– Не стройте из себя мудреца: совершенно нетрудно было догадаться, что я обращаюсь к вам по его просьбе. Англичане и американцы давно интересуются этим "страшилищем Лондона". А в последнее время – особенно.
– Еще бы им не интересоваться фон Брауном! Но почему это обязательно должно растрогать меня? Вы хоть отдаете себе отчет, княгиня, что предстаете передо мной в роли английской шпионки?
Скорцени спросил об этом довольно спокойно. Однако Сардони уже знала цену холодному спокойствию штурмбаннфюрера и обманывалась на сей счет крайне неохотно.
– Отдаю, естественно, – потребовалось мужество Марии-Викторин.
– Интерес Тото касался только личности фон Брауна?
– Это уже допрос, штурмбаннфюрер. Плот на озере Алессандра – еще не камера пыток гестапо.
– Если это воспринимается вами как упущение – то его легко исправить.
– Значительно сложнее, чем вам представляется. – Взгляд, который княгиня метнула в иллюминатор, казался мимолетным. Но что-то заставило Скорцени проследить за ним. В трех шагах от хижины маялись двое парней в форме коммандос. Но это были явно не те "евнухи", что пригнали сюда плот. Эти мордовороты в черных беретах вовсе не чувствовали себя обреченными. Они скорее были похожи на охотников, отчетливо понимающих, что дичь загнана в западню, и выстрел удачи потерял для них всякий налет романтизма. Десантные автоматы они не собирались прятать, а полами коротких черных бушлатов прикрыли просто так, для интриги.
– Княгиня, – рассмеялся Скорцени, – ну нельзя же так неуклюже играться в шпионаж! Прикажите этим ублюдкам убраться отсюда, не то я пристрелю их вместе с вами.
Мария-Виктория скользнула встревоженным взглядом по правой руке Скорцени, однако диверсант и не думал хвататься за кобуру.
– В таком случае у нас не получится разговора, княгиня, – еще тверже, почти угрожающе предупредил он. – Вообще никакого. Вам нужен именно такой исход нашей таинственной встречи?
– Извините, штурмбаннфюрер, – наконец решилась Мария-Виктория, и, зажав бокал ладонями, словно пыталась согреть своим теплом, она вышла из каюты.
– Ждите меня у охотничьего домика! – крикнула она коммандос. – Вы что, не расслышали, что я сказала?!
По тому, как неохотно эти головорезы повиновались княгине, Скорцени легко определил, что не она является их хозяйкой и у них нет особого желания повиноваться. Очевидно, коммандос прекрасно знали, кто находится в их западне и, конечно же, впали в искушение если не пленить Скорцени, то хотя бы укокошить его. Так или иначе, интерес прессы, награды и место в истории им были бы обеспечены.
"Твоя ошибка заключается в том, – жестко молвил себе Скорцени, – что воспринял визит на виллу "Эмилия" как встречу единомышленников или нечто похожее на доверительное совещание деловых людей. Совершенно упустив из виду, что и сам ты, и все остальные гости виллы немедленно привлекут внимание вражеской разведки. Непростительное легкомыслие, штурмбаннфюрер, непростительное…"
– Еще раз прошу простить, штурмбаннфюрер, – повторила Мария-Виктория, возвращаясь в кубрик. Скорцени спокойно сидел за столом, наблюдая за тем, как телохранители неохотно, по-волчьи оглядываясь, поднимаются по довольно крутому прибрежному склону. Их так и подмывало развернуться и пройтись автоматными очередями по надстройке плота. – Я действительно не должна была вести себя таким образом.
– Вам противопоказано работать в разведке, княгиня. Вы слишком наивны и женственны для этой работы.
– Но согласитесь, что иногда это служит неплохой маскировкой.
– Как саван для покойника.
– Как же вы неописуемо грубы, Скорцени, – разочарованно поморщилась итальянка.
Теперь они уже вместе выглянули в дверь, чтобы убедиться, что черноберетчики убрались восвояси.
Воспользовавшись тем, что Мария-Виктория оказалась слишком близко к нему, штурмбаннфюрер попытался придержать ее за талию. Однако пылкая итальянка сумела ускользнуть от него и, отпрянув к небольшому лежачку, замереть в ожидании нового нападения.
– Я понимаю, что вам куда приятнее тискать меня за бедра и грудь, чем отвечать на элементарные вопросы. Но, избегая этих ответов, разве можете вы рассчитывать на нечто ответное с моей стороны?
Скорцени сумрачно взглянул на княгиню и, так ничего и не сказав, вышел из кубрика.
Плот медленно дрейфовал вдоль берега, поддаваясь воздействию небольшой, невесть как возникающей ряби.
Огромные ели сгрудились на склонах – молчаливые и мрачные, словно монахи над святым источником. Вглядываясь в черную, непостижимую в своей исцеляющей силе глубину озера, они творили бессловесную молитву.
