- О, да, деньги она всегда уважала, а умом её Бог не обидел, тут уж приходится признать, умная всегда была, но вредная. Удивительно лишь, как этот недоумок Ренусь вдруг такие дела проворачивает, ему ведь это не по мозгам. Впрочем, сама я с ним не общалась уже давно, о его бизнесе люди наговорили такого, что трудно поверить.
- А как его фамилия?
- Чья?
- Да Ренуся же!
- Черт его знает, не помню. Послушай, а разве когда-нибудь его фамилия вообще называлась? Во всяком случае, я лично не слышала. Если тебе нужно её знать, свяжись с Новаковским, они вроде бы друзьями были. Новаковского помнишь?
- Ещё бы! - ответила я, и снова вырвалось то, что следовало бы сохранить для себя. - Как-то в одной из служебных командировок клеился ко мне. Из Министерства внутренних дел, так ведь? У нас в проектном бюро работал начальником особого отдела, гад ползучий. Так ты говоришь, он с Ренусем стакнулся?
- Опять же головой не поручусь, но слышала. Да, кстати, а что с Гжегожем? Не слышала чего о нем?
Вот те на! При чем тут Гжегож? Надеюсь, на сей раз я очень удачно притворилась, спросив как можно равнодушнее:
- Гжегож? Слышала о нем, говорят, сделал во Франции блестящую карьеру. А почему ты сказала "кстати"?
- Как это почему? - удивилась приятельница. - Ведь именно Новаковский подложил ему грандиозную свинью, я сразу же вспомнила о Гжегоже, как только мы заговорили о Новаковском. Элементарная ассоциация. А ты разве не знала?
- Ты говоришь, свинью подложил Новаковский? А мне всегда казалось - некий Спшенгель.
- Спшенгель был хахалем жены Гжегожа. А зачем тебе этот Ренусь?
Вопрос не застал меня врасплох, я к нему подготовилась.
- А потому что этот проходимец когда-то, очень давно, взял у меня почитать книжку и до сих пор не отдаёт. Да нет, я не сейчас только спохватилась, уже несколько лет пытаюсь разыскать паршивца, и все без толку. Книга старая, любимая, переизданий не предвидится, а ты помнишь, наверное, как я отношусь к книгам. Думаешь, он её давно потерял? Скорее всего, но все-таки надеюсь, вдруг по недосмотру уцелела. Дошли до меня слухи, что теперь мотается по Польше…
- Кто, книжка?
- Нет, Ренусь.
- А, Ренусь, да, я тоже слышала, говорят, его можно встретить в самых дорогих ресторанах. Разумеется, на пару с Мизюней.
Разговор пришлось прервать, у приятельницы уже выдирали трубку из рук, мы договорились поболтать на свободе в более удобное время.
У меня хватило сил позвонить ещё одному человеку.
- Делать тебе нечего, как заниматься этим Ренусем! - накричал на меня старый добрый друг. - Ничего лучшего не нашла?
- А что? - удивилась я. - Чего ты так выражаешься о Ренусе?
- Так с ним непонятное что-то происходит. Знаешь, есть такой Новаковский… - начал друг. И замолчал. И молчал так долго, что я не выдержала.
- Ты чего? Ренуся я разыскиваю из-за книги, взял у меня почитать лет двадцать назад, а теперь книга понадобилась. А ты что подумал? И с чего вдруг замолчал? Знаешь ведь меня, я не из болтливых, тебе меня опасаться нечего. Посоветуй только, как его найти, можешь ни о каких тайнах не распространяться, если нет охоты.
- Не уверен, что у тебя получится, - не сразу отозвался мой давний друг. - Вот если бы ты занималась крупным бизнесом типа импорт-экспорт… Но ведь ты не бизнесмен? Вот видишь, а с остальными смертными Ренусь перестал общаться, они его не интересуют, даже с хорошими знакомыми со школьных лет и то не встречается. Задрал нос, большим человеком стал. А вот с Новаковским они проворачивают какие-то совместные делишки, думаю, на очень высоком уровне; я так высоко не залетаю, поэтому ничего толком не знаю. И тебе советовал бы держаться от него подальше, он теперь в других кругах вращается. По-дружески советую - оставь его в покое, не связывайся. А книжка… ну что ж, придётся тебе примириться с потерей книжки.
