Они прошли по коридорам, открывая каждую дверь. Первый вошел на кухню. Он не сразу заметил забившуюся в угол Рози. Она сидела, тяжело дыша, прижимаясь спиной к закрытой двери чулана. В руках она сжимала чайник, замотанный в полотенце. Большие карие глаза Рози смотрели скорее с ненавистью, чем со страхом. Убийца, усмехнувшись этой несуразной композиции, навел было пистолет на женщину, но что-то отвлекло его. Он удивленно обернулся и никого не увидел. Только опустив глаза, он понял, что маленький щенок пытается укусить его за ногу. Ларри грозно рычал и показывал маленькие зубы. Раньше он только слегка прикусывал ими руку хозяина, играя. Сейчас он не жалел себя и злобно, как взрослый, вцепился в ногу человека, но все же не мог причинить прочному ботинку врага никакого, даже малейшего вреда.
Мужчина усмехнулся снова и, откинув ногой щенка, выстрелил в него. Ларри забился и тонко заскулил. После второго выстрела затих.
Мартин не видел, что происходит за дверью, но слышал каждый звук. Он зажал рот ладонью, чтобы не закричать, вцепился в нее зубами и молча заплакал.
Убийца еще раз пнул ботинком щенка и повернулся к Рози. В этот момент она резко выплеснула ему в лицо кипяток из чайника.
– Убийца! Мерзавец! Животное! – От отчаяния и сознания неизбежности смерти Рози уже совсем не чувствовала страха.
Наемник закричал и сорвал маску с обожженного лица, искаженного злобой и болью. Ослепленный, он начал палить наугад, не целясь. Роззи схватила нож со стола, но, не в силах ударить им живого человека, так и замерла с ним в руке, вжавшись спиной в дверь чулана. Наконец убийце удалось справиться с болью, и он выстрелил Рози в голову, в сердце, в живот. Он решетил ее полное тело, продолжая нажимать на курок, даже когда израсходовал всю обойму. Рози медленно осела на пол, ее грузное тело придавило дверь чулана.
Убийца, еще больше взбешенный тем, что пули закончились, выхватил нож из ее ослабшей руки и с ненавистью еще и еще раз вонзил его в неподвижное тело, будто в податливое тесто, желая причинить боль уже мертвому человеку.
Мартин, прижавшийся к замочной скважине, не мог оторваться от этого ужасающего зрелища. Он видел и искаженное болью лицо убийцы, и без того изуродованное шрамом, видел, как боль на его лице сменилась выражением удовлетворения, когда он пуля за пулей всадил в тело Роззи всю обойму. Мартин беззвучно плакал, сам того не замечая. К горлу подкатывала тошнота. Он был готов свалиться в обморок в этом тесном чулане, но держался из последних сил, ему казалось, что стоит только закрыть глаза, как он сразу же умрет. Ведь Ларри мертв, и Роззи лежит мертвая здесь, совсем рядом. А мама и папа? Что сейчас с ними? Темнота подкрадывалась, застилая глаза, он уперся рукой в дверцу, чтобы удержаться, но рука соскользнула.
В это время киллер, отошедший к раковине, чтобы обмыть лицо холодной водой, настороженно повернулся. Он расслышал шум, донесшийся из-за двери. С отвращением взглянув на тело Рози, закрывшее проход, он перезарядил пистолет и трижды выстрелил в дверь, целясь в центр.
Мартин был бы мертв, если бы обморок не взял его в свои темные объятия. Закатив глаза, он осел на пол за секунду до того, как пули пробили три аккуратные дырки как раз там, куда он прижимался лбом, чтобы разглядеть происходящее в кухне.
Киллер прислушался. Ни стона, ни шороха. Он пожал плечами и вышел из кухни. В коридоре его уже ждут остальные трое. Они уже прошли по всем комнатам, заглянули в спальни и детскую, еще несущие печать спокойствия и уюта, будто бы комнаты совсем другого дома. Оглядели шкафы, бесцеремонно выкидывая из них вещи, заглянули под столы и кровати. По пути в каждой из комнат наемники оставляли взрывные устройства, уже начавшие свой отсчет, мигая красными огоньками.
