* * *
К воротам парка, невдалеке от которых в тени деревьев стояло такси с потушенными фарами, подъехал лимузин. Из него вылез пожилой японец в кимоно и деревянных сандалиях-гэта.
– Это Мацумото? – тихо спросил сидевший рядом с русскоязычным таксистом матрос с "Ивана Сусанина".
– Да, – ответил таксист, – он каждый вторник и пятницу приезжает в сад камней, чтобы побыть одному и подумать. Или сюда, или к храму Роянчи, но чаще сюда, у храма обычно много туристов, это отвлекает.
Старик-японец вошел в парк, далеко позади него шли два крепких телохранителя в европейских костюмах, со спины неотличимых от парней, которые охраняют российских банкиров или авторитетов.
– Пропустим их и по одному будем заходить, – старший взял у таксиста план сада камней. – Ты встанешь здесь, вы двое – здесь и здесь, а я буду страховать у выхода.
Выйдя из машины, таксист открыл багажник и вытащил две спортивные сумки, побольше и поменьше. Маленькую сумку взял старший, большую – один из тех двоих, что шли к западной границе сада.
Та часть парка, где оказались моряки с сухогруза "Иван Сусанин", совсем не напоминала парк в обычном, русском понимании этого слова. Деревья были низкорослыми, с причудливо искривленными стволами, некоторые, несмотря на лето, стояли без листьев и потому напоминали сухостой, встречающийся и в русских парках, но по причине неухоженности, а не эстетической радости, какую, видимо, испытывали японцы, взирая на корявое безлистное древесное существо.
Зато сад камней вполне оправдывал свое название. Это были действительно камни, расставленные на расчерченном граблями песке в видимом беспорядке. Немного в стороне от этого каменного моря стояла одинокая простая скамеечка из доски, положенной на два камня. На скамейке сидели двое – господин Мацумото и немолодой, по западному одетый японец. Они тихо разговаривали, склонив друг к другу седые головы.
Один из моряков опустился на корточки, раскрыл сумку, вынул оттуда короткую трубу базуки, привел ее в боевое состояние и передал своему напаранику. Тот привычно вскинул базуку на плечо и направил жерло в сторону скамейки. Сидящие на ней старики одновременно подняли головы и увидели ослепительно-огненный факел, летящий в их сторону…
Моряк вынул из-за пазухи конверт, положил его в сумку и аккуратно закрыл молнию. Он повесил сумку на сухую ветвь ближайшего деревца, и они не спеша пошли в сторону ворот, откуда, быстро перебирая крепкими кривыми ногами, бежали два телохранителя господина Мацумото.
Глава четвертая
Мертвец за штурвалом
Утро началось привычным образом – зашел Паша, пожелал доброго утра и сказал, чтобы я звонил в случае чего. После этого он отбыл в неизвестном направлении, добавив уже в дверях, без улыбки:
– До встречи у телевизора.
Я послал его к черту с такими шуточками и отправился в ванную.
Аэропортовский зал прибытия был полон встречающих, кое-где стояли люди с написанными на картонках фамилиями тех, кого они хотели бы увидеть в Гамбурге. Я картонки писать не стал, потому что, к своему стыду, фамилии Светланы до сих пор не знал, и еще потому, что хотел встретить ее сам, не с помощью приметного плакатика, а, говоря советским слогом, по зову сердца.
Я встал так, чтобы видеть людей, выходивших оттуда, где горело табло с номером рейса и написанным немецкими буквами словом "Petersburg". Встал и прикрыл глаза, пытаясь настроиться на волну, которую, по моему пониманию, должна была излучать Света.
Когда-то, в другой жизни, и даже не в другой, а в третьей или четвертой, я проходил краткосрочное обучение в Рязанском училище ВДВ. Рукопашному бою нас учил странный, не бойцовского вида человек, кандидат восточных философских наук, который со мной занимался не столько приемами владения своим телом для убийства других людей, сколько учил восточному уму-разуму.
То ли он заметил во мне что-то родственное его душе, то ли был настолько одинок в своей черноземной Рязани, что охотно отдавал свои мысли любому желающему, но мы допоздна просиживали в застеленном настоящими татами спортзале с чучелами-макивари по углам. В сумерках они становились похожими на затаившихся японских воинов, пробравшихся в зал, чтобы подслушать, что говорят русские о тайнах восточных боевых искусств.
