* * *
Ранним утром я покинула гостиницу и отправилась в путь.
Когда при подъезде к Циттау на меня свалилось окошко автобуса, я решила, что это уж слишком!
Ехала я за этим автобусом целую вечность, тащилась еле-еле, потому что перед ним тоже тащилось что-то очень уж медленное и он не мог обогнать. Ехала я, значит, за ним и чётко видела, как в крыше автобуса широко распахивается окно, как оно отрывается и летит прямиком на мою машину. Попади оно в моё лобовое стекло, в данный момент у меня бы уже не было лица, но я успела нажать на тормоз, этого оказалось достаточно, и окошко грохнулось на асфальт у меня под носом. Правда, что-то рикошетом ударило меня снизу, я явственно ощутила глухой удар. Бампер или покрышка?
Сбросив и без того небольшую скорость, я съехала на обочину и проверила колёса. С ними порядок, значит, бампер.
Проклятый автобус, похоже, ничего не заметил и свернул себе в Циттау, оставив валяться на шоссе то, что недавно называлось окном.
Сообразив, что чудом спаслась от смерти, я малость расстроилась. Ну и путешествие у меня получилось, сплошные сюрпризы! Интересно, что ещё меня ждёт? Трудно представить, чтобы автобусное окно кто-то специально столкнул на меня, наверняка само вылетело. И как мне этот факт расценить: предостережение, ниспосланное свыше? Не притормози я вовремя… Силы небесные ополчились на меня, звезды мне не благоприятствуют. Поскорее бы добраться до дому и пересидеть тихонечко чёрные дни. Что они, звезды, имеют против меня? Наказывают за Гжегожа?
Многолетние перипетии с Гжегожем свидетельствовали яснее ясного - судьба твёрдо решила нас разделить. А я, видите ли, на склоне лет решила бросить вызов судьбе, вот и получила по заслугам. Какой там вызов, что она, судьба, не понимает, что ли, - я давно покорилась, это так, жалкая попытка.
А за предостережение спасибо, на всякий случай не поеду без остановок, как предполагала, а опять переночую в Болеславце.
И по этой причине до дома я добралась на день позже, чем рассчитывала…
Оказавшись наконец лицом к лицу с полковником Витецким, начальником Отдела особо тяжких преступлений Главного полицейского управления, - а как же, никто другой меня не устраивал! - я поставила вопрос ребром:
- Желаете сразу суть иди все по порядку?
- По порядку, если можно.
У меня было время обдумать, в чем я признаюсь полиции, в чем нет. Немедленно по возвращении я побывала у врача ортопеда, сделала рентген, ещё вчера получила снимок. Перелом, вызванный сильным ушибом, оказался простым, ровнёхоньким, без смещений и просто обязан был срастись сам, гипс не требовался. До утра я имела возможность как следует подготовиться к беседе с полковником.
Начала я с катастрофы под Лодзью, проехала Штутгарт и добралась до головы, однако момент её обнаружения переместила поближе к Парижу.
- Что?! - воскликнул полковник.
- Человеческая голова, в большой пластиковой сумке. И я сразу её узнала - та самая женщина, которая ползла по шоссе. Пострадавшая в катастрофе.
Надо отдать должное полковнику, через три секунды уже взял себя в руки.
- Когда это произошло?
- Одиннадцатого мая. Под Парижем.
- Почему же вы сразу не вернулись?
- Сначала просто растерялась. Потом подумала и в самом деле решила вернуться в Варшаву. Но знаете, пан полковник, там зарядили дожди, а сразу после них такая жара наступила, что, сами понимаете, пришлось подумать о холодильнике. Я доехала до Парижа, купила сумку-холодидьник, поместила в неё голову, а на следующий день как раз сломала ногу.
Полковник невольно бросил взгляд под стол на мои ноги. И был прав: в его кабинет я постаралась войти по возможности лёгкой непринуждённой походкой.
Теперь описала несчастный случай с ногой, впрочем, кратко, без ненужных подробностей.
