Торобов летел в Египет. Пил виски из тяжелого стакана, сидя на борту "боинга", пьянел, и ему казалось, что из ночного иллюминатора смотрит на него лицо Фарука Низара. Того, кого надлежало убить.
Последний раз он был в Каире, когда "Братья-мусульмане" вышли из многолетнего подполья и приближались к власти. Собирали на площади Тахрир стотысячные и миллионные толпы, готовились к свержению Мубарака, метили в президентский дворец. Он встречался с видными руководителями "братьев", и они спрашивали его мнение о развитии ситуации в Египте. Он осторожно предостерегал их от половинчатых решений, указывал на опасность, исходящую от армии, предсказывал военный переворот. Его прогнозы оправдались, и он издалека наблюдал, как свергали Мурси, расстреливали толпы его сторонников, охотились за "братьями", убивая их на месте, истребляли в пыточных камерах. Многие из его знакомцев сгинули бесследно, другие спаслись в изгнании, третьи томились в тюрьмах. Теперь он летел в Каир, надеясь на тайную встречу с теми, кто уцелел, кто снова находился в подполье, поддерживал связи с ИГИЛ и мог указать на след Фарука Низара.
Каир был все тот же, каменный, громадный, с желобами улиц, в которых ревели машины и стояла металлическая мгла.
Торобов остановился в "Фридом-отеле". Каирские телефоны, обозначенные на визитке Фарука Низара, не откликались. Не покидая номер, он весь день потратил на поиски прежних знакомых из числа "Братьев-мусульман". Большинство телефонов молчало. Откликнулись двое "братьев", тех, кто не занимал руководящих постов. И ему стоило большого труда договориться о встрече.
Они встретились ночью в ресторане на берегу Нила. Ресторан был построен в виде старинного корабля, корма которого омывалась рекой. На противоположном берегу, как огромный золотой слиток, сиял небоскреб. Его отражение струилось в реке. Когда по Нилу проплывала баржа или катер, их черный контур врезался в золотое отражение, дробил его, и вся река превращалась в жидкое золото, корма ресторана покачивалась, и начинала сладко плыть голова.
Их обслуживали официанты в одежде матросов. Несколько раз подходил любезный метрдотель, облаченный в мундир морского офицера.
Тех, кого Торобов пригласил на ужин, было двое. Доктор Ибадат, тихий, щуплый, в очках с золотой оправой, сквозь которые смотрели печальные осторожные глаза с красными ободками. Казалось, эти глаза долго и много плакали и не высохли до сих пор. И доктор Табарак, маленький, нервный, с оттопыренными ушами, которые от волнения бурно краснели и тут же гасли, словно их хозяин давил в себе бурлящие, изобличающие его чувства. С обоими Торобов виделся в свой прежний приезд, но не слишком хорошо их помнил, уделяя все внимание руководителям "братьев", предвкушавших близкую победу.
Их стол был уставлен фаршированными баклажанами с мятой, салатами с острыми сырами, мясными ломтями с рисом, бараньими кебабами, от которых исходил горячий дух. Высились горы трав, зеленой, розовой, фиолетовой. Торобов чувствовал на губах сладкое жжение мяты, смотрел, как колышется в реке золотой слиток небоскреба.
– Я предпочитаю во время встреч отключать мобильную связь. – Торобов разрядил телефон, извлек аккумулятор и положил телефон на стол. Его компаньоны молча сделали то же самое. – Я чрезвычайно благодарен вам за эту встречу, – произнес он, – Я прекрасно понимаю, что нынешняя обстановка в Египте не располагает к общению. Но мне хотелось услышать голос "братьев", который умолк после известных событий.
– Мы видим в вас друга, доктор Леонид. – Ибадат печально посмотрел на него, повел глаза в сторону, где вдалеке маячил метрдотель в фуражке морского офицера.
– Мы помним нашу встречу три года тому назад. – Табарак закивал круглой, с запекшимся ртом головой, уши его запылали от прилива чувств и тут же померкли.
– За это время столько всего случилось. Египет стал другой страной. Мы вспоминаем ваши прогнозы, которые, к сожалению, оправдались. – Глаза Ибадата в красных ободках наполнились невыплаканными слезами.