Этот удивительный человек, которого все называли просто Мастером, всегда одетый в потрепанный, черный, похожий на пижаму, костюм рассказывал мне о японских воинах-невидимках ниндзя. Он говорил, что они на самом деле были совсем не такими, как в американских или гонконгских фильмах.
Главное искусство ниндзя состоит не в том, чтобы, ловко махая руками и ногами, замочить как можно больше врагов, а в том, чтобы пройти мимо этих врагов совершенно незаметно. Если воину приходилось вступать в бой, то это означало, что он еще плохо освоил главное искусство ниндзя – быть невидимкой.
И в этом искусстве важно не только умение смешаться с толпой, или, прижавшись, раствориться в стене, но, самое главное, способность видеть и чувствовать намного больше, чем обычные люди. Необходимо развить в себе не только внешние чувства, но и те, что скрыты внутри, внутренние глаза и уши, внутренний вкус и осязание, чтобы видеть в полной темноте и слышать в полной тишине.
А если уж довелось вступить в бой, то использовать как оружие любой находящийся под рукой предмет – горсть песка, стакан, авторучку. И если спустя много лет я позабыл мудреные японские слова-термины, обозначающие все эти "внутренние" чувства, ощущения и центры внутри человека, которые за них отвечают, то само это умение осталось жить в моем теле, без моего ведома и, может быть, даже вопреки моей воле. И происходило это, наверное, потому, что было заложено в человеке матушкой-природой. Звери-животные, которые живут вокруг нас, или рядом с нами, всем этим обладают и пользуются, а если нам об этом не говорят, то, наверное, просто не считают нужным, относя нас к низшей по сравнению с собой расой.
Так стоял я с закрытыми глазами в гамбургском аэропорту Фульсбюттель и представлял себе Светлану, ее глаза, губы, запах, вкус того нежного места, где сходятся рука и плечо, родинку на левой груди, маленькую, как чернильное пятнышко, поставленное небрежной школьницей, и всякие другие вещи, какие могут прийти в голову мужчины, ждущего любимую и желанную женщину…
Поэтому я сразу почувствовал, что она выходит из стеклянных дверей, и с каждым шагом ощущение ЕЕ становилось все сильнее и сильнее, пока не стало совсем невыносимо стоять вот так, с закрытыми глазами. Я открыл глаза и увидел ее и не только ее, но и себя, как я сам точно так же отражаюсь в ней, как она во мне, и достигла она этого без всяких восточных технологий, а только силой своей женской любви.
И тогда я понял, что такая любовь и есть самая сильная и всепокоряющая вещь на свете и пока мы вот так любим друг друга, никто не сможет меня одолеть, потому что я не один, а нас трое – я, Света и ЛЮБОВЬ…
* * *
Капитан Романофф посмотрел на наручные часы, сверил их с судовым хронометром и записал в судовой журнал:
"17.06.03. 8-03. "Каналья" выходит из залива Апалачи курсом зюйд-вест-вест. На борту 28 человек экипажа, 16 пассажиров и 6 девушек. Больных – нет".
Проблема шести девушек, постоянно пребывавших на борту яхты, уже давно его беспокоила. Формально они не были членами экипажа, и записывать их в судовую роль было нельзя, но они не были и пассажирками, потому что постоянно находились на борту и занимались обслуживанием пассажиров.
Попытка поговорить на эту тему с хозяином, сеньором Родригесом, ни к чему не привела, похоже, тот просто не понял, о чем идет речь.
– Ты хочешь трахнуть одну из девчонок? – удивленно спросил он. – Так трахни, и дело с концом. О таких вещах можешь меня не спрашивать, это предметы общего пользования.
Он рассмеялся:
– Да, да, именно – общего пользования!
– Нет, сеньор Родригес, я не это имел в виду…
– Так в чем же дело? Не дают? Хорошо, я скажу, что ты пользуешься бессрочным кредитом. Да, да, бессрочным кредитом!
И он опять разразился хохотом.
