"Путеводитель по Москве" 1905 года добавляет:
"Хитров рынок - убежище московских босяков".
Со временем оборотистые хозяева громоздившихся вокруг рынка строений приспособили свои дома под ночлежки. Именовались ночлежные дома по фамилиям их владельцев - Румянцевские, Кулаковские, Ярошенковские, Степановские. В них, по скромным подсчетам полиции, ютилось до десяти тысяч постояльцев: бродяг, нищих, пропившихся интеллигентов, профессиональных преступников.
Антиобщественную сущность ночлежек очень точно раскрыл еще Фридрих Энгельс. Он писал, что всякая из ночлежек является очагом преступности и ареной возмутительных деяний, которые без этой насильственной централизации порока никогда, может быть, не были бы совершены.
Трущобы Хитровки блестяще иллюстрировали эти выводы.
Обитатели дна строго придерживались "субординации" при расселении по ночлежным домам. У содержателя квартиры, дававшего приют перекупщицам краденого, никогда не квартировал вор. Нищего не принимали в ночлежке, облюбованной барышниками. Столь же строго неписаный "табель о рангах" соблюдали и посетители местных трактиров. Каждый посещал питейное заведение лишь своего разряда.
В нижнем этаже румянцевской ночлежки помещался трактир, который хитровцы называли между собой "Сибирью". Здесь собирались преимущественно воры и скупщики краденого. Люд рангом пониже - барышники и нищие - облюбовали себе "Пересыльный". И хотя располагался он рядом с "Сибирью", хитровская мелкота туда не совалась. Питейный люкс помещался в доме Ярошенко и носил название "Каторга". В этом притоне кутили "сливки" Хитровки - громилы, грабители, народ "деловой".
Обитатели хитровских ночлежек признавали лишь свои неписаные законы да пудовые кулаки двух городовых 3-го участка Мясницкой полицейской части Рудникова и Лохматкина. Эти блюстители порядка, несшие здесь службу вплоть до Октябрьской революции, знали большинство хитровцев в лицо и умели неплохо с ними ладить. Большой знаток московских трущоб, писатель и журналист Владимир Алексеевич Гиляровский в одном из своих очерков привел примечательный разговор следователя по особо важным делам городского суда с городовым Рудниковым:
"- Правда ли, что ты знаешь в лицо всех беглых преступников на Хитровке и не арестуешь их? - поинтересовался судебный чиновник у полицейского.
- Вот потому двадцать годов и стою там на посту, а то и дня не простоишь, пришьют, - ответил страж порядка. - Конечно, всех знаю".
Хитровцы тоже хорошо знали своих городовых. Поэтому многие из тех, кто жил в неладах с законом, годами скрывались здесь от его "всевидящего ока", не опасаясь попасть в руки правосудия.
Хитров рынок был типичным образчиком дна империи Романовых. Не случайно, когда в 1902 году Московский Художественный театр готовил первую постановку пьесы Максима Горького "На дне", К. С. Станиславский и В. И. Немирович-Данченко с группой артистов театра именно здесь знакомились с трущобной жизнью. А художник театра В. А. Симов писал эскизы своих знаменитых декораций к горьковской пьесе прямо в притонах Хитровки.
"Экскурсия на Хитров рынок, - вспоминал позже К. С. Станиславский, - лучше, чем всякие беседы о пьесе, разбудила мою фантазию и творческое чувство. Явилась натура, с которой можно лепить живой материал для творчества образов".
Но не единой Хитровкой славилась Москва в дореволюционные годы. Москвичи знали с десяток других, не менее примечательных мест трущобного мира в городе. Просто наша прогулка по центру старой Москвы началась отсюда.
Поднимемся от Хитрова рынка, именовавшегося в обиходе просто Хитровкой или Хивой, по Солянке на Старую площадь и вступим в Китай-город. Путеводитель "Москва и окрестности" 1896 года сообщает:
"Китай-город… служит средоточием многомиллионной торговой деятельности Москвы. В нем идет как бы постоянная ярмарка, торжище… Это - Сити г. Москвы".
"Московское Сити" выглядело весьма многолико.
"Стоит только спуститься по одной из лестниц, идущих от Варваровки (нынешняя улица Разина. - В. П. ), вниз по направлению к той стене Китай-города, которая примыкает к Москве-реке, из кварталов европейского типа вы сразу попадаете в трущобный мир старой Москвы. Тут все характерно: и грязные кривые переулки, и двухэтажные, с обсыпавшейся штукатуркой, жалкого вида домишки, сплошь облепленные примитивными вывесками, и внутренние дворы со специфическими чертами социального дна… Но и здесь, как и везде в Китай-городе, кипит бойкая торговая жизнь, хотя и особого рода, - жизнь, дирижером которой является мелкий барышник, паразитирующий за счет ремесленной бедноты; здесь нашла себе приют шумная страстная биржевая спекуляция - только в ином масштабе, чем там на Ильинке или в "Славянском базаре".
