- А может, я хотя бы в свой праздник хочу побыть с тобой и Ниночкой? Могу я позволить себе такую роскошь раз в сорок лет? Славка придет, вы уйдете на балкон курить и будете говорить только о делах. Что, я не знаю, что ли?
- Клянусь, что говорить будем исключительно о тебе! Чтоб мне сдохнуть!
- Не надо мне пустых обещаний! И я не хочу, чтобы обо мне. Я хочу, чтобы со мной.
- А ты знаешь что? Ты пригласи Тамару. Может, она нашего Славку обворожит, замкнет на себя. И мы будем как бы вдвоем.
- Вот именно - как бы! Тем более что Грязнов не любит эмансипированных женщин.
- Я тоже, - отозвался Александр.
Ирина сердито фыркнула и ушла на кухню.
Тамара - давняя приятельница Ирины по студенческим временам, женщина свободная и приятная во всех отношениях - приглашение приняла с удовольствием.
Но обворожить непреклонного Вячеслава ей не удалось. Вообще весь этот день не задался. С утра Турецкий отправил жену в парикмахерскую, храбро взвалив на себя хлопоты по приготовлению праздничного застолья. Гвоздем программы должны были стать языки по-французски. Подробная инструкция по доведению уже отваренных и "освежеванных" телячьих полуфабрикатов до состояния готового блюда лежала на кухонном столе. Александру надлежало натереть яблоки и сыр. В полученную смесь добавить майонез, множество специй, обмазать этим добром лежащие на поддоне языки, засунуть все это хозяйство в духовку. Контакт двадцать минут при температуре такой-то. Не сводить глаз! Не забыть выключить!
Но во время контакта блюда с духовкой пришел Грязнов. Они приняли по малой, заговорили о работе, черт ее побери. Ушли на балкон курить… Нинка, которой был перепоручен контроль за блюдом, зависла на телефоне… Кончилось тем, что Ирина влетела к ним рассерженной фурией - запах гари распространялся по лестничной клетке. Языки по-французски безнадежно сгорели. И как ни пытались Слава с Александром утешить именинницу, она вдруг горько расплакалась. Тут как раз заявилась эмансипированная Тамара. Увидела подругу в слезах, учуяла запах горелой пищи и понимающе хмыкнула. Затем, уже за столом, провозгласила тост за совершенство женщин и убожество мужчин. Тут уж не выдержал Александр. Схватив рюмки и бутылку "Хеннеси", он увлек Славу на балкон…
Раздражение против Ирины не оставило его и поздним вечером, когда они уже лежали в постели.
- Я одного не понимаю: неужели эти несчастные языки стоят испорченного всем вечера? - процедил сквозь зубы Александр.
- Ты вообще много чего не понимаешь, - откликнулась жена.
Турецкий сердито отвернулся и засопел, делая вид, что спит. Слыша, как тихо всхлипывает Ирина, и почему-то не желая ее утешить.
Глава 4
Невидимый меч
Они сидели в небольшом, безлюдном кабачке. Бояринов, оказывается, знал массу таких уединенных местечек в шумной и суетной Москве. Пили вино, поедали всякую морскую живность и говорили, говорили…
- Скажите, Верочка, это ведь не первый ваш брак, правильно?
- Да. Третий. Но, в отличие от двух предыдущих, абсолютно счастливый, - откликнулась Вера Горбовская.
Бояринов лишь рассмеялся этаким мефистофельским смехом.
- Что вы смеетесь, Антон?
- Да полноте! "На свете счастья нет, а есть покой и воля". Это стало штампом, но все истины банальны.
- Ну почему же нет? А у нас - есть, - с вызовом ответила Вера.
- И чем этот ваш брак отличается от двух предыдущих?
- Чем? - Она задумалась, покусывая веточку зелени. - Знаете, оба предыдущих были стандартны для людей нашей профессии. Полная свобода, параллельность существования.
- Они тоже были актерами, ваши прежние супруги?