Киллер, так и не надевший маску, недовольно хмурился:
– Я так и не видел мальчишку. Он прячется где-то в доме.
– Значит, он жив. А это не то, что нам нужно, – ответил ему один из убийц.
Остальные пожимают плечами:
– Второй этаж зачищен. Время уже пошло. Командир, если он где-то в доме, то он в любом случае взлетит на воздух. Здесь в радиусе ста метров не останется ничего живого. Можно не беспокоиться.
Обожженное лицо командира скривилось:
– Ладно. Проконтролируйте нижний этаж – и уходим. Быстро! Быстро!
Люди в масках спешно устанавливают последние взрывные устройства в окровавленной гостиной, в кухне, где мешком лежит неподвижное тело Рози, в коридоре, где раскинули руки в запекшихся лужах крови Элен и Крис.
– На выход! – командует главный. И один за другим, никем не замеченные, убийцы покидают дом Стоунов и садятся в припаркованный через дорогу черный микроавтобус. Водитель жмет на газ и, отъехав на приличное расстояние, останавливается.
Киллеры уже сняли свои маски и утирают вспотевшие лица. Командир со шрамом через все лицо – тот самый лейтенант Робертсон, на его губе еще не зажила ссадина, оставленная Крисом Стоуном в этот же день. Она немного кровоточит, и Робертсон, пальцами стерев кровь, усмехается:
– А тебе совсем не больно, Стоун. Можем считать, что ты победил, – говорит он тихо, не обращаясь ни к кому в машине. Из кармана он достает пульт и нажимает на кнопку. – Только ты покойник, лекарь, как я и обещал.
Стекла в машине вздрагивают, и где-то позади вздымается огромный огненный всполох. На секунду даже наемники теряют слух. Один из них оборачивается к Робертсону:
– Не слишком ли все это для одного захудалого дома?
– Нам не нужны свидетели. Как и лишние вопросы, – тихо говорит лейтенант, и парень тут же опускает глаза и отворачивается, пробормотав извинения.
Другой наемник ободряюще хлопает парня по плечу:
– Они просто оказались не в том месте и не в то время. Не повезло.
– Значит, это их судьба, – тихо добавляет лейтенант.
Дом, в котором только что методично убивали людей, охнул от взрыва. Стены разлетелись на части, взрывная волна откинула в стороны целые блоки кирпичной кладки, балки, трубы, куски мебели. Тело Мартина отлетело вместе с куском стены, оно безжизненно раскинулось на горящей траве, вывернув шею, в неестественной позе. Так, будто брошенная на пол кукла, лежит мертвый человек, чье тело уже превратилось в просто сломанный предмет. Кирпичи, разломанные силой удара, засыпали его, сильнее изувечив. Тонкий прут, бывший частью каркаса для стены, пробил насквозь плечо Мартина, пригвоздив его к земле.
………
Дождь все еще продолжался, и обломки здания шипели, дымились, но продолжали гореть, несмотря на сильные потоки воды. Через минуту появилась пожарная машина, полиция, к месту взрыва начали стекаться зеваки. Профессор Стоун шел с потоком людей, подняв воротник над головой, тревожно всматриваясь в клубы дыма. Осознав, что что-то произошло неподалеку от особняка его сына, он ускорил шаг. Приближаясь к дому, он шел все быстрее, почти бежал, минуя одинаковые коттеджи и аккуратно выстриженные садовые изгороди. Его сердце колотилось как сумасшедшее, и в голове пульсировала только одна мысль: "Живы. Живы. Были бы живы".
Увидев обломки и черноту на том месте, где должен был возвышаться аккуратный особняк, где его семья должна была праздновать рождение его внука, где он был так счастлив и где были счастливы его дети, он остановился. Профессор стоял, опустив руки, не зная, что делать, что кричать, куда бежать. Он сел прямо на землю, запустив руки в свои седые волосы, затем встал и попытался пройти вглубь, раскидывая обломки.
– Крис! Мартин! Элен! Крис! Мартин! Элен! Кто-нибудь! Кто-нибудь живой!