– Я днем звонил по многим телефонам, но отозвались только ваши два, – сказал Торобов. – Где доктор Забир? Он человек глубокого интеллекта.
– К сожалению, доктор Забир убит. Солдаты ворвались в его дом и застрелили на глазах жены и детей.
– А доктор Абас? Его размышления об исламском ренессансе, о будущем вкладе ислама в мировую культуру произвели на меня большое впечатление.
– Доктора Абаса похитили прямо на улице. Затолкали в машину и увезли в неизвестном направлении. Через неделю его тело, ужасно изуродованное, нашли на свалке. – Ибадат покачивал головой, как усталая лошадь, и глаза его тихо слезились.
– А доктор Язид? Кажется, он стал министром просвещения?
– Он в тюрьме. Подвергается пыткам. Его просят подписать какую-то бумагу, он отказывается, и ему перебили колени.
– Это ужасно, – сказал Торобов.
– За "братьями" идет охота и днем и ночью. Двадцать тысяч "братьев" убито, многие уехали в Иорданию и Катар. Другие продолжают борьбу. Мы не сдаемся! – Табарак сжал кулак, поднял его над краем стола, но так, чтобы его не было видно официантам. – Вы, доктор Леонид, – продолжал он, – говорили тогда, что наш приход к власти должен сопровождаться арестом ста генералов. Как вы были правы! Мы поставили своего президента, но армейский крокодил находился у него за спиной и скалил зубы. Мы не вырвали зубы у крокодила, и он растерзал нас. Тысячи наших "братьев" погибли мученической смертью из-за нашего легкомыслия и неопытности!
– Но ведь мы боролись против диктатуры и поэтому не могли установить собственную диктатуру! Мы хотели строить демократический Египет, в котором ислам получил бы свое высшее развитие, способствовал человеческому творчеству! Хотели, чтобы Египет превзошел Европу в своем развитии! – Голос Ибадата умоляюще дрогнул, словно в нем зародились рыдания.
– Революцию надо защищать! Теперь же все десятилетия нашей борьбы пошли насмарку. Мы отброшены в прошлый век. Народ перестал нам верить. Мы подставили народ под удар военных. Наши лидеры оказались наивными, как дети. Им не следовало идти в политику. Американцы заманили нас во власть, захлопнули ловушку и уничтожили. Наши лидеры оказались нашими злейшими врагами! – Уши Табарака пламенели, как огненные лепестки.
– Жестокость не может быть нашим правилом. Месть не может быть нашим идеалом. Пророк учит нас добру и справедливости. Доброта, правда, милость и милосердие угодны Аллаху, всемилостивому и милосердному.
Торобов слушал их запоздалый спор, который они вели после разгрома и попрания их идеалов. Скелеты их друзей, обглоданные лисами и шакалами, лежали в пустыне. Других жгли железом в застенках. А третьи томились в изгнании. Это был спор проигравших, запоздалый спор под дулом врагов. Торобов испытывал к ним сострадание, чувствовал хрупкость их бытия, которое было готово в любой момент оборваться.
По Нилу проплывала баржа. Острый нос вонзился в золотое отражение, рассек его. Черный контур с плоской палубой и рубкой медленно проплыл, расплескивая жидкое золото. Ресторан колыхнуло. Колыхнулся ананасовый сок в бокалах. Баржа исчезла. Отражение на реке медленно собиралось в дрожащий слиток.
– Революцию нельзя заколоть штыками, нельзя расстрелять из пулеметов, нельзя разбомбить ракетами. Американцы подавили революцию "братьев", но она вспыхнула в Сирии, Ираке, Ливии. ИГИЛ собирает тысячные армии бойцов. Наши "братья" сражаются под Алеппо и в Латакии. Революция ИГИЛ – это мировая исламская революция, которая неодолима!
Табарак произнес это громко, и к столику стал приближаться метрдотель. Табарак, делая вид, что не замечает его, произнес:
– И поэтому я люблю смотреть фильмы Голливуда, но не те, что отмечены "Оскаром".