- Нет, первый был художником. Это, впрочем, почти то же самое. Если не хуже. Натурщицы и все такое… По молодости казалось унизительным требовать супружеской верности. Тем более что все мы, по сути, живем на площади, все друг друга знают. И всем хорошо известно, кто с кем спит. Единственное средство защиты - делать вид, что тебе безразличны измены мужа, и… изменять самой. Это на самом деле очень разрушительно для брака.
- Да? Но многие актерские семьи именно так и живут. Годами, десятилетиями.
- Да, это так. Но я, видите ли, из очень патриархальной семьи. Мой отец хоть и москвич, но не коренной. Он осел в Москве после института, женившись на маме. А вообще он из сибирской домостроевской семьи. Где по воскресеньям всей семьей лепили пельмени, где мой дед был строг и скор на расправу. И сам отец был таков же. Тоже мог пройтись ремнем.
- По вашим, как я воображаю, нежнейшим ягодицам? - изумился Бояринов.
- Нет, меня он пальцем не трогал. А вот брату доставалось. Мы все побаивались его. Но и любили. Он был кормильцем, защитником. И он, а не мама разрешил мне сниматься еще девчонкой. Он верил в меня.
- А ваши мужья? - напомнил Бояринов, не забывая подливать Вере вина.
- Мужья? Я уже объяснила. Невообразимая легкость бытия. Разъезды, гастроли, съемки, редкие встречи и неизбежная отчужденность. А мне подспудно хотелось стабильности, незыблемости.
- И вы нашли ее в Олеге?
- Да, представьте, - словно стараясь что-то доказать, ответила Вера.
- Он ведь, кажется, моложе вас? Лет на…
- Десять. А что? - опять с вызовом ответила Вера.
Но по тому, как мгновенно залилось краской ее лицо, Бояринов понял, что попал на болевую точку.
- Господи, да абсолютно ничего! На самом деле вы выглядите моложе, чем он.
- Меня совершенно не волнует, как я выгляжу, - надменно произнесла она.
- Вот как? - лукаво улыбнулся Бояринов.
- Вернее, я уверена в себе. И в своей внешности.
- Господи, Верочка! Да я с первой минуту общения уверял вас, что вы - обворожительная женщина. Что вы - вне возраста. Что ваша загадочная сексуальность сведет с ума любого мужчину от семи до семидесяти лет!
Вера рассмеялась.
- Ну наконец-то! А то я уж испугался, что потеряю свою звезду. Поймите, я расспрашиваю вас не из пустого любопытства. Я должен знать о вас и об Олеге все. Как семейный врач, как адвокат, если угодно. Я должен чувствовать своих Ирину и Максима - героев фильма. Эти вымышленные образы, они будут воплощены в ваши с Олегом тела, в ваши души, сердца.
Вера завороженно смотрела на Бояринова. Мягкий, проникающий в сознание голос, который обволакивает, заставляет быть послушной и покорной.
- Так все-таки что вы нашли в Олеге? - с безжалостностью натуралиста, препарирующего нечто живое и трепещущее, вернулся к своему Бояринов.
- Разве я не ответила? Олег - воплощение надежности, преданности. Я чувствую себя с ним защищенной. Дело ведь не в возрасте, как вы сами говорите, Антон. Как женственность не зависит от возраста женщины, так и мужественность определяется отнюдь не годами мужчины.
- Ах, Верочка, как я рад, что судьба свела меня с такой интересной женщиной! Вы - потрясающая! Но почему вы исчезли из киношной жизни? Я не видел ваших работ лет… семь, пожалуй.
- Да. У нас родилась дочь. Поздний ребенок. И Олег всегда был против того, чтобы я работала. Он сам достаточно успешный актер и может прокормить нас с дочерью. А я, признаться, к моменту нашего романа устала от напряженной работы и в театре, и в кино. Я была рада передышке. К тому же в быту я женщина не капризная и довольствуюсь малым.
- То есть он запер вас в клетке, ваш Олег?
- Ну… Почему запер… Я сама…
Голос ее зазвучал неуверенно. Бояринов снова подлил вина в бокалы.
- Как же мне удалось завладеть вами обоими? Я имею в виду, разумеется, предстоящую работу.