Вот оно как… Разговорчики по телефону и оглушили меня, и одновременно заинтриговали. Что же такое произошло с таинственным Ренусем? И кажется, теперь ещё придётся и Новаковским заняться. Не было ни малейшего желания заниматься таким скользким типом, не уверена, что даже узнаю его, ведь столько лет прошло, но отношение своё к нему отлично помню. Очень он мне не нравился, ни внешне, ни внутренне. И когда клеился ко мне в той совместной служебной командировке, делал это так отвратительно, так нагло и прямолинейно, что вызывал просто омерзение. Меня ещё раньше предупредили - ты с ним осторожней, опасный тип. Ну я и старалась всеми силами его избегать. Выходит, он подложил Гжегожу свинью… А как же тогда Спшенгель? Гжегож мне ничего не говорил о Новаковском, может, просто не знал?
Вот оно как бывает, некоторые тайны всплывают на поверхность только через много лет…
В десять утра позвонил ксёндз пробощ.
- Могу пани порадовать, ксёндз викарий пришёл в сознание, но пока нельзя его утомлять, - сообщил он, и благая весть моментально прочистила мозги от остатков сна, вселила бодрость и надежду. А ксёндз добавил:
- Мне представляется, что я мог бы… нет, что я просто обязан побеседовать с вами. Как пани себя чувствует?
- О, превосходно! - радостно заверила я. - Никаких проблем, могу приехать когда скажете. Во сколько?
- Хорошо бы к часу, буду ждать вас в костёле.
Ещё не было часа, когда я уже остановила машину у костёла, так подгоняло нетерпение. Вчерашний день, проведённый в вынужденной неподвижности, я считала пропащим, хотя по телефону кое-что узнала о Ренусе. После беседы со старым другом я сделала ещё два звонка, оба неудачных. Разбудила каких-то незнакомых людей, и те дали мне понять, что некультурно звонить в столь позднее время. Только тогда до меня дошло, что и в самом деле наступила ночь, и я закончила телефонную акцию. И в самом деле, даже если очень хороших друзей забрасывать дурацкими вопросами в столь неурочное время, они могут со мной раздружиться. На свидание с ксёндзом я помчалась, преисполнившись новыми надеждами.
Ксёндз меня ждал. Начал он с того, что похвалил меня.
- Пани очень хорошо запомнила содержание письма. Оказывается, преступник его не забрал, письмо у меня. Ваша фамилия Хмелевская?
- Да, Хмелевская.
- Иоланта?
- Нет, Иоанна.
- А какой Хмелевской адресовано письмо? Иоанне или Иоланте? На конверте, наверное, было написано и имя.
Дрожащими от волнения руками схватила я сумочку и вытряхнула её содержимое на скамью. Слава Богу, конверт оказался на месте, хотя и страшно измятый, будто собака жевала.
- Да никакого имени нет! - почему-то обрадовалась я, хотя никаких разумных поводов для радости не было. - Только первая буква. Вот, смотрите, "Хмелевской И." Ксёндз взял конверт в руки, убедился, что и в самом деле только "И", и сочувственно вздохнул.
- Вот именно…
- Погодите, - вспомнила я, - вроде бы в письме было имя. Кажется, на обратной стороне.
Из кармана сутаны ксёндз достал письмо, тоже не в лучшем состоянии, чем конверт, и перевернул листок.
- То же самое. "И. Хмелевская". Только первая буква имени.
- Такова сила самовнушения! - сокрушённо признала я. - А ведь готова была поклясться, что там полностью написано моё имя! Ни минуты не сомневалась - письмо адресовано мне, так его и восприняла.
- Вот именно, - повторил ксёндз, сокрушённо качая головой. - В действительности же нет уверенности, речь может идти не о вас, а о другой особе. Об Иоланте Хмелевской.