Он кричал, а слезы катились по его щекам. В какой-то момент ноги перестали держать его, и он упал среди почерневших от огня развалин. Не в силах подняться, он закрыл глаза. Видимо, на какое-то время он потерял сознание. Профессор открыл глаза от того, что полицейский тряс его за плечо:
– Сэр! Сэр, вы в порядке? Вы не ранены?
– Мой сын. Моя семья. Здесь… – профессор мог выговорить только несколько слов, но полицейский все понял.
– Пройдемте, я помогу вам. Сейчас спасатели ищут живых людей, которых могло придавить обломками. Мы делаем все, что в наших силах. Сэр, идемте, вам нужно выпить горячего кофе, вам станет лучше. Как только что-то прояснится, мы дадим об этом знать.
Профессор добрел до пункта помощи, разбитого тут же на улице. В его руку кто-то сунул теплый бумажный стакан. Профессор и не подумал отпить из него. Кто-то накинул плед ему на плечи, но он даже не заметил этого. Подняв блуждающие глаза на уже не горящий, но дымящийся дом, на то, что когда-то было домом, он скривился, будто от боли, и застонал. Не помня себя, он снова быстро пошел к развалинам. Шатаясь, Стоун переходил от одной груды обломков к другой. Он выкрикивал имена родных и пытался отодвинуть бетонные глыбы. Выбившись из сил, он сел прямо на черную землю. Его трясло, как в припадке.
Спасатели вынесли уже больше десяти обугленных тел. Профессор видел пластиковые мешки, видел черные фигуры, потерявшие человеческий облик, униженные этой жестокой насильственной смертью. Он не смотрел на трупы, боясь узнать в них родных, боясь представить, что его дети могут быть так же сожжены заживо. Не желая верить этому, он с новыми силами, с яростью начинал раскапывать груды кирпичной крошки.
Дальше всего от дома отбросило кухонную пристройку. Обломки шкафов, погнутая дверь холодильника, развороченная плита оказались в одной куче, засыпанные битым кирпичом и кусками черепицы. Уже было потеряв надежду, один из спасателей берется за кусок, оставшийся от огромного кухонного шкафа, отодвигает его, и поисковая собака начинает нервно лаять, царапать лапами кирпичную крошку.
– Ты что-то нашел? – Спасатель начинает раскидывать куски кирпичей и внезапно натыкается на детскую курточку, потемневшую от копоти и пыли. Он кричит о помощи и продолжает осторожно разбирать завал. Под грудой обломков лежит мальчик. Его тело изломано, кости раздроблены, на его изувеченное лицо страшно смотреть. Плечо навылет пробито железным прутом, кровь залила его курточку, он без сознания, зрачки не реагируют на свет. Но на шее слегка теплится пульс. Слабо, очень слабо его сердце толкает кровь по жилам, будто по привычке, нехотя.
– Срочно! Носилки! Он еще жив! – раздается где-то очень далеко от Мартина. Все, что он ощущает, – темнота. И слова доносятся до него словно через толщу черной воды. Будто он на дне пытается расслышать, что говорят там, высоко. Он слишком глубоко и не может разобрать слов, а еще ему нечеловечески захотелось спать. Закрыв глаза, он будто бы опускается еще глубже под воду. Крики становятся тише. Вокруг только теплая, глубокая тишина. И Мартина нет. Он – это мысль, прозвучавшая в тишине. Он – это попытка раскрыть глаза. Он – это поражение и уход в темноту. И больше ничего.
На крик спасателя бегут люди. Профессор встревожено поднимает голову, падая, спотыкаясь об обрушенные балки, бежит к группе людей, окруживших мальчика.
– Мартин! Мартин, ты слышишь?! Мартин! – Он старается кричать громче, чтобы внук услышал его, чтобы открыл глаза и ответил хоть слово. Он старается кричать, но голос срывается. Мартин лежит без движения. Его тело изувечено, лицо в крови. Его глаза закрыты.
– Он жив?! Скажите, что он жив! Я прошу вас, я умоляю! – профессор хватает проходящего врача за рукав и не отпускает, пока тот не останавливается.