Так описывает эту часть города путеводитель "Москва" 1915 года.
Отсюда, через Красную площадь, выйдем на Охотный ряд. Мы попали, как свидетельствует "Всеобщий путеводитель по Москве и окрестностям" 1916 года, на "центральный рынок Москвы с многомиллионными оборотами". Но это было и самое грязное место в центре города. Портящиеся мясо, рыба, овощи издавали такое зловоние, что "охотнорядский дух" чувствовался за много кварталов отсюда.
Пройдем через плотную толпу торговцев с корзинами и мешками, шныряющих между ними блинников и воров-карманников, сбитенщиков и профессиональных попрошаек. Перед нами известный московский притон шулеров, налетчиков, барышников и громил - гостиница "Лондон". Стены ее темных номеров видели столько человеческих трагедий и слышали столько излияний, радужных надежд и безысходного горя, что их хватило бы не на одну "Человеческую комедию".
От гостиницы рукой подать до Тверской, или "губернаторской", улицы. Так ее называли потому, что здесь располагался дворец московского генерал-губернатора. Тот самый, в котором ныне помещается Моссовет. Он величаво выпирал вперед, на проезжую часть улицы. Это уже позже архитекторы и строители "осадили" дом назад и выпрямили улицу Горького.
Из книги "Москва, или Исторический путеводитель по знаменитой столице государства Российского" 1831 года узнаем, что перед
"домом генерал-губернатора находится порядочная квадратная площадь и напротив самого дома, к стороне Дмитровки (ныне улица Пушкина. - В. П. ) частный дом Тверской части, под оным гауптвахта".
Да, на том самом месте, где сейчас на Советской площади зеленеет сквер, до революции помещался 2-й участок Тверской полицейской части с тюрьмой, гауптвахтой, пожарной командой и моргом. Сюда везли буянов из гостиниц и трактиров, воров и бродяг, задержанных в центре города. Для пьяниц тут имелась специальная "пьяная комната" или "холодная", некий прообраз медвытрезвителя. В тюрьму полицейской части, не без основания именуемую "клоповником", доставляли арестованных преступников, а в морг - подобранные на улице трупы их жертв.
По соседству с Тверской частью, так сказать, под полицейским оком, размещались самые затрапезные трущобы - известные всей Москве Черныши, или Олсуфьевский дом. Управлял этим огромным, по тем временам, четырехэтажным домом с многочисленными надворными постройками и пристройками квартальный из бывших городовых. Ни в трущобы, ни в меблированные комнаты, которые содержала некая Чернышова, полиция не смела носа сунуть, побаиваясь управляющего, состоявшего одновременно порученцем для личных услуг при генерал-губернаторе.
По существовавшему в те времена порядку, установленному "отцами города", во время полнолуния - видна ли луна на небосклоне или прячется за густыми тучами - уличные фонари нигде не зажигались. Даже "губернаторская" улица утопала во мраке ночи. Известный писатель Борис Лавренев, обращаясь к юному поколению советских граждан, вспоминал свое детство. Есть в его воспоминаниях и описаний ночного российского города дореволюционной поры:
"Никакого света на улицах нет. Кромешная тьма. Лишь кое-где на пуховик пыли ложится бледная полоска света керосиновой лампочки, тускло горящей за окном в этот поздний час. В ночную тишину врывается вдруг отчаянный вопль: "Караул! Грабят!" Крик обрывается стоном, и снова тишина. Продолжая наш путь, мы неожиданно натыкаемся на лежащего в пыли человека. Он хрипло дышит. Зажигаем спичку и видим, что человек держится рукой за бок и между его пальцами текут струйки крови. Он еще жив, но глаза его уже тускнеют… Истекая кровью, ограбленный бандитами человек умирает на улице. Никто не поможет. Никто не рискнет выйти на улицу, боясь за свою жизнь. И зачем особенно беспокоиться? Это самое обычное ночное происшествие на этих улицах. Утром пройдет городовой, остановит проезжающего ломовика. Вдвоем они грубо, как мешок, бросят мертвое тело на подводу и свезут в морг".
Не удивительно, что в дореволюционную пору Москва с наступлением темноты цепенела в потемках. Улицы ее словно вымирали. Лишь редкие прохожие, спешившие под защиту собственных квартир, да какие-то подозрительные типы в подворотнях изредка попадались навстречу. Добропорядочный обыватель рано отходил ко сну. Зато оживали трактиры и кабаки, всевозможные притоны и тайные игорные дома, здесь жизнь начинала бить ключом.