- Это я настояла. Когда от вас позвонили с этим предложением, я уговорила Олега. Вы - один из лучших режиссеров…
- Один из лучших? - переспросил Бояринов, и взгляд его вмиг стал жестким и холодным.
- Хорошо, лучший. Я просто не хотела, чтобы вы заподозрили меня в лести, - испуганно поправилась Вера.
- Все правильно, вы умница, - сухо рассмеялся Бояринов. - Так вы получили предложение и настояли на том, чтобы его принять?
- Да. Олег, если честно, сначала был против. Но я его убедила.
- То есть вы все-таки тоже что-то решаете в семье?
- Разумеется. - Теперь уже голос Веры приобрел металлические нотки.
- О! Вот теперь я верю. Верю, что ваш сибирский характер не размяк окончательно перед очарованием молодого супруга. Браво!
- Не размяк, - подтвердила Горбовская. - Кроме того, существует и мотив материальный. Наша дочь часто болеет, и мы решили строить дом за городом. Заработков Олега хватает на жизнь, но для строительства дома этого не достаточно. Он вынужден был смириться и согласиться на ваше предложение.
- Что ж, грех говорить, но нездоровье вашей девочки, дай ей Бог окрепнуть, вернуло вас вашим зрителям, почитателям вашего таланта, среди которых и ваш покорный слуга.
Вера улыбнулась. Она была пьяна этаким легким опьянением не только от вина, но и от свободы, которой давно не ощущала, от того, что эта свобода была ей приятна, как приятно было сознание того, что она нравится, очень нравится Бояринову. И от того, что свобода эта была узаконена, что ли. То есть входила в производственный процесс. И поэтому не вызывала угрызений совести. В конце концов, у них подписан контракт, они с Олегом хорошо заработают. А как работать над ролью, это решает режиссер. А она ни при чем.
"И пусть сегодня он укладывает Сонечку! Пусть разогреет себе ужин, - с непонятным раздражением против мужа подумала Вера. - Я избаловала его. В конце концов, это я принесла нам выгоднейший контракт, это на меня пойдет зритель. Это в меня влюблен режиссер!"
Вера Горбовская вернулась домой глубоко за полночь. Бояринов довез ее на такси до подъезда, вышел из машины и долго еще не отпускал Веру, держа ее руки в своих, что-то говоря, глядя на нее проникновенным взглядом.
Олег видел все это в бинокль. Ему было стыдно, но он смотрел, как Бояринов долго целует руки его жены. Одну, потом другую. Смотрел на ее лицо, раскрасневшееся, с полузакрытыми глазами…
Да что же это? Что же это делается? Вера взглянула на окна, и Олег отшатнулся, нервно заходил по комнате.
Какого черта он дал согласие на эту работу?! Ведь предупреждали его! Ему говорили ребята из театра - не суй голову в пасть ко льву. Но эти предостережения только раззадорили его: смешно ему, молодому, успешному мужчине, ревновать жену, которая старше его на десять лет, к другому мужчине, который годится ему, Олегу, в отцы. Пусть он хоть трижды талантлив и признан!
И Вера - она так дорожила их очагом, их маленькой крепостью, в которую они никого не пускали. И вот оно!
В дверях щелкнул замок. Олег выскочил в прихожую. От Веры распространялся запах вина.
- Ты… пьяна? - изумился Золотарев.
- Нет, просто выпила, - не своим, чужим, холодным голосом ответила Вера. - Как Сонечка?
- Ты вовремя вспомнила о дочери. Она уже три часа как спит.
- И что? Я работала.
- Вино, посиделки неизвестно где, возвращение полночь-заполночь - это что, входит в работу?
- Не кричи - разбудишь дочь.
Она прошла мимо него, поправляя волосы, и он ощутил запах мужского парфюма, исходящий от ее рук.
- От тебя пахнет его запахом! - вскричал Золотарев. - Этим его одэколоном, - с издевкой проговорил он, - как там? "Дерьмо гусара"?
- Ты с ума сошел? Что ты несешь? - раздался ее голос уже из ванной.
Он прошел за ней. Жена мыла руки, разглядывая себя в зеркале. И ее взор был все еще там, на улице, возле машины. Увидев перекошенное от злости лицо мужа, Вера повернулась к нему.