– Вы родственник? Спокойно. Шанс есть. Необходима реанимация. Вы можете поехать с нами. Вы слышите?
Профессор стоит, будто оглушенный. Через мгновение он, будто бы собрав все физические и душевные резервы, молча кивает и спешит за доктором в машину скорой помощи.
Тело Мартина быстро перемещают на носилки. Мальчик не стонет, он не приходит в сознание. На его окровавленное лицо надевают кислородную маску. Дыхание есть. Шанс есть.
– Шанс есть. Шанс есть. – Профессор повторяет это как молитву. Все молитвы, которые он помнил, вылетели у него из головы. Но он знает, что Всевышний поймет его и так. – Шанс есть. Шанс есть, – повторяет он беззвучно.
После профессору никогда не удавалось припомнить и линейно выстроить события этих страшных дней. Память работала выборочно. В его сознании, будто вспышка, появлялись отрывочные образы, фразы, ситуации.
Вот он в машине скорой помощи, рядом окровавленное, очень худенькое тело Мартина. Профессору хочется взять его за руку, но даже пальцы мальчика перебиты. Профессор отдергивает руку и просто смотрит, смотрит ему в лицо. Что-то твердит, о чем-то молит. О чем? Не вспомнить.
А вот он уже в бесконечно длинном и гулком коридоре. Белые стены, белые полы, белые потолки. Эту стерильную белизну освещают то экономичные лампы, то солнце, выглядывающее из-за многоэтажных зданий. Профессор не замечает, когда ночь сменяется сереньким светом утра. Он неподвижно сидит на скамье в коридоре. Иногда, будто бы вспомнив о чем-то важном, он срывается с места и начинает ходить, отмеряя шагами длину коридора: от скамьи до окна, от окна до скамьи.
Он нервно поднимает голову, когда кто-то в санитарной форме проходит мимо. Провожает долгими взглядами: а вдруг этот человек видел Марти, а вдруг он знает что-то, чего не знает профессор. Но санитары и врачи спешат пройти мимо.
Четко освещается в памяти момент, когда к профессору подходит хирург. Он с уважением пожимает профессору руку и без лишних церемоний, глядя прямо в глаза, говорит, что организму мальчика нанесены несовместимые с жизнью травмы. Что его конечности раздроблены, что кровопотеря огромна, но это все не так страшно, как повреждения головного мозга. Повреждения крайне значительные, и вероятность того, что мальчик сможет прийти в себя, равна нулю. Сейчас он в коме, подключен к аппарату. Он не перенесет и малейшего хирургического вмешательства.
– Не нужно лишних надежд, со всем уважением, профессор, отнеситесь к этому здраво, я прошу вас об этом как человека науки, человека здравого смысла, – напоследок говорит ему врач.
Профессор кивает и, поправив белый халат, который медицинская сестра накинула ему на плечи, заходит в палату Мартина. Правда, вся твердость старика куда-то испаряется, когда он видит мальчика на больничной койке: серое лицо с множеством кровоподтеков, кислородная маска, трубки, зафиксированные руки и ноги.
Тогда ему вдруг стало тяжело дышать, он думал было, что упадет, но удержался. Помедлил, прислонившись спиной к стене, перед тем как подойти к внуку. А потом, взглянув в его худое лицо, почувствовал не только боль, бесконечное отчаяние, но и восхищение. Этот мальчик все еще жил, несмотря на то, что тело его было практически уничтожено. Дом, в котором он находился, разрушен и разбросан на тысячи кусочков, а этот хрупкий малыш все еще цепляется за жизнь. Тогда, да-да, именно тогда профессору пришло понимание величия жизни, величия данного им с Мартином шанса на выживание. Он не заметил этого тогда, он был потрясен. Но спустя годы он понял, что это восхищение, испытанное им перед мальчиком, лежащим на больничной койке, и было началом их новой жизни.