А мы у Тверского бульвара свернем направо и продолжим наш путь от женского Страстного монастыря, который стоял когда-то на нынешней Пушкинской площади, через строй фланирующих раскрашенных девиц вниз по бульвару мимо широко известного дома свиданий Виноградова, где номера сдавались на час, полтора, два часа, до Петровских ворот и далее до Трубной площади.
Слева начинается скандально известный в полицейской хронике Цветной бульвар. Знаменит он был тем, что редкая ночь обходилась здесь без ограблений и даже убийств. По вечерам на бульвар выползали загадочные личности, отсиживающиеся в светлое время суток в своих вонючих конурах на Грачевке и в Арбузовских ночлежках, да стекались завсегдатаи подпольных картежных притонов и дешевых публичных домов, которыми славились Грачевские переулки.
Полиция не особенно беспокоила содержателей притонов, а подчас и покровительствовала им. При таком отношении представителей власти трущобный мир Москвы "благоденствовал" без страха и упрека.
От Цветного бульвара совсем недалеко до Сухаревского рынка. "Путеводитель по Москве и окрестностям" 1884 года свидетельствовал:
"Один из самых оживленных рынков Москвы - Сухаревка, куда по праздникам стекается масса народа за всевозможными покупками, начиная от старых сапогов и кончая золотыми и бриллиантовыми вещами и дорогой мебелью".
Более поздний путеводитель "По Москве и ея окрестностям" 1903 года подтверждал:
"Возле Сухаревой башни на площадях постоянно происходит торг и в палатках и с рук, но по воскресеньям вся площадь устанавливается в несколько рядов палатками и сплошь заполняется народом, стекающимся со всей Москвы".
Сюда устремлялись все, кто рассчитывал что-либо купить или продать, кому просто хотелось поглазеть на товар или прицениться на будущее, кто надеялся поживиться в карманах заезжих провинциалов или на лотках торговцев. Здесь можно было по дешевке купить, а затем ловко перепродать искусно подделанные под золото медные брошки, кольца, другие украшения.
На Сухаревку с утра спешили и те, кого ночью ограбили или обворовали. И частенько расчеты пострадавших оправдывались. Вся Москва знала, что Сухаревский рынок - основное место сбыта краденого.
Рынок занимал огромную площадь в пять гектаров, окруженную тесным кольцом магазинов, лавок, пивных, трактиров и просто распивочных. Но славился он на всю Россию своей толкучкой. Тысячи людей с утра и до позднего вечера толкались на пяти гектарах между сотен временных палаток и рядами разложенного прямо на мостовой старья. В этой толпе уверенно чувствовали себя десятки карманников, барышников и мошенников.
Недобрую славу рассадника преступности в Москве вместе с Хитровкой и Чернышами по праву делили Ермаковка в Орликовом переулке, Морозовка на Таганке, чердаки Бахрушевских домов в Козицком переулке, владения Солодовникова на 2-й Мещанской улице и десятки им подобных мест - средоточий бездомных и безработных, нищих и беспризорных.
Вот и окончилась наша воображаемая прогулка по центру дореволюционой Москвы с помощью старых московских путеводителей. Этот более чем двухмиллионный город в канун Великой Октябрьской социалистической революции был не только крупнейшим экономическим, политическим и культурным центром России, но и столицей российского преступного мира.
Дореволюционные издания нередко представляли Москву, в отличие от шумного и чопорного Петербурга, тихим и добропорядочным городом, а москвичей - двойниками героев бессмертных творений А. Н. Островского, сошедших с подмостков Малого театра. Однако в традиционно степенном купеческом центре России, с его богатыми лабазами, ухоженными церковными и монастырскими подворьями, за фасадом внешнего мещанского благополучия с кисейными занавесочками на окнах и геранью на подоконниках существовала и другая Москва. Многолюдная, с шумными рынками и грязными толкучками, сотнями кабаков и трактиров, вонючими ночлежками и притонами. Здесь царили свои нравы и обычаи, действовали свои законы.
Боярская, а позднее купеческая Москва еще со времен Ваньки Каина - знаменитого преступника, вымогателя и провокатора первой половины XVIII века, славилась своими "татями", "душегубами", аферистами. С годами в городе сложилась особая каста людей, живущих только преступлениями.
Советское правительство с первых же шагов социалистического строительства, наряду с созданием правоохранительных органов нового типа, уделило большое внимание организации изучения преступного наследия прошлого, живучести его в новых социальных условиях. В ряде крупных городов были образованы кабинеты и клиники по изучению преступности и личности преступника. Наиболее плодотворно работа эта проводилась в Москве, где к ней были подключены не только юристы, но и психологи, медики, ученые других специальностей.