Нет, от таких шараханий из стороны в сторону можно и последних нервов лишиться. Выходит, все наши глубокомысленные ассоциации с Ренусем и Мизюней коту под хвост? Идиотизм, игра воображения или, выражаясь деликатней, творческая фантазия? И не мне, а какой-то Иоланте должны были подбросить голову? И это не я, а какая-то Иоланта должна была теперь хромать? Тогда какого черта все это приключилось со мной?
- Да что за Иоланта такая? - простонала я.
Ксёндз мне очень сочувствовал, по лицу было видно. Ещё раз глубоко вздохнув, он пояснил:
- Иоланта Хмелевская была близкой подругой покойной Елены Выстраш. Это я узнал от ксёндза викария, пока только это. Возможно, её письмо было адресовано не вам, а подруге. Хотя, с другой стороны, содержание письма немного не подходит к Иоланте…
- А где найти эту Иоланту, разрази её… простите, отец мой, нужно её разыскать, может, что-нибудь и удастся выяснить? Возможно, она сумеет объяснить все непонятные вещи, надо же, сколько я намучилась, и вдруг всплывает некая Иоланта!
Эмоции буквально разрывали меня на части, ксёндз же сохранял спокойствие и невозмутимость. Пытался и меня успокоить.
- К сожалению, мы не располагаем её адресом. И кто она такая, тоже не знаем. А ей ли адресовано письмо или вам - это пани сама должна решить.
Сумятица в голове, вызванная новым открывшимся обстоятельством, лишала возможности логически мыслить. Спокойствие ксёндза оказало благотворное воздействие. Помолчав и немного успокоившись, я призналась:
- Решить непросто. Вот сейчас, когда вы рассказали о подруге Елены, тоже Хмелевской, я было подумала… но сомневаюсь. Кое-что в письме вроде бы прямо относится ко мне, кое-что, возможно, я сама насочиняла. О наличии у Елены близкой приятельницы я знала, мне известно: Елена делилась с ней своими тайнами, так что, может, она и многое знает. Из письма следует, что Елена собиралась сообщить мне нечто важное, не исключено, это важное известно её близкой подруге. Только вот как её разыскать? А ксёндз викарий…
Ксёндз сочувственно пояснил:
- Бедняга еле мог говорить, но подумал о ближних и, преодолевая свою немощь, поведал мне о наличии у его покойной прихожанки близкой подруги. Наверняка тайны исповеди он не нарушил, нет, нет, такого он никогда не сделает, возможно, другой источник. Знал же он о подруге немного: что у покойной Елены Выстраш была близкая подруга, звали её Иоланта Хмелевская и жила она где-то неподалёку от особняка, где Елена работала в прислугах. Больше же ничего о ней не знает. Проше пани, а если дать объявление в газетах? Или попробовать разыскать её через полицию?
- Полиция, конечно, без труда разыскала бы эту Иоланту, - без особого энтузиазма заметила я, - но видите ли, отец мой, я полицию обманула. Ничего не сказала ей о письме Елены.
- Но почему? - изумился ксёндз.
- А сама не знаю. Вот толком даже объяснить не могу. Но знаете, из всего нагромождения невероятных происшествий со мной я сделала вывод, что все это имеет непосредственное отношение к моей личной жизни. Вокруг меня плетётся какая-то паутина, я имею в виду упомянутую в письме бабу, которая меня ненавидит. Афёра могла уходить корнями в моё прошлое, не хотелось, чтобы полиция в нем копалась, полиция не все может понять, особенно причины ненависти той самой бабы. Так получилось, не я ей, а она мне подложила свинью и она же меня возненавидела. Короче, сначала мне самой хотелось бы во всем разобраться, а потом уже обращаться в полицию. Вы с ними общались?
- Да, после покушения на ксёндза викария. Тогда у меня ещё не было этого письма.
- В таком случае сделаем так: я возьму письмо и отдам им, признаюсь, что умолчала о нем, надеюсь, не сошлют меня в Сибирь. И расскажу им об Иоланте.
Ксёндз согласился с моим планом.
