Наша задача - восстановить все происшедшее в том виде и в той последовательности, в каких оно было действительно. Тот огромный, тот исключительный интерес, с которым встречается каждое новое слово, каждая новая подробность о разыгравшихся у нас событиях, обязывает нас, как нам кажется, только к одному: к подробному, точному, беспристрастному изложению фактов.
Мы не собираемся делать никаких выводов, даже самых похвальных, к каким пришел, например, профессор Самохватов в своей прекрасной статье: "Некоторые психологические данные к истории посягательства на человеческую личность, добытые путем анализа письма преступника", но, следуя нашему принципу, прилагаем это письмо целиком, предоставляя другим делать заключения.
Не хотим мы в то же время, как это сделал бы профессиональный писатель, воспользоваться всем случившимся как занимательным сюжетом для романа, но предлагаем всю историю от начала до конца в последовательной, безыскусственной, живой хронике событий.
Факты говорят сами за себя, и ничто так не разрешает вопроса, думается нам, ничто так не убеждает, ничто так легко и просто не распутывает узла, как простое, беспристрастное и точное изложение фактов.
Узел же начал завязываться и запутываться после первой встречи.
С нее и начинается наша повесть.
Глава II. ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА
В самом конце зимы прошлого года Хорохорин возвращался из университета домой.
Вагон трамвая в этот час, как всегда, был забит до отказа В сутолоке сердитых шуб, шапок, полушубков трудно было кого-нибудь заметить, да и охоты не было приглядываться к лицам, еще не стряхнувшим с себя угрюмых теней трудового дня.
Он стоял в проходе, распластав руки на спинках скамей, сдерживая напирающих со всех сторон пассажиров и стараясь сохранить равновесие. Дряхлый вагон спотыкался на стыках изношенных рельс, шатался на поворотах из стороны в сторону и встряхивал запертую в нем толпу, как утрясают при упаковке ящикй с нехрупкими вещами.
Кто-то впереди читал газету. Хорохорин от скуки заглядывал в хронику происшествий. Тогда же он совершенно отчетливо почувствовал, как на его голую руку, лежавшую на спинке скамьи, легла чья-то чужая легкая и теплая рука, должно быть только что сбросившая гревшую ее перчатку. Он отодвинул свою, чтобы дать место той, продолжая читать о каком-то жульничестве с приезжим крестьянином на Пешем базаре, но чужая рука последовала за его рукой, а когда он снова вздумал было прибрать ее, то та настойчиво пожала ее. Он вздрогнул, покосившись на преследующую его руку. По рукаву синей шубки, отороченной белым как снег мехом, он прополз крадущимся взглядом и увидел спрятанное в снежной груде меха хорошенькое незнакомое женское личико. Оно было совершенно спокойно, и, может быть, только в зеленых глазах, с преувеличенным равнодушием застрявших на морозном узоре стекла, сверкала, как отражение электрических огней, улыбка. Но и глаза едва были видны ему из-за его нахлобученной на лоб шапки.
Хорохорин еще раз осторожно пытался высвободить руку, но лежавшая на ней чужая рука, как пригревшееся животное, еще плотнее примкнула к его пальцам.
Никакой случайности во всем этом не было. Тогда он решительно поймал руку девушки и пожал ее. Она ответила на пожатие. Хорохорин оглянулся: девушка равнодушно смотрела в окно. Засмеявшись, он отвернулся, не выпустив ее руки, потом стал греть и ласкать ее в своей.
Скучная вагонная суета оживилась. Тусклые угольные лампы как будто стали светить с большей яркостью. Незаметным горделивым движением груди и шеи Хорохорин выпрямил голову и посмотрел на девушку. Она была хороша. Так быстро и смело развертывавшееся приключение не могло не занимать его. Во вздрагивавшей на его ладони разгоревшейся женской руке было что-то слишком откровенное, не оставлявшее сомнений в том, как кончится это приключение.
Не привыкший подолгу и помногу раздумывать над такими, как ему казалось, простыми вещами, он живо обернулся к соседке.
- Слушайте-ка! - начал было он.