- Ну что ты злишься? Разве так уж часто я возвращаюсь домой поздно? - спокойно проговорила она. - Мне кажется, это впервые за несколько лет. Обычно это я поджидаю тебя до середины ночи.
- Неправда! До какой середины, что ты мелешь?
- Прекрати разговаривать со мной в таком тоне! - В ее голосе появился металл. - Я была с режиссером! Мы работали над ролью! Ты что же, ревнуешь меня к нему? Это же смешно!
Она рассмеялась.
Он схватил ее за плечи, развернул, заставил наклониться, поднял подол шелкового платья. Его движения были грубыми. Он почти хотел причинить ей боль.
- Что ты делаешь? Мне больно! - Она вырывалась. - Пусти! Я не хочу так!
- А я хочу! - сквозь зубы проговорил Олег, не выпуская ее, еще крепче сжимая стройное тело, раздвигая ногами ее ноги. - Я хочу! Я твой муж! И будет так, как хочу я!
Они не спали всю ночь. Впервые они лежали по разным краям широкой постели, не желая касаться друг друга. Словно между ними лежал невидимый, обоюдоострый меч.
- Ну вот, нечто такое же будет и в павильоне. Примерно так же, примерно… - рассеянно говорил Бояринов, пропуская Веру вперед, в большую комнату со светлыми, плотными шторами.
Он прошел к окнам и распахнул их. Осенний ветер ворвался внутрь, надувая парусами плотную ткань. Комната была пуста. Вернее, она была заполнена. Она казалась заполненной огромной, старинной кроватью красного дерева. Темно-синее шелковое покрывало, на котором разметались подушки, зачехленные розовым, бордовым, желтым шелком. Белые стены. Вмонтированные в них светильники с матовыми плафончиками.
Все. Больше в комнате не было ничего. Ни стола, ни стула.
Вера остановилась.
- Ну что же вы? Не робейте. Проходите, осваивайтесь. Завтра нечто подобное будет на съемочной площадке.
Вера подошла к кровати.
- Это ваше супружеское ложе?
- Нет, что вы, помилуйте. - Бояринов рассмеялся. - Мы с Ольгой Андреевной живем параллельно. Не мешаем друг другу. У нее музыка и ученицы, у меня фильмы и актеры. И это нас вполне устраивает. Садитесь, Вера. Я сервирую столик и вернусь.
- Куда же садиться? - улыбнулась она.
- На кровать, куда же еще? Или вам больше нравится сидеть на полу?
- Я больше привыкла к стульям.
- Отвыкайте. Предстоящие две недели вы проведете исключительно в постели. Вы будете в ней спать, есть, любить, страдать. Вы будете в ней жить. Садитесь и обживайтесь.
Он вышел. Вера села на край постели, глядя в окно. Ветер отбросил штору в сторону, и она увидела вишневый сад, полный старых уже, как Фирс, деревьев.
Он привез ее к себе на дачу. В дом, наполненный легендами и призраками, так, по крайней мере, чудилось Вере.
Дверь скрипнула, Бояринов вкатил столик. Вино, фрукты, что-то там еще… Впрочем, совершенно неважно, что именно. Она чувствовала, что ее начинает бить нервная дрожь. И испугалась за себя, за все, что осталось в Москве и к чему она должна будет вернуться. Ну и пусть! Он сам во всем виноват, ее замечательный муж!
- Что с вами, Верочка? Вы дрожите вся.
- Прохладно, - еле выговорила она.
"Да что же это? Нужно взять себя в руки. Я же не девчонка, черт возьми! Неужели я не могу противостоять ему?" - пронеслось в ее мозгу.
- Знаете что? Давайте-ка выпьем коньяку! Осенняя сырость. Нужно было попросить прислугу затопить камин. Я не успел позвонить.
Даже это "прислуга", непременно кольнувшее бы ее раньше, еще две недели тому назад, прошло мимо сознания.
- Давайте! Коньяк и вправду будет кстати.
Он щедро плеснул в пузатые бокалы из бутыли темного стекла. Она и этикетку не рассмотрела. Все было неважно. Кроме того, что она сидела рядом с ним на краю постели, задрапированной синим шелком.