- Но пришлось задержаться в гостинице, два дня просидела с ледяным компрессом на ноге, все надеялась, пройдёт, - продолжала я своё повествование, совсем немного искажая истину. - Без машины с этой головой и ещё ногой ни за что бы не добралась. Ноге немного полегчало, и я двинулась в путь. А остальное теперь - ваше дело.
По лицу полковника было видно, что щедрое приношение его отнюдь не обрадовало.
- И где же эта голова находится в настоящее время?
- Да по-прежнему у меня в багажнике, где же ещё?
- Пошли!
- Скажите, а нельзя ли следующие допросы проводить на первом этаже? - робко поинтересовалась я, боком сползая с лестницы второго этажа. - Очень сложно мне по лестницам ходить, а ведь у вас в полиции вроде бы пытки пока не применяются?
- Ладно, подберём кабинет на первом этаже.
Проводив меня к машине, полковник велел переехать на их стоянку. Послушно остановила машину там, где велели, послушно открыла багажник и отошла в сторонку. Очень не хотелось глядеть лишний раз на голову, пусть сами смотрят. А они не стали смотреть, просто вынули сумку-холодильник и, не раскрывая её, понесли в здание, велев мне следовать за ними.
Зашли мы в какой-то кабинет, уже на первом этаже, сумку они поставили на стол и, наконец, раскрыли. Я упорно не глядела в их сторону, но что-то уж слишком долго они молчали. Не выдержав, глянула. В холодильнике красовался гигантский ананас с роскошным плюмажем зелёных листьев!
Мне стало нехорошо, до такой степени, что подумала - все, помираю! Когда, черти бы их побрали, успели они подменить голову? Если бы не Гжегож, я бы решила, что у меня просто галлюцинации, но ведь Гжегож тоже её видел! И перед отъездом из парижского отеля она ещё была в моей машине, сам мне сказал об этом.
- Разыграть нас решили? - спросил полковник, и в его взгляде, устремлённом на меня, не было особой теплоты.
Рука дёрнулась покрутить пальцем у виска, да я вовремя одумалась.
- Уверяю вас, пан полковник, я только с виду чокнутая. Была голова, это факт. Выходит, сначала подкинули, а потом свистнули. Я не успела вам сказать, они все время пытались залезть ко мне в багажник, есть свидетель. Дежурный гаража при моей парижской гостинице. И ещё можете порасспрашивать в Штутгарте, там ночью моя машина отчаянно выла, тоже пытались открыть. Да и о катастрофе под Лодзью можете узнать, я её не придумала, и тамошние полицейские наверняка составили протокол, и, может, даже фамилия той женщины записана - Елена Выстраш.
- А вам откуда её фамилия известна?
- Так она назвала себя, когда ползла по асфальту. Вряд ли она жива, даже если эту голову ей потом пришили.
Полковник о чем-то раздумывал, глядя на меня с подозрением и, боюсь, с отвращением. Надо же, какую свинью подложили мне злоумышленники напоследок! Предъяви я полковнику голову, он отнёсся бы к моим показаниям серьёзно, а без головы очень свободно может разгневаться. Хорошо, если отделаюсь штрафом за то, что предумышленно ввела в заблуждение исполнительные органы. Глядишь, ещё посадит. А главное, никакого уголовного дела не будет возбуждено. Нет головы - нет и расследования, это и ежу ясно.
- Догадываюсь о чувствах, которые вы ко мне питаете! - сердито заявила я полковнику. - Но, возможно, есть у вас подчинённый, которого вы тоже не любите, так подбросьте ему меня. Да, я продолжаю утверждать со всей ответственностью - голова была! И мне очень хочется знать, что там в действительности случилось, в той автокатастрофе под Лодзью, потому что у меня создалось впечатление - та женщина секунды за две до столкновения сама выскочила из машины или её вытолкнули. И пусть кто-нибудь проверит, есть ли у неё голова. А вот мой загранпаспорт с датой пересечения границы.
- По дороге туда вы на границе оформляли страховку на машину, - произнёс полковник. Значит, мой рассказ слушал внимательно. - Могли там оставить машину, незаметно вернуться в Польшу, сделать со своими сообщниками что угодно, вернуться к машине и фактически отбыть из страны на следующий день. Или поздним вечером в тот же день.
- И все это для того, чтобы потом вот здесь, перед вами, выглядеть идиоткой?
- Не обязательно. У вас что-то могло сорваться, что-то не вышло. Протокол мы все-таки составим.
Нашу беседу с большим интересом слушали два сотрудника управления, видимо подчинённые полковника. Их отправили за стенографисткой и магнитофоном. Мы обосновались в этой же комнате, полковник все-таки учёл мою просьбу, несмотря ни на что. Подозреваю, ему здорово хотелось погонять меня по лестницам! Доброе сердце… А может, просто времени не было?
Я очень старательно повторила свой отчёт, расхождения с истиной выполняя столь деликатным слаломом, что самой понравилось. Надеюсь, все в точности совпало с первоначальным вариантом. Охотно подписала показания, а потом начались неприятности.
Тщательно складывая странички протокола, полковник невзначай поинтересовался:
- А кроме вас кто-нибудь ещё видел голову?
Вопрос застал меня врасплох, я не знала, как лучше ответить. Не хотелось вмешивать в это дело Гжегожа, да и к тому же мы с ним не согласовали своих показаний, мог вывести меня на чистую воду, сам того не желая.
- Значит, кто-то видел, - с удовлетворением констатировал наблюдательный полковник. - Кто такой?
Я решилась
- В протокол этого не записывайте, на плёнку тоже не надо, скажу вам на ушко, так сказать, не для протокола. Видел её мой давнишний хахаль, у него жутко ревнивая жена, к тому же больная, и головой ручаюсь… Тьфу, только не головой!… Наверняка вам не впервые приходится с таким сталкиваться в своей практике. Я виделась с ним в Париже.
- И что?
- И поскольку эта голова меня прямо ошарашила, я ему сказала о ней. Мы вместе переложили её в сумку-холодильник. Стало жарко, я вам уже говорила, он боялся, что она испортится.
- Прикажете его разыскивать через французскую полицию?
- Избави вас Бог! Я же говорю, у него жена… Вон у вас под рукой телефон. Можете ему позвонить, он как раз на работе.
- Прошу вас, позвоните вы.
Мысленно перекрестившись, я извлекла записную книжку, полистала и набрала номер телефона Гжегожа. Нет худа без добра, хоть голос его услышу. Услышала и печально проговорила в трубку:
- Гжесь, это я. Доехала, все в порядке, оказалось, нога прелестно сломана, гипс не нужен, но голову у меня все-таки свистнули. Я сейчас звоню из Главного управления полиции, они в голову не верят, и пан полковник очень желал бы с тобой поговорить.
Гжегож ответил не раздумывая:
- Хорошо, давай его. Ты рассказала только о катастрофе, больше ничего.
Передав полковнику трубку, я облегчённо перевела дыхание. Умница Гжесь все понял, а болтливым он никогда не был.
Полковник развёл настоящий Версаль. Правда, их разговор я слышала несколько односторонне, по репликам полковника догадываясь о том, что сказал Гжегож, но поняла: он подтвердил - голова существовала, была самой что ни на есть настоящей, хранилась у меня в багажнике, а ногу я действительно сломала и два дня просидела на холодных компрессах со льдом.
Положив трубку, полковник подумал и сказал:
- Знаете что? Я вам верю. Разумеется, вы могли предварительно согласовать показания, но какой смысл? Все это настолько глупо, что наверняка правда. А относительно катастрофы мы, конечно же, все выясним. Пока вы свободны.
Пока… Ничего себе, хорошенькое словечко. У меня реквизировали и сумку-холодильник, и ананас, на что я охотно согласилась и поспешила воспользоваться свободой.
Гжегожу я позвонила из знакомого книжного магазина. Ясное дело, он ждал моего звонка. Услышав его голос, начала без предисловий:
- Наврала я вот о чем. Ни слова о письме, могла ведь его ещё не прочитать. Ни словечка о ксёндзе в Груйце. Это самое нашла уже подъезжая к Парижу, хотела возвращаться, но тут нога подвернулась, пришлось задержаться с отъездом. Остальное - как все было в самом деле.
- Логично, - поддержал меня Гжегож, - сам бы так поступил. О полиции я сказал правду, ты поняла? Не было смысла впутывать французскую полицию и так далее. А что ты получила вместо головы?
- Свежий ананас. Потрясающий экземпляр!
- Даже остроумно, подходяще. А где…
- Или в Штутгарте, или в Болеславце, думаю, наконец научились отключать мою сирену. Впрочем, уводить машину они не собирались, им было достаточно отключить наружную сигнализацию. Менты в общем мне поверили, интересно, что станут делать. А я съезжу в Груец. Если что придёт в голову - позвони…
В Груец я отправилась немедленно.
- Да, чаще всего исповедую именно я, - так ответил на мой вопрос викарий груецкого костёла, ещё довольно молодой симпатичный мужчина, очень похожий на учителя закона Божьего в нашей начальной школе. - Но ведь фамилий исповедуемых мы не знаем. Хотя, минутку, как вы сказали? Елена Выстраш? Кажется, я слышал эту фамилию… - Викарий задумался, нахмурив брови, затем внимательно поглядел на меня. - А собственно, почему это пани интересует?
Я молча вынула письмо Елены и подала ему. Дождавшись, когда он кончил читать, сказала:
- Так вот, проше пана, извините, проше ксёндза, на эту Елену я наткнулась сразу же после столкновения машин на шоссе под Лодзью. Хорошо рассмотрела несчастную, она успела мне сказать два слова, а вскоре после этого обнаружила в багажнике своей машины её отрубленную голову. Вернее, обнаружила уже после того, как проехала с ней пол-Европы. Вернулась в Варшаву, чтобы сдать голову в полицию, и тут выяснилось - её у меня похитили. Объясните же, ради Господа, что все это может значить? Если Елена у вас исповедывалась, а в письме она написала об этом, так поясните хотя бы… Нет, нет, я знаю, тайна исповеди - святое дело, я и не прошу вас выдать мне её, но ведь не исключено, исповедь поможет вам понять, что же произошло, и вы сочтёте возможным дать мне какие-то указания, посоветуете, как поступить.
Ксёндз в обморок не падал, восклицаний никаких не издавал, но было видно, очень встревожился. Очень долго молчал, потом не торопясь заговорил:
- Да, я вспомнил, действительно, она у меня исповедывалась. И вот теперь мертва… Вы уверены, что это была именно Елена? Пожалуйста, расскажите поподробнее, как все произошло.
Я как на духу рассказала ксёндзу викарию все. Нахмурившись, выслушал он меня, не перебивая, очень огорчился и наконец заявил:
- Разрешите, я подумаю. Боюсь, дело гораздо серьёзнее, чем я предполагал. А теперь, понимаете, мне необходимо для себя уяснить, что мне известно об исповеди этой несчастной, а что стало плодом собственных умозаключений. На собственные умозаключения тайна исповеди не распространяется. Вы разрешите пока не возвращать вам её письмо?
- Разумеется, пожалуйста.
Договорились - я через час вернусь. Этот час я просидела в машине, прогулки мне были ещё не по силам. Правда, у меня хватило такта отъехать от костёла на почтительное расстояние, чтобы не давить на психику ксёндза. Достаточно уже и того, что я впёрлась на машине прямо во двор костёла, подъехала к самому входу, что было не только неприлично, но и наверняка запрещено, не хватало ещё и после беседы с ксёндзом торчать у него под носом. Беседовали мы перед входом в костёл, потом викарий удалился в ризницу, проявив деликатность и не сделав замечания насчёт машины, но ведь выходя мог на неё наткнуться, увидеть, как я торчу в ней, не сводя взгляда с костельных врат, и счесть это психическим воздействием. Нажим на психику в любом человеке вызывает протест, а ксёндз тоже человек.