Нет, нынешний владелец яхты был хороший, много лучше, чем тот, прежний, страдавший морской болезнью, который купил яхту для престижа. За пять лет, что у него была яхта, они выходили в море дважды – в день покупки, чтобы посмотреть, на что она способна, и в день продажи, с той же самой целью.
Сеньора Родригеса престиж не интересовал, он плавал на яхте, чтобы получить удовольствие, и старался это делать почаще. Последние три года они практически провели в плавании, выходя в море иногда заполночь, по внезапной прихоти владельца, приставали к берегу в самых неожиданных местах, подчас с риском для судна.
Не все, далеко не все нравилось капитану в этих поездках, некоторые он даже, по приказу сеньора Родригеса, не всегда заносил в корабельный журнал, что немного беспокоило ту часть его совести, которая отвечала за мореплавание. Остальные участки совести спали, получив серьезный наркоз в виде счета в швейцарском банке.
Не исключено, думал капитан Романофф, что Пабло Родригес занимается торговлей наркотиками, даже скорее всего – это именно так. Но наркотики – такой же товар, как колготки или пепси-кола, пока есть спрос, их будут продавать. И если этим не будет заниматься сеньор Родригес, значит, это будет делать кто-то другой, вот и все. Когда люди перестанут покупать наркотики, сеньор Родригес, может быть, начнет торговать кофе или сахарным тростником.
Бизнес есть бизнес.
А так капитану Романофф нравился этот авантюрный стиль жизни, и, если бы не русские корни, можно было подумать, что в его роду были пираты.
Но, увы, его предок, по фамилии Сидоров, в начале прошлого, XX века, прибыл в Америку из Австралии, где безуспешно пытался покорить австралийскую целину в штате Новый Южный Уэльс. Что вынудило прадеда уехать оттуда, капитан Романофф не знал, может быть, кенгуру вытаптывали посевы, может, аборигены устроили охоту за его скальпом, но, как бы то ни было, господин Сидоров высадился на острове Эллиас у подножья Статуи Свободы, а через несколько лет, после русской революции, переменил фамилию на Романофф, которую вроде бы носил русский царь.
Капитан вышел на мостик, любовно оглядел яхту, обернулся на удаляющиеся огни американского берега и невольно вздохнул. Все было хорошо в его теперешней жизни, прекрасная яхта, которая только по документам числилась "прогулочной яхтой класса А", а по сути была настоящим двухпалубным судном, с мощными дизелями, позволявшими уйти от любой погони, каютами класса "люкс", небольшим рестораном и бассейном на верхней палубе, совсем немного не дотягивавшим до олимпийских стандартов.
Одно было плохо – купив яхту, сеньор Родригес изменил ее имя. Вместо прежнего "Сперанца" – "Надежда", он пожелал назвать судно "Каналья". Что ни говори – не самое подходящее имя для порядочной яхты, и, к тому же, старое морское поверие гласит – корабль, поменявший имя, ждет беда.
Яхта плыла под либерийским флагом, портом стоянки числился Ла-Чоррера в Панаме, владелец был колумбийцем, капитан носил русскую фамилию, команда набрана из кубинских эмигрантов, только кок был чистокровным американцем.
Не уместившиеся в судовую роль девчонки были всех цветов кожи, но у большинства были американские "зеленые карты". Классные девчонки, сисястые, задастые, они большую часть дня валялись вокруг бассейна и, в отсутствии пассажиров, охотно соглашались скрасить нелегкие матросские будни, не обделив своим вниманием никого из команды, кроме повара-кока, который был стопроцентным геем и бегал от них, как черт от ладана.
Ночные вахты были популярны у моряков, а в каюте капитана практически поселились две очаровательные подружки – молоденькая негритянка с лицом и телом девочки-подростка и пышнотелая русоволосая красавица со славянскими корнями.
В бухту залива Апалачи, традиционное место яхтенных стоянок, они зашли пополнить запасы пресной воды и продовольствия, однако застряли там на три дня. Сначала из-за какой-то необычайно важной встречи, которая должна была состояться у хозяина с одним из его контрагентов, как называл Пабло Родригес своих подельников. Потом из-за штормового предупреждения, которое настойчиво передавала местная радиостанция. Не состоялось ни то, ни другое – контрагент сеньора Родригеса не приехал на встречу и вообще словно в воду канул, не на море будь сказано, шторм тоже прошел стороной. Поэтому, как только немного распогодилось, они снялись с якоря.