- Думаю, пани права. И вот ещё что бы мне хотелось вам сказать. И викарий, и я весьма встревожены этими преступлениями, но о некоторых вещах долг не позволяет нам говорить, некоторые вещи надо предоставить воле Божией. Сейчас викарий ещё очень слаб, но, окрепнув, ещё раз все обдумает и решит, что ему позволено вынести на суд людской. Мы тоже стараемся по мере наших слабых сил помочь органам правопорядка и справедливости. Ведь Елена Выстраш, упокой Господи её душу, узнала об убийстве человека и опасалась за свою жизнь. Увы, опасения её не были напрасны. По её словам, человека убили из корыстных побуждений, и убийца пользуется плодами преступления. Нельзя такие деяния оставлять ненаказуемыми.
- И вы знаете, кто преступник? - спросила я, потрясённая до глубины души.
- Знает ксёндз викарий. Но именно это ему сообщили на исповеди.
- Значит, умрёт, а не скажет. Но в разговоре со мной он намекнул, что кое-что он узнал не в исповедальне, а путём собственных умозаключений, вот это он вправе обнародовать.
- Да, но после встречи с вами у него не было времени, так что пока нечего обнародовать. Думаю, однако, вскоре он захочет с пани поговорить, как только состояние здоровья позволит.
- Хорошо бы скорее! Я приеду по первому его зову. Мне кажется, было бы разумнее сначала поговорить с викарием, а уже потом - с полицейскими, но боюсь, не вправе откладывать, им тоже надо скорее сообщить последние новости. Ох, и не знаю, как объясню своё умолчание…
Ксёндз пробощ от всей души приветствовал моё мудрое решение.
Итак, я узнала фамилию таинственной приятельницы Елены Выстраш, но все ещё не знала фамилии Ренуся. Села у телефона и задумалась - кому раньше позвонить, в полицию или ещё каким-нибудь общим знакомым, спросить о Ренусе. Письмо Елены тяжким камнем лежало на совести, но оба священнослужителя так основательно взбудоражили меня своими сенсационными сообщениями об убийстве из корыстных побуждений, что сначала требовалось немного упорядочить взвихрённые чувства. Итак, сидела я у телефона и никому не звонила.
Телефон позвонил сам.
- Я говорю с Иоанной Хмелевской? - поинтересовался дамский голос.
- Да, с ней.
- Говорит Иоланта Хмелевская, - ответил дамский голос, и сердце оборвалось в груди. - Елена Выстраш была моей подругой. Я звоню вам из аэропорта, сейчас уезжаю навсегда, потому что страшно боюсь, а они пускай удавятся тут без меня и поубивают друг дружку! Елена сначала подслушала, а потом и бумаги увидела и обо всем догадалась. Бумаги в чёрной папке, вернее, не папке, от папки осталась одна обложка, твёрдая, пластиковая, и они уверены, она у вас, потому что была у этого вашего бывшего мужа, но теперь у него нет. И вам бы тоже лучше было уехать куда подальше и ни во что не вмешиваться.
Тут у меня прорезался голос.
- Проше пани, минутку. Погодите! Да в чем дело-то? Я же ничего не понимаю! Скажите же толком! На вас вся надежда. Зачем они мне вообще подбросили голову несчастной Елены? Кто это сделал?
- А, значит, голову и в самом деле ей отрезали? Так я и думала! Фамилия его Либаш, но больше о нем ничего не знаю. А головой они хотели вас запугать и пригрозить - то же самое и с вами сделают. Убить вас боятся, слишком много поднимется шуму, да и после вашей смерти могут те самые бумаги обнаружить, ведь полиция примется обыск у вас делать, найдут, а им это ни к чему. Он убил того, второго. Ну, я должна бежать, объявили посадку на мой самолёт. Лечу к родственникам, куда подальше, хотя они и не близкая мне родня. А вам я письмо отправила.