Выводы и рекомендации ученых стали хорошим методическим подспорьем для службы уголовного розыска молодого Советского государства. Нам же работы криминологов тех лет помогают сегодня понять специфику ушедшего в безвозвратное прошлое такого негативного социального явления, каким была профессиональная преступность, и более четко представить то наследие буржуазного общества, в борьбе с которым складывался МУР.
Перелистаем страницы некоторых трудов того периода. Старейший советский криминолог М. Н. Гернет в предисловии к книге "Преступный мир Москвы" дает характеристику преступной воровской среде:
"Коль скоро преступления становятся профессией, с нею происходит то, что происходит со всякой профессией, что происходит во всяком труде. Профессиональная преступность знает разделение "труда" и бесчисленные категории "специалистов", знает своих "рабочих" и своих "предпринимателей", имеет свою "профессиональную" честь и свою "солидарность"".
Это определение целиком и полностью применимо к характеристике профессиональной преступности в целом, к любому из ее видов.
Другой известный в прошлом ученый, профессор В. Л. Санчев отмечал, что
"задолго до изобретения и применения Тэйлором своей знаменитой системы разделения труда в промышленности, преступный мир резко разграничил свои функции, свою специальность и, идя по этому пути специализации, добился того, что уголовной технике как науке приходится изучать приемы преступников как нечто относительно совершенное, требующее научного подхода и специальных исследований.
Техника шествовала быстрыми шагами. Преступный мир не отставал от новейших достижений техники, не только усваивая их, но и превращая в орудия своего ремесла.
Естественно, что такое положение вещей требовало у представителей преступного мира высокой квалификации. Высокая же квалификация и универсализм (всесторонность) совершенно не совместимы. Универсальный преступник… всегда и во всем дилетант. Он поверхностен, а между тем его профессия предъявляет к нему огромнейшие требования, он должен обладать большими познаниями.
Отсюда вполне логичен вывод: преступники должны были ограничить сферу своей деятельности одной или несколькими специальностями".
В результате этого, писал далее В. Л. Санчев, преступный мир раскололся на целый ряд специальностей и провел многогранное разделение "труда".
Наиболее четко это разделение прослеживалось у профессиональных воров. Московский уголовный розыск, к примеру, учитывал эту категорию преступников по 19 основным "специальностям". Но фактически их было гораздо больше. До революции и в первые годы Советской власти преступный мир насчитывал более 50 воровских "профессий". Вот их далеко не полный перечень: "торбовщики" - воры низшей категории, кравшие мешки у крестьян, приезжающих на рынок; "капорщики" - воры шапок; "рыболовы" - воры, обрезавшие чемоданы с задков экипажей; "голубятники" - чердачные воры; "халтурщики" - воры, кравшие из квартир, где находились покойники перед отпеванием; "кооператоры" - воры из продовольственных магазинов и палаток; "стекольщики" - воры, проникавшие в квартиру через окно; "мойщики" - воры, обкрадывавшие спящих в поездах; "парадники" - воры одежды с парадного входа; "понтщики" - воры, собиравшие толпу скандалом и обкрадывавшие любопытных. Были еще "ширмачи" - карманники городские; "купцы" - карманники высокой квалификации, но оседлые; "марвихеры" - карманники-гастролеры международного класса. Особую категорию "профессионалов" составляли воры, действовавшие под видом нанимателей квартир, посетителей врачей, адвокатов; воры, работавшие под прислугу, монтеров, разносчиков из магазинов; гостиничные воры; "малинщики" - воры-отравители, предварительно одурманивающие жертву химическими веществами - "малинкой".
Широкое распространение имели "банщики" - воры, специализирующиеся на похищении ручной клади на вокзалах, пароходах, в вагонах поездов; "клюквенники" - церковные воры; "городушники" - воры из магазинов; "вздерщики" - воры, крадущие при размене денег. Особняком от других профессионалов стояли "хипесники" - воры, обкрадывающие посетителей своих любовниц-проституток. В воровской клан также входили скупщики краденого, содержатели воровских квартир и так далее, и тому подобное.
Более того, постепенно происходит специализация даже внутри отдельных воровских профессий. У "домушников" появляются специальные "подсказочники" - наводчики на кражи, у карманных воров помогающие им "затырщики", "оттырщики" или "тырщики" и т. д. Причем глубоко почиталась верность единожды избранной преступной карьере. В. Л. Санчев, точка зрения которого на причины специализации в преступном мире приведена выше, так объясняет верность преступника-профессионала своему уголовному ремеслу: