Увы, краток век вишневого счастья.
Мы вишни-сережки пойдем обрывать,
Рубиновым каплям подставим ладони.
Но вишни заплачут каплями крови,
Уронят к ногам их - кому подбирать?
Увы, краток век вишневого счастья,
И вишен-сережек уже не сорвать…
* * *
Тот же день, после полудня
- Тьма тьмущая, чтоб тебя расплющило! Ты хочешь набить пузо котлетами или так и будешь хлебать пустой бульон?! - бушевал человек в коротких пышных панталонах, набитых паклей и подвязанных на ляжках, в чулках, колете и шляпе с белым пером.
Горничная краснела и таращила на него хорошенькие глазки, на которых уже выступили слезы. Она собралась даже бухнуться на колени, отчего на подносе в ее руках опасно закачались курица из папье-маше и восковые груши.
- Я… п-простите… не понимаю… - всхлипнула девушка, передумав падать ниц.
- Чего тут понимать, цыпа моя?! - пуще прежнего взревел вельможный господин. - Если хочешь заиметь котлеты, то бишь успех на сцене, всё, что от тебя требуется, - это прислуживать твоему королю Генриху Четвертому, то бишь мне, с огоньком! Тут покрутила задом, там сиськи выставила, а то их у тебя без керосинки не разглядишь. Потом пошла туда, к оркестровой яме, встала и спела:
Чист помыслами и к врагам великодушен,
Наш государь весьма отважен сердцем.
Однако же и в личной жизни он не скучен:
Король наш Генрих - тот еще повеса.
Трудно, что ли? Можно вообразить, тебя камни ворочать заставляют!.. Ладно, не хнычь. Зовут-то тебя как?
- Андреа…
- Ишь ты, миленько. Вытри нос, Андреа, мы их всех порвем. Так, отдыхаем пятнадцать минут.
Эдмон Леглантье, исполнитель главной роли и постановщик "Сердца, пронзенного стрелой", исторической драмы в четырех актах, он же директор театра "Эшикье", слез с подмостков и направился к третьему ряду, где сидели актер и актриса, игравшие в этой пьесе Равальяка и Марию Медичи.
- Ну, а вы что скажете, дети мои? Порвем галерку или как?
- Клакеры будут устраивать овацию при появлении каждого персонажа, - доложил Равальяк. - Ручаюсь, даже на последних рядах никто не заснет.
- Да услышит тебя всемогущий Маниту! Но каково невезение! Кто бы догадался, что этим летом в городе пойдут еще два спектакля на ту же тему? И вот вам пожалуйста: "Шатле" проанонсировал "Цветочницу с кладбища Невинноубиенных", а "Порт-Сен-Мартен" ставит "Дом банщика"! Ты, между прочим, главный герой обеих пьес.
- Я?!
- Не ты, дубина, а Равальяк! Получается, мы с нашим "Сердцем" - третьи. А я-то готовил оглушительную премьеру для открытия театра "Эшикье"! - Эдмон раздосадованно окинул взглядом зал, отделанный на итальянский манер. Ремонт загнал его в долги, и эта премьера была сродни ставке ва-банк - в случае провала кредиторы его удавят… Вся надежда на одну затеянную мистификацию - если дело выгорит, банкротство ему не грозит.
Помощник режиссера свесился с балкона:
- Мсье Леглантье! Вас повсюду ищет Филибер Дюмон. Я ему сказал, что вы домой ушли.
- Какая неприятность, теперь придется ночевать в гостинице. И все же благодарю вас.
- Кто такой этот Дюмон? - полюбопытствовала Мария Медичи, повернувшись к Леглантье.
- Автор пьесы, по-простому - заноза в заднице. Ладно, пойду перекурю и начнем репетицию последнего акта. Точи свой кинжал, Равальяк!
Когда Генрих IV удалился, Андреа подсела к коллегам:
- Он что, льва на завтрак живьем проглотил? Не привыкла я к таким головомойкам…
- Привыкай, - посоветовал Равальяк. - Месье Леглантье изволят нервничать. Этот театр ему что любовница - сплошные расходы, уже кучу денег сюда вбухал.
- Откуда же у него деньги? Театр-то еще не открылся.
- Откуда-откуда… Может, дядюшка у него в Америке, а может, он финансовыми махинациями занимается - почем я знаю?