- Ну-с, за успех нашего безнадежного мероприятия! - Бояринов протянул ей бокал, взял другой. Они чокнулись. Его глаза были совсем рядом. Странные, непонятного цвета глаза, которые втягивали ее, словно в черную дыру.
Вера залпом осушила бокал, ничего не почувствовав, словно это была вода, а не коньяк.
Бояринов с легкой усмешкой следил за ней, пригубливая янтарный напиток.
- Однако, как лихо вы расправились с этой французской штучкой!
- Да, очень мягкий коньяк. И ароматный.
- Ну что вы так нервничаете, Вера? - голосом семейного доктора участливо спросил Бояринов.
- Не знаю. Налейте еще, пожалуйста.
Он исполнил ее просьбу. Вера выпила и заговорила отрывисто, быстро, торопясь сказать то, что хотела сказать, пока страх не сковал ее, не сомкнул ее уста:
- Я отвыкла сниматься. Я вдруг поняла, что могу испугаться камеры. Я боюсь, что буду стесняться себя, своего тела… Я боюсь, что завтра сорву съемку…
- Что вы, Верочка, ну что вы? Вы - самая обворожительная женщина из всех, кого я знаю.
Он шептал ей на ухо всякие нежности, а его руки не спеша, со вкусом снимали шаль с ее плеч, расстегивали пуговицы блузки, осторожно гладили ее плечи, шею. Его губы едва касались ее волос, мочки уха, спускались вниз к ключицам, к впадинке между ними. И снова вверх. Он погрузил пальцы в гриву густых волос, перебирая их где-то на затылке, у самой шеи. И от этого по ее коже, по всему телу пробежала сладкая дрожь. Он был очень нежен. Он готовил ее долго, терпеливо, неутомимо. И наступил момент, когда чувство стыда оставило ее, и лишь желание, неукротимое желание захватило, закружило, поглотило ее…
Они возвращались в Москву вечером. Водитель уверенно вел машину, рассекая темноту светом фар. Вера молчала, кутаясь в шаль.
- Ну что ты? - Бояринов обнял ее плечи. - Что опять? Что тебя тревожит?
- Олег как взбесился. Ревнует.
- Да?
Она не видела, как самодовольная усмешка скривила его рот.
- Что ж, пусть слегка поревнует. Такую женщину ревновать не грех. А то он расслабился слишком, твой Олег. Он нужен нам напряженный, как сжатая пружина. Самодовольных героев-любовников пусть играет в своем театре.
И странно, эти жесткие, если не жестокие слова казались ей справедливыми.
Павильон был готов. Каждый из членов съемочной группы находился на своем месте. Первый съемочный день нового проекта Антона Бояринова начался.
- Все готовы? Тишина! Мотор! - раздался властный голос Бояринова.
Перед камерой выскочила девица с неизменным "дубль один". На широкой постели, застеленной темно-синим шелком, полулежала, опершись на руку, Вера. Обнаженные плечи, грудь. Струились по спине густые русые волосы.
Напротив нее в той же позе полулежал ее партнер и муж, Олег Золотарев. Глаза Веры были полузакрыты. Она говорила своим глубоким, чарующим голосом, медленно роняя слова:
- Это было удивительно… Этот сон… Я никогда раньше не видела этого мужчину, я не знаю его… Но… Он был так нежен со мною… Знаешь, он так трепетно касался пальцами моей шеи, лица. - Рука Веры проделала тот же путь, лаская себя, словно незнакомец из сна был здесь, рядом с нею, и водил ее рукой. - И потом… его рука в моих волосах… Его пальцы перебирают пряди, медленно, чувственно. Они добираются до кожи затылка, низко, почти у самой шеи. И от этого дрожь пробегает по телу… - При этих словах обнаженные плечи и грудь Веры покрылись мурашками. - И все, все, что он делал… Ах, как это было восхитительно…
Она открыла глаза, взглянула на партнера. Он смотрел на нее с ужасом.
Он - не герой фильма Максим, а ее муж, Олег Золотарев.
Камера взяла крупный план.