– Мне показалось, что вам уже не хочется спасаться вместе со мной на этом Ноевом ковчеге, – остановилась Мария-Виктория за спиной у Скорцени.
– Наоборот, никогда не чувствовал себя настолько свободным от всего обыденного и смертотворящего в этом мире, как здесь, на этом плавучем клочке Вселенной.
– Судя по вашему настроению, вы уже не будете пытаться соблазнять меня и готовы к серьезному разговору.
– Похоже, что я не готов ни к тому, ни к другому.
– Вы даже не представляете себе, как страшно вы разочаровываете меня своим упрямством, Скорцени.
– Тогда работайте с людьми, которые не догадываются, с кем имеют дело, и которые ваши ноги станут ценить значительно выше тайн, что выбалтывают вам, лежа в постели.
31
В половине пятого утра адъютант Роммеля ворвался в отведенную фельдмаршалу комнату в резиденции "Бергхоф" и почти потребовал от него немедленно подняться. Озадаченный его тоном, прославленный "лис Африки" прежде всего нащупал лежавший под подушкой пистолет и лишь затем с огромным трудом оторвал от нее голову.
– Это произошло, господин фельдмаршал! – взволнованно прошептал адъютант, наклоняясь над командующим группой армий "Б".
– Что именно?
– Они уже там. Это произошло!
– В этом мире не могло произойти ничего такого, что заставило бы вас поднять меня в такую рань, полковник.
– Позвольте с вами не согласиться. Я никогда бы не осмелился, господин фельдмаршал. Вначале они выбросили большой воздушный десант, – все еще продолжал говорить шепотом полковник, словно опасался изложить свою страшную весть во весь голос. – А затем – морской десант. Вот… – поднес он к лицу командующего горсть каких-то бумаг.
– Что это за индульгенции?
– Донесения из Франции. Их только что доставили из пункта связи. Все они адресованы вам, Кейтелю и фон Рундштедту.
Пятидесятитрехлетний полководец, чьей славы уже вполне хватало для того, чтобы он мог рассчитывать на конную статую рядом с Триумфальной аркой победы, сидел в постели в нижнем белье – полусонный, по-старчески ссутулившийся – и словно бы принюхивался к тем бумагам, которые упорно совал ему под нос адъютант.
– Не паниковать, полковник, – наконец пришел он в себя. – Где моя одежда? Свет. Проверить связь с Парижем, – отдавал приказания, одеваясь и не отрывая взгляда от донесений, оставленных адъютантом на роскошной прикроватной тумбе. – Рундштедт, Кейтель, фюрер уже знают?
– Фюрер – точно нет. Я слышал, что он лишь полчаса назад уснул. Обергруппенфюрер Шауб, его личный адъютант, вряд ли решится теперь поднять его.
– А ведь придется, – с непонятным полковнику злорадством пригрозил Роммель. – Теперь я их всех подниму. Отправляйтесь на пункт связи. Информируйте по телефону обо всех донесениях.
Еще через несколько минут, бегло ознакомившись с сообщениями из Парижа, из штаба его группы армий, Роммель вновь нервно нащупал в кобуре свой пистолет.
– Позор, – вдруг покаянно пробормотал он, отчаянно повертев головой. Он понял, что месть его воспринята не будет. – Какой позор! Еще несколько часов назад ты уверял фюрера, что ничего такого, что свидетельствовало бы о скором форсировании Ла-Манша, на берегах Южной Англии не замечено. И тебе верили. Кейтель, Рундштедт, Риббентроп, Борман… – все верили. Потому что именно ты отвечаешь за оборону побережья. А главное, только что прибыл с линии фронта, оттуда – с самого побережья.
Еще около полутора часов Роммель никуда не отлучался из своего номера, каждые пятнадцать минут выслушивая короткие лаконичные доклады своего адъютанта. То, о чем он говорил, приводило Роммеля в ледяную ярость. Картина вырисовывалась довольно жуткая. Судя по тем сведениям, которые он уже имел в своем распоряжении, объединенное командование союзников сумело бросить к берегам Нормандии – именно Нормандии, а не Фландрии, как они все без исключения предполагали, – порядка четырех тысяч кораблей. Четырех тысяч! Незамеченными подойдя почти к самым берегам, передовые силы вторжения погрузились на транспортные баркасы и с ходу зацепились за берег, создавая первые плацдармы. В то время как в центре и на флангах зоны высадки уже орудовали сорвиголовы из воздушно-десантных подразделений. Ну а затем – тучи авиации, поддержка мощной корабельной артиллерии, транспортные суда с танками и полевыми орудиями на плацдармах…
"Господи, как все примитивно! Банальная тренировочная операция, с классическими приемами, от которых замутит любого уважающего себя выпускника офицерского училища, – швырнул он все это собрание своего собственного позора на стол. – И мы не сумели предвидеть ее, вычислить по разведданным, элементарно упредить противника! Офицеры непревзойденной прусской школы".
