушных пассажиров. Давали мало - кто мелочь, кто червонец.
Внезапно я почувствовал, что меня сейчас прожгут взглядом. Прямо напротив сидела Марина Борисовна Агеева и изумленно на меня таращилась.
- Вай, гражданочка, - обратился я к ней, - ради Христа прошу, помоги деткам!
Потрясенная Агеева достала кошелек и вытрясла всю мелочь в ладони нашему пацаненку.
- Дай Бог тебе здоровья, красавица, умница, ненаглядная, - поклонилась ей Зейнаш, и мы покинули вагон, оставив Агееву гадать - то ли ей это снится, то ли у Соболина появился брат-близнец.
- Не упоминай Христа, - рассмеялась Зейнаш. - Мы ведь мусульмане, забыл?
Следующий поезд мы пропустили - туда закатился на коляске безногий парень в камуфляже, пусть работает. А вот этот поезд - наш.
Я вздохнул, взял на руки девочку и вошел в вагон вслед за Зейнаш.
***
Кто сказал, что быть нищим легко?
К вечеру я чувствовал себя так, будто пробежал марафонскую дистанцию. Или отыграл подряд десять "елок". Или отдежурил в своем репортерском отделе трое суток без перерыва.
Расположившись возле Витебского вокзала, взяв себе по пиву и шаверме, а детям пирожки и лимонад, мы с Зейнаш пересчитали выручку. Шесть тысяч рублей! Или - двести баксов. Неплохо…
- Четыре тысячи мы отдаем Гульнаре, а на остальное - гуляем! - подмигнула мне Зейнаш. И, оставив меня с детьми, убежала на вокзал.
Через десять минут она вернулась - в джинсах, блузке приталенной кожаной курточке, туфельках. Волосы - в хвост, аккуратный макияж…
- Ну, что уставился? - улыбнулась девушка, довольная произведенным впечатлением, и опустила рядом со мной хозяйственную сумку. - Давай сбрасывай свое барахло.
С трудом справившись с потрясением от нового облика Зейнаш, я скинул халат, завернул в него тюбетейку. Вот он снова я - Владимир Соболин, собственной персоной.
А вот и Гульнара - сухопарая молчаливая женщина. Минут пять они разговаривали с Зейнаш на своем тарабарском языке, после чего Гульнара, вздохнув, взяла сумку и удалилась вместе с детьми.
- Знаешь, куда мы сейчас едем?
В клуб "Метро"! - заявила мне Зейнаш. - Я там не была целый год.
- И даже не знаешь, что он стал трехэтажным?
- Конечно, нет! - закричала девушка и потащила меня ловить тачку.
Через полчаса, танцуя с Зейнаш под "техно", я почувствовал, что усталости как не бывало. Может, потому что мы выпили по банке энергетического напитка, называемого "батарейкой", и по полтинничку водки? Вспышки выхватывали из полутьмы тела танцующих.
Стоп- кадры шли вереницей. Я не мог отвести глаз от точеной фигурки Зейнаш, от ее смуглой кожи, смеющихся миндалевидных глаз, серебряных браслетов на тонких запястьях, двух небольших полушарий под блузкой. На шее Зейнаш покачивалось ожерелье из волчьих клыков. Я старался коснуться ее в танце, но она все время ускользала от меня. Ах, Зейнаш, смутный объект желания…
На Лиговке накрапывал дождик. Мы поймали старую скрипучую "Волгу".
Хмурый пожилой водитель, окинув нас оценивающим взглядом, согласился доехать до Шушар за 300 рублей.
Положив мне голову на плечо, Зейнаш тихо напевала:
- Улыбочку ты у меня просил, Я поняла, меня ты не узнал, И о любви моей давно забыл…
Я осторожно взял ее руку в свою.
- Хочешь погадать мне, да? - рассмеялась Зейнаш. - Это только я умею.
Я осторожно поднес ее ладонь к губам.
Что со мной опять происходит? Ведь совсем недавно клялся, божился, уверял себя в том, что Анюта - подарок, которого я недостоин, и пора мне заканчивать со своими похождениями. Тем более что Анька мне ни разу не изменяла - я в этом уверен. Была у нее какая-то история с Колей Повзло, но, как я понял, чисто платоническая. Уж я-то свою Анютку знаю…
А как же Зейнаш? Это совсем другое.
Я на работе. Это называется "оперативное внедрение". Ведь только от Зейнаш я могу узнать, кто все-таки убил Гиви Вертухадзе.
Звонок мобильного. Что за бред - откуда, у кого? Зейнаш осторожно высвободила руку и достала из сумочки миниатюрную "трубку".
- Да, папа. Возвращаемся…
Я снова взял руку девушки в свою.
- Все, приехали, - тронула Зейнаш водителя за плечо. - Дальше мы пойдем сами.
Мужик глянул на нас с опаской и, едва закрылась дверь, рванул по шоссе.
А мы пошли по тропинке - туда, откуда доносился дымок, где мигали огоньки табора.
- Улыбочку ты у меня просил… - напевала девушка и кружилась, пританцовывала, уводя меня в лес.
- Вы всегда были мусульманами, Зейнаш? - зачем-то спросил я, не в силах разобраться в своих чувствах.
- Нет, конечно. Когда много веков назад арабы пришли к нам насаждать ислам, наше племя им сопротивлялось.
Нас пытали, убивали, все соседние племена давно уже стали магометанами, а мы по-прежнему поклонялись своему верховному богу Ахура-Мазде. И поэтому нам приходилось все время скитаться, убегать от преследователей. Соседи нам помогали едой и деньгами за то, что мы оставались верны своей религии. Но прошло время, и все цыгане-люли постепенно стали мусульманами. А скитаемся мы уже просто так, по привычке.
Ни таджики, ни цыгане нас не считают своими. Мы везде для всех чужие…
Я остановился, чтобы дать девушке прикурить, и прикоснулся к ее щеке.
Зейнаш вздохнула:
- Тебе надо уходить, Володя. Прямо сейчас.
- Но зачем, Зейнаш? Я не хочу. Мне некуда идти…
- Не рассказывай сказки. - Зейнаш глянула мне в глаза, а мне показалось - в душу. Необъяснимый страх сковал мое тело. - Не рассказывай сказки, не надо, - повторила Зейнаш. - Полтабора знает, что ты мент, который ищет убийц Гиви Вертухадзе.
Я молчал, судорожно ища слова.
Свет фонарика полоснул по глазам.
- Зейнаш, мугат зан! - раздался мужской крик.
Прямо на меня смотрело дуло. Прежде чем я что-то подумал - сработала моя нога. Пистолет вылетел из руки цыгана в белой рубахе, тот взвыл и громко, по-русски, вспомнил чью-то мать. Сзади кто-то накинул мне на голову холщовый мешок, а дальше мои ребра затрещали под градом ударов.
Что- то взволнованно говорила Зейнаш, но мужчины ее грубо обрывали.
А затем кто-то защелкнул на моих запястьях "браслеты". Кто-то резко поднял меня с земли. Шли очень долго, меня подгоняли пинками. Я все время спотыкался и пару раз больно ударился о сучья.
Затем я услышал лязг двери, меня куда-то затолкнули и бросили на охапку сена.
С трудом я стянул закованными руками с головы мешок. Вдохнул аромат сена и задремал. Знал бы я, чем это все кончится, поумерил бы свое любопытство…