И повесила трубку. Ну надо же! Если бы не проклятая нога, я бы через десять минут уже была в аэропорту Окенче. По опыту знаю, пока пассажиров затолкают в самолёт, пока опоздавшие подтянутся, пока трап уберут - пройдёт немало времени, перехватила бы я эту чёртову Иоланту. А тут моя костяная нога, холера её побери! За то время, что с лестницы спущусь, успела бы обернуться до аэропорта и обратно. Ну не совсем, в аэропорту с ней тоже не очень побегаешь, там от стоянки до здания аэровокзала кусок порядочный. Правда, могла бы позвонить в аэропорт и попросить задержать пассажирку Иоланту Хмелевскую под каким-нибудь убедительным предлогом. Нет, не стану я бабе устраивать такую пакость Напугана она смертельно и наверняка не без причины. Елену убили, могли и её шлёпнуть, раз много знает.
В аэропорт я все же позвонила и поинтересовалась, куда отправляется тот самолёт, на который сейчас объявили посадку. Оказалось, в Монреаль. Да, эта Иоланта и в самом деле решила сбежать от злоумышленников подальше, да ещё и отгородиться от них океаном. Очень предусмотрительно.
Положив трубку, я опять попыталась обдумать создавшееся положение, но теперь получалось даже хуже, чем до звонка Иоланты.
Фамилия злоумышленника Либаш. Либаш, Либаш… Не была я никогда знакома ни с одним Либашем, но фамилию вроде бы где-то слышала. От кого, интересно? Никаких ассоциаций в связи с Либашем не возникало, но ведь слышала же! И велено мне не вмешиваться. Во что не вмешиваться, хотела бы я знать? Как ни верти, получается, я сунула палку в муравейник, разворошила его, на меня ополчились. За что?
Ага, Иоланта сказала, что написала мне письмо, может, в нем все разъяснится. А мне теперь придётся ещё и о Либаше порасспрашивать знакомых, хотя не исключено, что эту фамилию я услышала от незнакомого человека. Мало мне было Ренуся, теперь ещё Либаш добавился.
Чтобы упорядочить взбудораженные мысли, я прибегла к испытанному способу: взяла карандаш и бумагу и попыталась как можно полнее законспектировать сообщение Иоланты. Так, значит, Либаш, потом что? Ага, бумаги и чёрная папка, вернее, чёрные корочки…
И тут эти чёрные корочки я неожиданно увидела в своём воображении, предстали во всей красе! Была такая папка у моего последнего спутника жизни, очень хорошо её помню, старая чёрная пластиковая папка, от которой остался один переплёт, битком набитая бумагами. Несколько лет то и дело попадалась она мне на глаза в моей квартире. А потом, когда мы разошлись с моим детективом, она все ещё оставалась у меня, но уже без бумаг, пустая, одни корочки. Потом исчезла из поля зрения, вероятнее всего, её, как и прочий ненужный хлам, я выбросила в чулан, много скопилось там хлама после трех моих мужей. В чулан я старалась не заглядывать, такой там царил беспорядок - черт ногу сломит…
Вспомнив о ноге, я тяжело вздохнула и обречённо подняла телефонную трубку. Чувство долга заставило-таки позвонить в полицию.
Капитан Борковский оказался на месте. И не стал меня бранить, возможно, потому, что я начала с торжественного обещания уж на сей раз выложить им всю правду.
- А мы с самого начала знали, что вы от нас что-то скрываете, - довольно беззлобно заметил капитан. - Если не возражаете, я через час приеду к вам.
Я охотно разрешила. Это оказался на какое-то время последний телефонный разговор, потому что пошёл дождь. Наши телефоны почему-то очень не любят дождя и вообще мокрой погоды, напрочь отказываются работать и ни с кем не соединяют. К сожалению, целый час мне пришлось бездельничать, просто кошмар! Хорошо, что капитан пришёл раньше обещанного.
Услышав звонок в дверь, я потащилась в прихожую открывать, но это оказался не капитан. За дверью стоял незнакомый мужчина с большим пакетом в руках.
- Посылка для пани Хмелевской, - сказал он.
Я удивилась.
- Посылка? От кого?
- На почту пришла, я - доставка.
- А, ну если с почты…
Правда, никакой посылки я не ожидала, но это ещё ничего не значило, случалось мне иногда их получать. Чаще всего присылали из издательства авторские экземпляры моих книг. Почтовый посланец велел мне расписаться на квитанции, сунув её под нос, посылку положил на столик в прихожей, я дала ему два злотых, и мы распрощались.