Несколько часов прошло в суете и неразберихе. Роммель, Кейтель, Рундштедт, Йодль, фон Клюге… Еще с полдесятка генералов. Военная элита рейха. Они метались по ставке. Без конца требовали все новых и новых сведений с линии высадки англо-американцев. Ничего не предпринимая при этом, а потому из полководцев превращаясь в любопытствующих отставников.
Получая самые ужасающие сведения, они не продвигались дальше споров о том, следует ли вводить немедленно в бой последний резерв армии вермахта во Франции – четыре дивизии, ожидавшие своего часа на правом берегу Сены; или же операцию в Нормандии нужно воспринимать всего лишь как отвлекающий маневр командующего 21-й группы союзных армий генерала Монтгомери, после которого начнутся настоящая высадка и настоящее открытие второго фронта, но уже на берегах Фландрии. Да подолгу выясняли, где в данный момент находится их надежда – эсэсовская дивизия "Рейх", которая, как оказалось, в это время прочесывала юго-западные территории Франции, и понадобится немало времени, прежде чем ее разрозненные подразделения удастся собрать по разным городкам и селениям, чтобы привести в чувство и отправить на фронт.
И вот тут-то Роммелю со всей очевидностью открылось, что ставка "Бергхоф" с ее разбросанными по всему Берхтесгадену военными ведомствами не приспособлена для серьезного руководства армейскими операциями. Не говоря уже о том, что ни в штабе Кейтеля, ни у Рундштедта не оказалось заранее разработанного плана отражения высадки войск противника в районе Нормандии. И что битва за Францию уже по существу проиграна.
"Герой Африки" был единственным, кто не питал никаких надежд на слишком запоздалое пробуждение фюрера, которого решились поднять из постели лишь часам к десяти утра. И единственным, кто предлагал вообще не тревожить его. Все свои шансы, которые они могли упустить в этом сражении, они упустили еще вчера вечером, выслушивая идиотские бредни фюрера по поводу превращения его родного Линца в "самый красивый и самый германский город на Дунае, в пику венграм с их Будапештом", и того, какими сладострастными были для него первые дни аншлюса, когда Австрия рыдала и ликовала. Рыдала, следовало полагать, от счастья видеть на своих улицах великого фюрера Германии. В сарказме по поводу фюрерских экзальтаций Роммель себе не отказывал.
– А что сейчас происходит на Нормандских островах? – первое, о чем спросил Гитлер, появившись в своей штабной комнате, с картами на столе и на стенах. Спросил настолько же спокойно, насколько и неожиданно.
Кейтель и Роммель переглянулись. А ведь фюрер прав! Выясняя ситуацию в местах высадки, они совершенно упустили из виду хорошо укрепленные острова Нормандского архипелага. Но именно там расквартирована усиленная артиллерией и живой силой дивизия, занимающая мощные укрепления. Во всяком случае, была расквартирована.
– Следует считать, что острова, очевидно, заняты, – пришел им на помощь Рундштедт. Все они стояли по разные стороны огромного стола и смотрели на фюрера, как на отца-спасителя.
– Почему… следует считать? – поднял на него все еще полусонные глаза Гитлер. Его спокойствие и мертвенная невозмутимость уже даже не поражали, а потрясали воображение генералитета. Каждому из полководцев вдруг начало казаться, что фюрер давно знал о планах Монтгомери, как знал и некий секрет, с помощью которого все еще удастся спасти положение. – У вас что, есть сведения о штурме союзниками этих островов?
– Таких сведений нет, – вынужден был ответить Рундштедт, успевший проклясть себя за то, что вторгся в диалог фюрера с Кейтелем. – Но стоит ли сейчас придавать этим островкам такое значение? В лучшем случае союзники обошли их, оставив в тылу.
– Вот именно, в тылу, – предательски возразил Кейтель.
– Тогда какими же сведениями вы располагаете, фельдмаршал? И что намерены предпринять? Не вы ли, – перевел он взгляд на Роммеля, – господа фельдмаршалы, уверяли меня, что никакой высадки не предвидится? Судя по всем вашим "хорошо проверенным" данным разведки.
– Но, видите ли, – промямлил Рундштедт… – произошло непредвиденное.
– То есть у нас нет сведений о том, что англо-американцы взяли Нормандские острова, – прервал его Гитлер, водя пальцем по карте Бретани. – А значит, оставшаяся там дивизия все еще боеспособна. По существу, она оказалась в тылу у англичан.
– Неужели вы действительно считаете, что она может изменить ход событий? – прямо спросил Роммель, которого эта нормандская соломинка фюрера начала откровенно раздражать.
Предостерегающе подняв руку, Кейтель заставил его умолкнуть. Он понимал фюрера. Тот ищет хоть какую-то зацепку, которая позволила бы ему представить дело так, что еще не все потеряно, во что еще стоит верить, что еще стоит надеяться на что-то. Начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта искренне рассчитывал, что в связи с островами у фюрера появился какой-то свой, особый замысел. Возможно, он собирается выбросить на них воздушный десант, чтобы заставить Монтгомери отвлечь часть своих сил на штурм островных укреплений. Или же оставшаяся там дивизия должна будет высадиться на каком-то участке материка и пройтись по тылам англо-американцев… Он просто обязан был надеяться, что в конце концов фюрер все же найдет какой-то спасительный ход. И был страшно поражен, услышав:
– Ладно, нам здесь больше нечего делать. Сегодня я должен встретиться с венгерским премьером Стояи. Предлагаю всем перебраться в замок Клессхайм. Это всего лишь в часе езды отсюда.
Побагровевший Кейтель бросил умоляющий взгляд на Роммеля: "Вмешайся! Приведи его в чувство!" – но увидел, как тот побледневшими пальцами извлекает из кармана платочек, чтобы вытереть пот. Очевидно, холодный.
– Нам здесь больше нечего делать, фельдмаршал, – напомнил ему Роммель, язвительно оскалившись. Он уже понимал, что "чуда Африки" на берегах Нормандии не случится. И что поражение во Франции явится похоронным маршем не только по его военной карьере… Но имеет ли смысл злорадствовать по поводу того, что гибнуть приходится не в одиночку?
– Но почему в Клессхайм? – отказывался что-либо понимать начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта. – Решать нужно сейчас, здесь, немедленно.
– Дорога, знаете ли, охлаждает, – иронично объяснил ему Рундштедт. Хотя иронизировать сейчас мог кто угодно, только не он.
"Да они все тут давно свихнулись! – изумился Роммель, с ужасом осознавая, что верховное командование Вооруженными силами, оказывается, давно потеряло всякую связь с войсками. Точнее, не с войсками, а с той реальной ситуацией, которую должно было учитывать в своих планах и стратегических прогнозах. – С таким же успехом они могут перелететь сейчас прямо в Париж. Результат будет тот же".
– И все-таки, что же делать? – заторможенно спросил Кейтель, остановившись у машины, рядом с которой оказались Рундштедт и Роммель. – Ну хорошо, фюрер крайне растерян и не способен предложить ничего дельного. По этому поводу мы можем позубоскалить. Но должен же существовать какой-то выход.
– Массовый отвод войск к границам рейха, к Рейну – это ведь тоже выход.
– Но это совершенно не то, что отводить войска с одного конца Ливийской пустыни в другой, – меланхолично обронил начальник Штаба оперативного руководства вермахтом генерал Йодль. – Отходить-то придется к берегам Рейна, а не Нила.
– С географией у вас все в прядке, генерал, – признал Роммель. Кто только ни обыгрывал его африканские рейды при каждом удобном случае.
Серпантин горной дороги. Буковые рощи. Старинные мосты, зависающие над горными речушками, словно окаменевшие, утратившие весь спектр своих красок радуги…
Роммелю хотелось, чтобы эта поездка продолжалась вечность. Будь он один, конечно же, остановил бы машину у первого попавшегося моста, спустился бы к горной речушке и просидел бы над ней до заката. Не возглавлял бы их колонну автомобиль фюрера, он, очевидно, так и поступил бы.
"Застрелился бы он, что ли… – неожиданно появилась у Роммеля первая и единственная за всю дорогу четко сформулированная мысль. – Как прекрасно, если бы фюрер избавил Германию, Европу, весь мир от своего навязчивого присутствия. Сколько людей уходит из жизни, опустошая ее своим скоропостижным исчезновением, а этот столько лет опустошает мир, опустошает жизнь миллионов людей, не понимая, что самое великое, самое святое, что он способен сделать для человечества, – это избавить его от себя. А ведь именно через такие мысли люди приходят к идее террористического акта как последнего аргумента…" – попытался остановить себя Роммель. Он вдруг вспомнил о том, что в Берлине уже создана целая группа генералов и офицеров, готовящих покушение на фюрера.
Чего они тянут? Какого момента выжидают? Нет исполнителей? Но не браться же за пистолет фельдмаршалу! Должен же найтись кто-либо из офицеров, готовых пожертвовать собой ради избавления! Хотел бы он знать фамилию этого человека. Изыскал бы любую возможность встретиться с ним и вдохновить.
– Клессхайм, господин фельдмаршал, – спасительно выхватил его из водоворота террористических грез адъютант. – Здесь прекрасный замок…
– Сейчас мы должны быть под Парижем. Нет нам прощения. Оставить в такие часы солдат, всю армию без командования!..