Этой своей идиотской тактичности я себе потом простить не могла…
Вторично подъехав к костёлу, я была поражена столпотворением у его входа. Стояла машина "скорой помощи" и две полицейские, двор оцепила полиция, меня тоже не пустили. Из костёла выбежали два санитара с носилками, на которых, прикрытый простыней, кто-то лежал. Вокруг меня голосили бабы, из их воплей я разобрала лишь "антихрист" и "святой человек".
Опустив в машине стекло, я громко вопросила, что случилось. Отвечать мне кинулись сразу все.
- Пани, нашего ксёндза викария убили, преступники, антихристы окаянные, нет на них грома небесного, не так давно святые мощи из костёла украли, совсем страх Божий люди потеряли, теперь вот прямо в костёле нашего викария убили, да не в костёле, а в ризнице, ну все равно в костёле, всю голову бедняге разнесли топором, да не топором, застрелили сердечного, такой золотой человек был, поискать, теперь костёл осквернили, весь кровью забрызган, такой рекой и текла до самого алтаря, наверняка хотели ограбить дом Божий, а наш викарий не побоялся богохульников, грудью на защиту бросился…
Уже больше не слушая баб, я сидела как громом поражённая. Ужасная мысль пронзила сердце: ведь это я убила викария!
Дура безмозглая, разговаривала с ним на виду у всех, на паперти, он из вежливости вышел ко мне, чтобы не заставлять женщину с больной ногой подниматься! И я, ослица, не скрываясь дала ему письмо Елены! Все получилось случайно. Подъехав, я спросила костельного сторожа, есть ли сейчас в костёле кто-нибудь из здешних ксендзов, и сторож пошёл узнать. Оказался тот самый викарий, у которого исповедывалась Елена. Кто же мог знать… Смилуйся надо мной, Господи!
Бабы вокруг по-прежнему голосили. Я подняла стекло, от воплей разбаливалась голова, а она и без того отказывалась работать, так оглушило случившееся. В собственное оправдание могу сказать, что я даже не подумала - вот, так я и не узнаю, что же произошло. Нет, меня целиком и полностью оглушило сознание собственной вины за гибель ни в чем не повинного человека. Действительно просто рок какой-то… Потом пробилась все-таки в голову капелька здравого смысла, вспомнила двух санитаров с носилками, как они бежали к машине "скорой", как та рванула с места и помчалась, завывая. Не стали бы они так торопиться, если бы везли труп. Видимо, в ксёндзе ещё теплилась жизнь, может, есть шансы на то, что удастся его спасти. И вот ещё полицейские… Езус-Мария, если они меня тут прихватят, не удастся выкрутиться. Ведь если бы даже письмо Елены я прочла уже после того допроса в управлении, я просто обязана была туда позвонить, передать вещественное доказательство, а не приставать к ксёндзу!…
Затаившись, я тихо сидела до тех пор, пока не уехала полиция, пока народ не стал расходиться из костёла после мессы. И только когда никого не осталось, опять решилась заехать во двор костёла. У входа беседовали два ксёндза, похоже, один из них пробощ. Вышла из машины и, отчаянно хромая, дрожа всем телом от волнения, потащилась к ним.
- Простите, ведь вы ксёндз пробощ? - обратилась я к старшему из священнослужителей. - Теперь я уже совсем не знаю, что делать. Боюсь, это из-за меня стреляли в ксёндза викария, и умоляю вас, ради всего святого, поговорите со мной!
Естественно, эти слова я произнесла чуть слышно, какие-то старушонки все-таки крутились поблизости и наверняка линчевали бы меня, услышь, что их обожаемого викария убили из-за меня, но пробощ не был глухим, услышал, кивнул и, вежливо взяв меня под руку, произнёс:
- Пошли, дочь моя, давайте…
Я не дала ему закончить, громко вскрикнув, ибо проклятая нога угодила на неровность между плитками двора. Хорошо ещё, что вместо обычного проклятия "О, к…!", я успела выкрикнуть одно "О!".
- Что с вами, дочь моя? - встревожился ксёндз.
- Ничего особенного, отец мой, просто ногу сломала, но ходить могу, если недалеко…