– Что-нибудь угодно? – спросил подошедший метрдотель.
– Принесите "Балах Эль-Шам", – попросил Табарак. – Настало время сладкого.
Метрдотель удалился.
– Русские объявили войну ИГИЛ. Ваши самолеты бомбят исламских бойцов. Это ошибка. Таким образом, русские вступили в войну с исламским миром. Мы ждали от вас помощи, а вы послали к нам бомбардировщики! – Уши Табарака пламенели, как красные лампы, и он не желал их тушить. – Вы, доктор Леонид, должны чувствовать эту ошибку. Повторяю, революцию нельзя заколоть штыками и разбомбить ракетами!
Торобов поймал момент в беседе, когда можно было осторожно начать выведывать сведения о Фаруке Низаре.
– Россия – не враг исламской революции. – Торобов старался говорить проникновенно, словно сказанное являлось плодом выстраданных размышлений. – Мы сожалеем, что американцам удалось поссорить шиитов и суннитов. Мы дорожим целостностью исламского мира и ожидаем в будущем его грандиозного развития.
Оба "брата" слушали его внимательно и настороженно, чуткие к неискренним и фальшивым интонациям. Они привыкли к тому, что их обманывают, вводят в заблуждение, пользуются их неосведомленностью и наивностью.
– Россия готова исправить ошибку и отозвать самолеты из Сирии. Мы готовы установить контакты с ИГИЛ и договориться о сотрудничестве. Пусть удары возмездия исламистов будут направлены против Парижа, Берлина и Лондона, а не против Москвы. Россия так же страдает от Америки, как и исламский мир. Мы готовы объединить усилия. Это целый геополитический план, и я здесь, среди вас, чтобы способствовать его реализации.
Метрдотель в морской фуражке кружил в стороне, то приближаясь, то удаляясь. Мобильные телефоны омертвело лежали на столе, делая бесполезными системы прослушивания. Торобов, доверительно посвящая "братьев" в стратегический план, обезоруживая их своей искренностью, произнес:
– Я здесь, чтобы установить контакты с представителями ИГИЛ, теми, кто базируются в Египте. Мне известно, что в Каире появляется бывший майор иракской военной разведки. Он выполняет деликатные поручения, проводит агитацию, способствуя пополнению рядов ИГИЛ. Я знаю, он должен находиться в Каире и, по всей вероятности, встречается с "братьями". Знакомо ли вам это имя?
Торобов достал визитку, полученную от директора музея в Баальбеке. Протянул ее Ибадату. Тот осторожно принял ее, поднес к очкам и долго рассматривал своими слезящимися глазами. Передал Табараку. Тот шевелил губами, читая имя, и его уши утратили пунцовый цвет, превратились в бледные голубоватые хрящи. Вернул визитку Ибадату.
Все трое молчали. Черный, маслянистый, как нефть, струился Нил. Пламенело золотое отражение небоскреба.
Наконец Ибадат произнес:
– Вы наш друг, доктор Леонид. Мы знаем, как вы переживаете по поводу государственного переворота в Египте, сочувствуете нашим "братьям", павшим в борьбе. Верим в искренность ваших слов. Этот человек был недавно в Каире, представился знатоком египетских древностей. Он искал возможность направить "братьев" в Сирию. Чтобы мы, потерпев поражение в Египте, взяли реванш в Сирии. Мы сказали ему, что это вряд ли возможно. Наши люди травмированы, ушли в подполье. Должно пройти время, чтобы шок исцелился. Теперь же мы рекомендуем ему отправиться в сектор Газа, где существует целая армия отмобилизованных палестинцев, ведущих ежедневные бои с Израилем. Там он найдет пополнение своих рядов.
– И он отправился в Газу? – спросил Торобов.
– Да, это было пять дней назад.
– И по сей день он в Газе?
– Этого мы не можем сказать. Он больше не давал о себе знать.
Им принесли сладости – пахлаву, хрустящий снаружи и сочный внутри "Балах Эль-Шам". Торобов вкушал арабские лакомства, от которых отвык за годы жизни в России. Думал, что Фарук Низар вновь ускользнул, играет с ним, заманивает в ловушки, изматывает, готовясь нанести разящий удар.
– Я слышал, что после прихода к власти ваших военных блокада сектора Газа снова усилилась. Как попадают в Газу?
– Со стороны Израиля это исключено. Там стена, войска, пулеметы. Попадают из Египта, нелегально, через туннели.
– Я могу попасть?
– Поезжайте на машине к границе, к пропускному пункту. Там есть проводники-бедуины. Заплатите, и они приведут вас к туннелям. Еще заплатите, и через туннель попадете в Газу.
Его кружение в водовороте войн, революций продолжалось. С Фаруком Низаром их сочетала тайная связь, создающая из людей неразрывные пары. Художник и модель. Врач и пациент. Жертва и палач. С Фаруком Низаром они сложились в такую пару, меняясь в ней местами.
– Я вам благодарен за встречу. Вы оказали мне неоценимую услугу, – сказал Торобов.
– Завтра на площади Тахрир состоится митинг студентов. Они требуют стипендий, протестуют против дороговизны. В их требованиях нет политики, но за ними стоят "братья". Мы не сломлены, продолжаем борьбу. Революция победит. Приходите на площадь, вам будет интересно.
– Непременно приду.
Он не заметил, как черный нос баржи разрезал отражение. Только увидел, как за кормой винты взбивают кипящее золото. Ресторан качнуло, и голова сладко поплыла.
Он вернулся в отель поздно ночью. Лег на огромную двуспальную кровать, которая утопила его в своей глубине. На тумбочке лежал Коран в кожаном переплете с лазурной арабеской. Торобов взял книгу. Не раскрывая, положил на грудь, чувствуя ее тяжесть. Не страниц, не плотной бумаги, украшенной изысканными орнаментами и волшебной арабской вязью, похожей на электронную волну с молниеносными всплесками. Тяжесть была не материальной. Была тяжестью имен, которыми были наречены все сущие во вселенной явления.
В этой книге, как в чудесном ларце, таились зори, звезды и луны. Весенние цветы и бури пустыни. Львы, и орлы, и крохотные твари с прозрачными тельцами и крыльями. В этой книге сберегались царства, дворцы и храмы, земные дороги и морские пути. В ней жили правители и богословы, хулители и святотатцы. В ней было начало мира, восхитительного, как молодая заря, и его конец, ужасный, как черный труп. И если открыть ларец, из него бесконечным потоком польется божественная речь, перетекая из невидимого в видимый мир.
Торобов держал на груди Коран, и ему казалось, что сердце сквозь кожаный переплет читает восхитительные вероучения и грозные предостережения. И это чтение сердцем наполняло его благоговением.
Он прочел наизусть несколько аятов и услышал благоухание, словно в номер внесли и поставили в вазу букет цветов. Он продолжал читать и услышал музыку, которая была прекраснее всех симфоний и опер. В ней был звук упавшего с дерева яблока, песнопение пролетевшей по небу звезды и ночной женский шепот.
Он лежал, закрыв глаза, и видел лазурь. Из лазури раздался голос, громогласный, как камнепад, и нежный, как шелест лепестков. Этот голос вопрошал: "Кто ты?" И тут же отвечал: "Это ты!"
Торобов чувствовал к Тому, Кто вопрошал, обожание и любовь. Сон, который внезапно его одолел, был сном о милой бабушке, что держала его детскую руку и вела по Тихвинскому переулку среди сверкающих весенних ручьев.
Глава 12
Утром Торобов собирался вызвать такси и отправиться из Каира по долгой дороге через Синай к сектору Газа. Этот ломтик Палестины, находящийся под контролем ХАМАС, истерзанный израильскими бомбами, влек его к себе. Он знал, что все пропускные пункты были закрыты. В Газу попадали нелегально, через туннели, соединяющие палестинский анклав с Египтом. Граница с Израилем был непроницаема, укреплена бетонной стеной с видеокамерами и пулеметами. И он был готов, нарушая египетский закон о границе, воспользоваться туннелем.