Цель Пабло Родригес указал совершенно определенно.
Выйдя на палубу, он отлепил правую руку от одной из девиц и махнул в сторону открытого моря:
– Туда!
И капитан Романофф взял курс на то место на карте, где сходились Северный Тропик и 90 градусов на запад от Гринвича.
Вечеринка по случаю удачного выхода в море затянулась далеко за полночь, поэтому, когда пробили полуденные склянки, никого из пассажиров на палубе еще не было. Штиль сменился попутным ветром, капитан распорядился дать полный ход, и яхта буквально неслась по волнам, представляя, должно быть, со стороны живописное зрелище – белоснежный, устремленный вперед корпус корабля на фоне синего, с белыми барашками волн, моря, сливающегося на горизонте с таким же синим небом, по которому, как волны, бежали барашки облаков.
Когда наступило время ленча, на палубу начали выползать первые пассажиры. Две девушки с помятыми лицами и телами привели под руки Пабло Родригеса, с трудом удерживающего на лбу резиновый пузырь со льдом.
Босс рухнул в плетеное кресло, стоящее возле бассейна, посмотрел на плещущуюся за бортом воду и поморщился.
– Что это гудит, капитан? – спросил он слабым голосом.
– Машины, – бодро ответил капитан. – Идем полным ходом.
– Зачем? Зачем надо куда-то идти полным ходом, вы куда-нибудь торопитесь, шеф? Я – нет.
– Сеньор Родригес, когда судно идет на большой скорости, то качка почти не чувствуется, – сказал капитан, показав руками, как качка действует на измученный алкоголем организм.
Сеньор Родригес проследил за его руками, потом бросил взгляд за борт и сказал:
– О, нет, качки не надо, но сделайте так, чтобы это не гудело.
– Йес, сэр! – по-военному ответил капитан, приложив руку к фуражке, и отправился в рубку, где первым делом посмотрел на часы, потом определил положение судна.
Скорость сбавлять он не стал. До точки рандеву осталось четыре часа хода.
Постепенно вокруг бассейна собрались все пассажиры, несколько бокалов мартини со льдом заметно улучшили самочувствие гостей сеньора Родригеса, да и сам босс почувствовал себя лучше.
Опрокинув в себя еще один бокал бодрящей жидкости, он решил выступить с речью:
– Господа! – начал Родригес, не рискуя, впрочем, подниматься с кресла.
– О! Dispenseme! Извините! – поправился он. – Дамы и господа! Я хочу предложить вам безумную авантюру, да, да, господа, именно безумную авантюру! Давайте развернем нашу чудесную яхту, кстати, кто-нибудь знает куда мы плывем? О чем это я… Да, мы развернем нашу чудесную яхту, направим ее на Кубу и захватим ее, да, да, господа, именно захватим! Если это получилось у адвоката Кастро, приплывшего на яхте "Гранма" с двенадцатью бандитами, то почему это не может получиться у нас? Нас даже больше, нас…
Он мучительно пересчитал в уме приглашенных, потом добавил себя, вычел девушек и неуверенно сказал:
– Шестнадцать…
И покосился на стоявшую у его левого плеча девицу.
Та начала энергично кивать головой, и свободные от бюстгальтера груди стали раскачиваться из стороны в сторону с такой силой, что усилилась бортовая качка.
– Да, нас – шестнадцать, – повторил сеньор Родригес, – и мы вполне можем это сделать. Да, господа, мы это можем!
Стоявший в сторонке капитан поднял глаза к солнцу, которое, словно капелька жира, медленно стекало по голубой тефлоновой сковородке неба к затянутому дымкой горизонту.
Потом он подошел к дверям радиорубки, открыл ее своим ключом, тщательно запер за собой дверь, и включил передатчик. Когда загорелись зеленые лампочки, говорящие о том, что рация исправна и готова к работе, он быстро настроился на волну, телеграфным ключом отбил быструю вереницу знаков, услышал сигнал приема и выключил рацию, не забыв сдвинуть верньер настройки.