А дальше памятных вспышек совсем немного. Это оттого, что дни стали неразличимы. Они проносились быстро, пренебрегая сменой дня и ночи, соединившись в один длинный белый коридор, такой же, что был в реанимационном отделении. Состояние Мартина не менялось, он не приходил в себя, но силами современных аппаратов и какими-то его собственными внутренними силами жизнь удерживалась в его теле. А профессор день за днем проводил рядом с ним, лишь изредка заезжая домой, чтобы переодеться, принять душ, поспать пару часов на диване и снова вернуться к Марти.
Вглядываясь в лицо мальчика, профессор представлял, что дает ему часть своих сил. Он вспоминал их бесконечные разговоры, их мечты и рассуждения о будущем. Кажется, в один из таких моментов профессор позволил себе всерьез задуматься о продолжении своих исследований, того проекта, который ему пришлось оставить незавершенным. Правительство хотело, чтобы он создал сверхчеловека, человека, который был бы идеален физически, но при этом им не было важно его сознание. Им нужны были солдаты, готовые идти на смерть, бездумные полулюди-полуроботы. А Мартин – это совсем другое. Это был шанс. Тот самый, данный по молитве, которую он твердил в машине скорой, сам себя не помня.
Так жизнь профессора изменилась. Теперь у него появилась не призрачная надежда, теперь – и он знал это – все было в его руках.
Он не переставал рассчитывать и строить новые схемы, рисовать варианты протезов. Он был лучшим специалистом по трансплантологии и кибернетике, по его методу Крис недавно успешно пришил человеку новую механическую руку, но сейчас перед ним стояла задача в тысячи, в миллионы раз огромнее. Фактически Мартину нужно новое тело. Иногда профессору начинало казаться, что он взвалил на себя непосильный груз: глупо подвергать еле теплящуюся жизнь ребенка такой опасности без каких-либо гарантий на то, что все многочисленные операции пройдут успешно и Мартин останется живым в своем теле, собранном заново. Но каждый раз, глядя в лицо внука, все также неподвижное, только более бледное и истощенное, профессор убеждал себя, что он все решил правильно, ведь это существование – и есть медленная смерть. Он начал воспринимать кому Мартина как отсрочку, за время которой он должен успеть подготовиться, все рассчитать и сконструировать. Заходя в палату, он уже не чувствовал того отчаяния, оно сменилось благодарностью за еще один подаренный день.
Профессор хотел не просто вернуть Мартину жизнь, он хотел дать ему защиту, чтобы ни один человек больше не мог причинить ему боль. Как просто сломать, уничтожить слабое человеческое тело… Профессор с содроганием вспоминал сожженные тела родителей Мартина, которых он вынужден был опознавать. Он ни на секунду не допускал вероятности несчастного случая, хотя полиция твердила ему об этом, и газеты трубили о невероятном по своей трагичности недоразумении, что-то об утечке газа или вроде того. Он пытался представить себе людей, которые могли так жестоко уничтожить чьи-то жизни, но не мог, не мог представить себе эти лица, эти глаза, эти руки. Еще страшнее для него было то, что эти убийцы спокойно продолжают жить. Он садятся в машину или спускаются в метро, они покупают газету, они едят и пьют, разговаривают, отбрасывая волосы с лица, возможно, у них есть свои семьи, и перед сном человек, убивавший Криса, целует в лоб своего сына.
Но теперь все изменится. Новое тело Мартина будет прочнее, сильнее, быстрее тела обычного человека. Его тело будет сильнее огня и пуль, оно сможет выдержать нечеловеческие нагрузки. Он всегда, всегда будет в безопасности.
За несколько недель профессор Стоун осунулся и, казалось, постарел еще лет на десять. Он почти не спал, забывал поесть, все чертил что-то в своем толстом блокноте, писал формулы, понятные ему одному. Из клиники шел прямо в лабораторию и ночь проводил за компьютером, создавая прототип будущего совершенного организма, а утром снова возвращался в клинику, чтобы увидеть Мартина. Иногда он засыпал в кресле рядом с кроватью внука, но всегда просыпался с криком: кошмар о том, что пока он спал, слабый организм Мартина не выдержал нагрузок и мальчик умер, преследовал его еще много лет, хотя и стал со временем менее ярким, менее реалистичным.