Но она не ответила и еще пристальнее стала смотреть в окно с такою серьезностью, что он несколько раз должен был взглянуть вниз, чтобы убедиться, что именно ее руку он держит в своей.
Хорохорин, оглядывая украдкой незнакомку, скользнул взглядом по чужим лицам. Никто не примечал их лежавших друг на друге рук, никто, вероятно, не думал о завязывавшемся в этот миг страшном узле. Стоявший возле инженер осторожно, чтобы не зацепить носов соседей, переворачивал газету. Сухонькая старушка дремала; сидевшие возле окон дышали на стекла, чтобы прочистить заиндевевшие гляделки в них. Толстый, квадратного вида от нового, не смявшегося еще пальто человек сидел неподвижно, глядя на золотой набалдашник палки. Кондуктор старательно рвал билеты, подталкивая вперед пассажиров.
Хорохорин не без гордости оглядывал всех - он чувствовал свое превосходство. И не потому, как это бывает со всяким юношей, что молодая девушка явно отметила его из многих других, а потому, что в этой откровенной девичьей смелости он видел торжество новых людей над мещанами, тупо занимавшимися своими маленькими делишками и не замечавшими, как рядом с ними, среди них, столкнулись мужчина и женщина и без предрассудков, повинуясь лишь естественному желанию друг друга, соединили руки символом дальнейшего соединения.
Хорохорин встряхнулся. Но подбодрившее его торжество упало быстро. Прикрыв глаза, он подумал: "Нужна ли сегодня женщина?" - и, не решив вопроса, столкнулся с другим: "Стоит ли терять вечер?"
Он представил себе весь путь, который нужно пройти с этой откровенной девушкой до конца: он угнетал своей простотой. Так иногда угнетает мысль, что нужно зайти в столовую, есть, пить, расплачиваться, а потом уже делать свое дело со спокойной совестью. Как в том, так и в другом не было никаких тайн, и, открыв глаза, он подумал:
"Лучше было бы зайти к Шульману… Потом отработать зачет в лаборатории… А кто она?"
Он не мог разглядеть ее, прятавшуюся в куче белоснежного пышного меха. Она стояла впереди, глядя в окно, и не вырывала руки. Как ни вглядывался он в ее лицо, оно по-прежнему казалось ему незнакомым и оставалось неизменно спокойным. Каждую минуту она могла вырваться и уйти, не оглянувшись, или же оглянуться на его оклик для того, чтобы посмотреть с недоумением.
Он с досадой сильно сжал ее руку. И тогда девушка не пошевелилась, но через минуту, идя к выходу, потянула его за собой. В этом движении нельзя было ошибиться. Хорохорин, толкая пассажиров, последовал за нею и соскочил уже на ходу.
Она ждала его.
- Не упадите!
- Нет!
- А вы почему здесь сошли, товарищ Хорохорин?
- Как почему? - переспросил он.
- Вам же надо до Московской ехать!
- А вам?
- Да я уже дома почти!
Он подошел к ней, взглянул в ее глаза и, сунув свою руку под ее, пошел с ней рядом.
- Без шуток! Почему вы меня знаете?
Она засмеялась.
- Кто же из студентов вас не знает, если вы наш представитель в правлении…
А я вас не знаю!
- Так нас триста, а вы один!
- Вы медичка?
- Да!
- Как вас звать?
- Вера Волкова.
- Ах, вот что! - протянул он, и все приключение обнажилось до конца. Он знал ее по университетским анкетам, знал по разговорам товарищей и теперь вспомнил, что это и есть та Вера Волкова, та курсистка, чье имя со смехом, с досадой или сентенцией всегда сплеталось с именем приват-доцента Бурова.
Вера заметила нечаянное восклицание Хорохорина
- Что вы? - дерзко переспросила она.
Он не ответил. Она с большей настойчивостью повторила:
- Что вы там буркнули? Знаете вы меня, что ли?
- Знаю, - протяжно ответил он, - знаю Слышал!
- Что слышали?
- Да то же, что и все!
- Про Бурова?
Он задумчиво кивнул головою. Она пожала плечами
- Я тут ни при чем!
- Знаю! - кивнул он.
Об этой любви и странных отношения Бурова к какой-то медичке знал не один Хорохорин, знал весь университет, а на рабфаке молодежь не допустила приват-доцента к работе именно из-за этой истории.
- Я его выгнала, - коротко объяснила Вера, стараясь поскорее освободиться от скучной обязанности каждому новому знакомому повторять одно и то же, - с ним все кончено. Он дал мне честное слово, что больше не будет бывать у меня…
Хорохорин взглянул на нее с удивлением, но сейчас же кивнул головою, соглашаясь заранее со всем тем неважным для него, что она скажет. Он продолжал невольно вспоминать о Бурове. Ему становилось понятным, почему Буров долгими часами просиживает в пивной против университета и неизменно у окна: он подкарауливал Веру; бродя по коридорам университета, заглядывая в аудитории с лихорадочно блестящими глазами и неизменно торчавшей папиросой во рту, он искал Веру.
- Какая честность с собой, - усмехнулся он, - и недешево ему стоит держаться данного слова!
- Ему помогают в этом! - тихонько заметила Вера
И это было верно: ее прятали от него подруги, студенты, рабфаковцы. Иногда ему удавалось столкнуться с нею нечаянно, но никогда не мог он сказать и двух слов: тотчас же кто-нибудь подходил и со смехом спасал девушку от утомительных объяснений.
- А он занят только вами! - покачал головою Хорохорин и снова ощутил веселое торжество: девушка, не дававшаяся другому, так легко давалась ему.
- Да, только мной, к сожалению! - вдруг с набежавшей на ее лицо угрюмой заботливостью ответила Вера - А ведь он мог быть большим человеком!
- Да, конечно!
В самом деле, Буров, подававший огромные надежды в начале своей ученой карьеры, сходил на нет Первые его блестящие вступительные лекции по кафедре микробиологии остались лишь в памяти старых студентов. В последний год он повторил их в таком виде, что на третьей лекции аудитория пустовала наполовину.
Смешная, нелепая история Бурова, в связи с отказом рабфака заниматься у него, сделалась предметом разговоров в правлении университета, но каждый раз разговор оканчивался пожиманием плеч и укоризненным покачиванием профессорских голов.
В такт им покачал головой и Хорохорин:
- Все это отвратительно и гадко!
- Что? - вдруг вспылила Вера. - Что отвратительно? Любить так?
- И так, и вообще любить! Мы не признаем, - гордо заметил он, - никакой любви! Это все буржуазные штучки, мешающие делу! Развлечение для сытых!
- Вот как! - насмешливо ответила она.
Хорохорин внимательно посмотрел на свою спутницу.
Теперь он вспомнил очень хорошо, что в связи со всей этой историей, давно известной ему, он Веру даже знал в лицо. Знал не это лицо, покрытое пеплом электрического света, вечернее, спрятанное в груде меха, а гладкое, розовое личико, с брезгливо выпяченными губами, склонившееся над бесформенной грудою препарированного трупа в анатомическом театре.
Ему стало холодно и скучно. Но забавное приключение с отчетливым концом было начато, и невозможно было прервать его теперь, не поступись мужским самолюбием Хорохорин взял крепче ее руку и пошел твердо рядом
- Где вы живете? Тут - в Собачьем?
- Здесь! Почти дошли. Вот, третий дом с фонарем..
- Можно к вам зайти?
- Я думаю!
Она проворно обернулась к нему и облила его странным взглядом зеленых глаз - он обволакивал его, как паутина. Хорохорин вздохнул и, не глуша этого вздоха, сказал:
- Ну, пойдем!
Она готова была вырвать у него руку - таким скверным показался ей его тон. Но, проглотив легкую брезгливость, она сейчас же теплее прижалась к нему и сказала:
- Как странно! Только вчера вечером, когда вы читали доклад… я издали смотрела на вас и думала: "А что, если бы пройти с ним вот так под руку…" И вот иду..
- И что же? - усмехнулся он.
Вера не ответила. Но ее слова отеплили его сердце, хотя в то же время заставили подумать, что завтра заседание правления, что если не работать в лаборатории, то нужно готовить доклад, сидеть в тишине своей комнаты, думать, пить чай, курить и слушать, как затихает коридор, кухня, потом комнаты - одна за другой.
Он тряхнул головою. "Конечно, - думал он, - нельзя жить без женщин в двадцать лет, чтобы не нарушать здорового душевного равновесия". Он не сомневался, что оно не нарушалось у него никогда только благодаря тому, что он всегда и без труда находил себе женщин и пользовался своевременно ими, не допуская себя до каких-нибудь душевных недомоганий.
Он украдкою оглядел свою спутницу. Нельзя было, в самом деле, пренебречь полезным, разумным и нужным развлечением Он прижал к себе ее еще крепче и молча прошел с нею под сводчатыми воротами во двор, а потом стал шагать по лестнице, крутой и нечистой, на третий этаж.
- Вы одна живете?
- Одна. Я не представляю, как можно с кем-нибудь вместе жить… Я повесилась бы!
- А если бы с мужем?
- Все равно! - она засмеялась. - Зачем надо с мужем вместе жить? Это, во-первых, скучно, а во-вторых, будет мешать…
- Чему?
- Другим мужьям! Вы же, мужчины, не удовлетворяетесь одной женщиной на всю жизнь?
- Да, но все-таки..
Он замялся. Вера захохотала и, не переставая смеяться, дошла до двери своей квартиры. Она открыла ее своим ключом и провела за собою гостя через кухню в маленькую комнатку. Он шел покорно, раз решившись. Теперь он хотел только поскорее освободиться и успеть заняться дома докладом. В лабораторию, очевидно, попасть уже не придется - Шульман не будет ждать до девяти.
В маленькой комнатке было темно и неряшливо. По стенам, едва держась на кнопках и булавках, висели открытки, дешевые картинки из еженедельных журналов. Подозрительная асимметрия, с которой они были развешаны, ничем не связанное с обитательницей содержание их - все указывало на то, что они скорее прикрывали что-то на стенах, чем удовлетворяли эстетическим вкусам хозяйки. Хорохорин отвернулся от стен и плотно сел в дырявое кресло.
Он мельком взглянул на суетившуюся Веру, торопившуюся прибрать с кровати, со стульев, со стола раскиданные вещи и, заложив нога на ногу, приготовился терпеливо ждать.
Глава III. Личная жизнь
- Я должна переодеться, - говорила Вера, гремя стульями, посудой, дверками шкафа. - У меня весь день состоит из двух половин: до девяти с утра я работаю, и только… Занятия, учеба, общественная работа… Но вечером, после девяти, - конец! Я живу для себя, личной своей жизнью! Как только я сниму это платье и надену другое - я сама делаюсь другой… Одну минутку…
- Поскорее только! - буркнул он.
- Вы торопитесь? Так идите, я вас не держу…
- Нет, я так… Я не спешу!
- Ну и отлично!
Она подошла к нему так близко, что колени их столкнулись.
- А мы ведь с Анной приятельницы! Вы знаете?
- Теперь вспомнил! - кивнул он.
Вера закинула руки за голову.
- А хорошо, что мы новые люди, и Анна не вцепится мне в волосы, если застанет вас у меня!
- Я думаю!
- Она хорошая. Я не удивляюсь, что вы так постоянны. Вы вообще постоянный человек, да?
- Да, - надменно поднял он голову, - да, во всех привычках, необходимых для здоровья. Регулярность в питье, еде, часах работы, прогулках, отдыхе, сношениях с женщинами… Это самое важное!
- Вот вы какой! - расхохоталась она и смеясь ушла в большой кладовой шкаф, сделанный в стене.
Притворив дверь, она приветливо кричала оттуда:
- Одну минуту! Я только сниму халат и платье. Вы знаете, после анатомички невозможно сидеть в том же платье весь вечер… Весь день - на работу! После девяти - я желаю жить личной жизнью! Вы согласны со мной?
- Конечно.
Слышно было, как шелестело платье. Хорохорин сидел неподвижно, прикрыв глаза, постукивая пальцами по столу Он снова стал думать о том, нужна ли была ему сегодня женщина, но опять не решил вопроса и, отмахнувшись от него, стал просто думать о девушке и о том, что сейчас должно произойти.
Как будто только это и нужно было, чтобы вопрос решился сам собой.
"Рекомендуется, в сущности говоря, - подумал он холодно, - сходиться с женщиной не более двух-трех раз в неделю. Это даже по Корану так. В последний раз это было третьего дня… Ну, ничего. Можно и должно!" - засмеялся он и привстал, оглядываясь на шкаф.
- Вера, скоро вы?
- Сейчас!
- Да платье надевать уж не стоит, я думаю!
- Напрасно вы так думаете! - высокомерно ответила она и в тот же момент, распахнув дверку, вышла
Хорохорин опешил. Вера стояла перед ним с усмешкой. В ярком, цветистом халате, накинутом как будто прямо на голое тело, она была очень хороша. Усмехнувшись смущению гостя, она тихонько отошла к кровати и сказала:
- Слушайте, Хорохорин, я немножко полежу, я устала.
Она легла, и в распахнутые полы халата выглянули до колена голые ноги в лаковых туфлях.
- А вы вот что, - продолжала она, - сядьте здесь поближе на табуреточке и расскажите что-нибудь! Ну?
Хорохорин встал. Подходя к кровати, он посмотрел на свое пальто, перекинутое через стул, и подумал: "Нужно торопиться, чтобы не потерять всего вечера!" От голых ног уйти он уже не мог. Он чуть не со вздохом подошел к Вере, посмотрел на нее, столкнулся с мутными ее глазами и, взглянув на широкий вырез ее халата, наклонился поцеловать полуоткрытые губы. Тут же спохватившись, он отошел и стал проворно раздеваться.
- Что это вы де-лае-те?
Тон, которым она произнесла нараспев и с угрозой эти слова, заставил его оглянуться. Вера, поджав ноги, сидела съежившись на постели и смотрела на него. Он бросил тужурку на табуретку и застыл, глядя, как сухою ненавистью искажалось ее лицо и раскрывался рот.
- Уйдите! Убирайтесь отсюда сейчас же!
Он вздрогнул и покраснел.
- Почему?
- Уйдите, уйдите, - кричала она, - уйдите! Вы ошиблись, дорогой! Вы не к проститутке пришли, не в притон!
Она задыхалась. Хорохорин недоумевал.
- Но ведь вы же…
- Что я?! - Она вскочила. - Да, я отдаюсь… По страсти, по любви… А вы раздеваетесь прежде всего!.. Даже слова не сказали! Уйдите!
Она топнула ногою.
- Уйдите! Я не проститутка! Уйдите!
Хорохорин пожал плечами и протянул ей руку с кривой гримасой, не похожей даже на улыбку.
- Ну, ладно! В чем дело?
- Уйдите! Оденьтесь и убирайтесь к черту! Я не проститутка, чтобы вы здесь раздевались…
- Так же удобнее…
Она охватила голову руками, голыми по локоть, и от этого движения широкие рукава халата обнажили их до плеч.
- Уйдите! Мне нужна страсть, порыв, огонь! А вы только раздеваться умеете…
Хорохорин подвинулся к ней - она отступила, и протянутая рука его опустилась смущенно.
- Ах, Вера!
Нужно было бы, повинуясь своим принципам, как привычкам, уйти сейчас же от этого мещанства, но странно - голые руки, как лебединые шеи, метались перед ним, и от них не только нельзя было уйти, но их захотелось прижать к губам.
- Уйдете вы или нет? - кричала она.
- Нет, зачем же? Раз ты хочешь слов и всяких этих причиндалов, так я могу…
Она посмотрела на него с отвращением и ненавистью. Хорохорин смущенно застегнул пуговицы и стал одеваться, шепча торопливо:
- Ну хорошо, я оденусь, оденусь, если вы хотите..