Торобов был знаком с лидерами ХАМАС, оказывал им услуги, осуществлял контакты Хамас с российским МИДом и внешней разведкой. В Газе оставались его знакомцы, в их числе Хабаб Забур, один из командиров боевого крыла ХАМАС. Автор громких нападений на израильские блокпосты и диверсий на Западном берегу реки Иордан. К нему собирался пробраться Торобов и разведать местонахождение Фарука Низара.
Он уже вызвал такси, но вдруг вспомнил сообщение "братьев" о митинге студентов. Ему захотелось очутиться среди бурлящей толпы, увидеть множество коричневых, как смола, лиц, ощутить жар "арабской весны", которая все еще тлела в глубинах народа. Он поддался странному искушению и отправился на площадь Тахрир.
Было солнечно. Площадь казалась огромной, с размытыми краями. Синяя дымка окутала правительственные здания, Национальный музей, отель "Нил", помпезную громаду "Мугаммаа". Памятник Омару Макраму плыл в голубом тумане. Стоял гул и рокот, какой бывает на море. Площадь заполнялась толпой, но оставалось еще много свободного места. Подходили колонны. Одна изливалась из улицы Каср аль-Айн, бренча, скандируя, взмахивая кулаками, развевая черно-бело-алые флаги. Другая – из улицы Талаат Харб, распевая, танцуя, неся над головами смешные чучела президента Сиси и его министров. Люди шли группами, поодиночке, от моста Каср аль-Нил, из метро. Толпа вязко наполняла площадь, колонны смешивались, образуя медленные водовороты.
Торопова затягивали эти медленные течения. Он радовался тому, что становился частью этого месива, оно не отторгало его, вовлекало в огромный плавильный котел, который медленно разогревался. Было множество молодых, очаровательных лиц, сияющих глаз, белоснежных зубов. Иногда попадались девушки в розовых и зеленых хиджабах. Но большинство длинноволосые, с модными прическами, чернобровые, с малиновыми губами, пленяющие своей смуглой арабской красотой. Юноши не стеснялись их обнимать, некоторые целовались, и все вместе, впадая в раж, скандировали веселую чепуху:
– Господин президент, поживи как студент! У студента в животе как воды в решете!
Кругом сновали торговцы. Предлагали апельсины, орехи, выпечку. Другие раздавали листовки, брошюры, полосатые, черно-бело-алые флажки. Вдалеке, у памятника Омару Макраму стояла хрупкая цепь полицейских. Высилась трибуна, на которой расхаживали устроители митинга.
Торобов чувствовал молодую энергию толпы, которая питала его силой и свежестью. Он был среди тех, чей язык понимал, чьи лица любил, чье стремление к свободе и благополучию разделял. Знал, среди какой тьмы рождалось это стремление. В толпе был заметен тучный старик в чалме, с посохом и всклокоченной бородой, которого течение принесло из тусклых и грязных предместий. Он что-то проповедовал, открывал беззубый рот, топотал изношенными сандалиями.
Становилось тесно. Площадь нагревалась, как тигель. Торобов, стиснутый, чувствовал, как по площади из конца в конец перекатывались упругие сгустки. Достигали места, где он стоял, сдавливали, так что становилось трудно дышать, и катились дальше.
Над головами летало прозрачное электричество, жгло, сыпало искры. Люди касались друг друга, и их било током. Кукла президента Сиси, воздетая на шест, дергала руками и ногами. Качался плакат с надписью: "Студенты хотят есть". Пожилой человек в вязаной шапочке, с седеющей бородкой поднял вверх Коран.
Вдалеке на трибуне заговорил микрофон, гулко, с металлическими перезвонами, бессловесно отражаясь от зданий, улетая в синюю дымку, где знойно туманился Нил, и дальше, к мечети Омара Макрама. Площадь казалась огромной квашней, в которой взбухало черное тесто. Торобов чувствовал магму, которая изливалась из бездонных глубин Востока. Из таинственных недр, откуда исходили народы, пламенные пророки, мистические вероучения. Этому извержению не было конца. В глубине земли зарождались новые народы, зрели новые вероучения, обитали неродившиеся пророки. И он, Торобов, востоковед и разведчик, был не в силах заглянуть в эту живородящую бездну.