- Я знаю, - подала голос пышнотелая Мария Медичи. - Карты. Он предается игре с тем же пылом, с каким Генрих Наваррский охотился на кабанов. У нашего Эдмона всегда наготове две маски античной комедии: одна смеется, другая плачет. Если у него с лица не сходит улыбка - значит, накануне он выиграл в баккара, если кислая мина - продулся в прах. К счастью для нас, Эдмон скалится чаще, чем куксится.
- Когда же он успевает играть? - удивился Равальяк. - Ведь безвылазно в театре торчит - то костюмерами командует, то рабочих учит, как декорации собирать. Постановщиков опять же тиранит. "Гамлета", "Сида", "Андромаху" потрошит, каждое слово разжевывает фиглярам, которые ни ухом ни рылом… Это ж никакого здоровья не хватит!
- О, будь покоен - маэстро в свои пятьдесят еще ого-го! - фыркнула Мария Медичи. - Говорят, у него толпа любовниц, то и дело меняются, а есть одна постоянная зазноба - некая Аделаида Пайе, так он у нее проводит две ночи в неделю и, исполнив мужеский долг, до утра шляется по Большим бульварам - удовлетворяет картежную страсть. Играет, играет, не может остановиться, обещает себе, что при первом прибытке встанет и уйдет - и продолжает делать ставки. Хотя в последние дни ему, похоже, везло. Стало быть, и мы при удаче - у него есть чем жалованье заплатить.
- Что же, он никогда не спит? - спросила Андреа.
- Ложится с рассветом, встает в полдень.
- Надо же, а ты чертовски хорошо осведомлена, Эжени, - констатировал Равальяк. - И такое впечатление, что всё узнала из первых уст… в спальне маэстро.
- А кем, по-твоему, Мария Медичи приходилась королю Генриху, охальник? Законной половиной, разве не так?
Громоподобное "На сцену!" положило беседе конец - все трое бросились на подмостки, где Беарнец уже восседал в карете из штакетника, а машинисты натужно воздвигали задник, являвший миру фасады контор общественных писарей и бельевых лавок улицы Феронри.
- Эй, Равальяк, ты там не упарился отдыхать? Где твой парик? Ты должен быть рыжим! И на хрена ты мне сдался, шут гороховый? Уволю к чертям собачьим! Я тебя нанимал для того, чтоб ты мне кишки выпустил, а не для того, чтоб ты любезничал с этими дамочками, тьма тьмущая, чтоб тебя расплющило!
Кабинет директора театра находился во втором этаже над фойе. Как только закончилась репетиция, Эдмон Леглантье побежал переодеваться. Шустро отклеил накладную бороду, намазал лицо кольдкремом, смыл грим и напомадил седеющие усы субстанцией из баночки, которую стянул у Эжени. Застегивая рубашку, он напевал:
Побоку бабы, побоку пьянки!
Эххей! Мухомор и четыре поганки!
Ждет меня самая главная роль -
Гамлет, Отелло иль Генрих-король!
"Слава! Я чую приближенье славы, я еще задеру подол этой шлюхе! Успех! Признание! И тогда - роскошь, золоченые кресла, зал, освещенный электричеством - уж будьте любезны! Кто скажет, что я не везунчик? Сегодня вечером я сыграю не в баккара, я сыграю кое с кем злую шутку, и это будет мой лучший выход!" С этими мыслями Эдмон достал из ящика стопку бумаг и пробежал взглядом ту, что лежала сверху. Изящная композиция из трубки и портсигара служила заставкой к тексту, который он с выражением прочел вслух:
Анонимное общество
АМБРЕКС
Устав зарегистрирован у мэтра Пиара,
парижского нотариуса, 14 февраля 1893 года.
Акционерный капитал - 1 000 000 франков -
разделен на 2 000 акций по 500 франков каждая.
Контора в Париже.
Долевое участие вкладчика: ________
Париж, 30 апреля 1893 года
Управляющий: ________
Управляющий: ________
"Безупречно, - с улыбкой мысленно заключил актер и даже поцеловал акцию от избытка чувств. - Художник прыгнул выше головы. Вы неотразимы, мои красотулечки, вы и ваш драгоценный наряд. Судят-то по одежке! Ничто так не внушает доверия вкладчику, как умело выгравированная золотая жила, из которой сыплются готовенькие монеты прямиком в его кубышку. В нашем случае золотая жила приняла вид курительных принадлежностей, и до того убедительный вид, что ни одна иллюстрация в научном трактате не будет смотреться правдоподобнее. А мы знаем, что публика безоглядно верит любому печатному слову, каждой картинке в газете!"
Эдмон Леглантье отсчитал из пачки двадцать пять акций, остальные спрятал в несгораемый шкаф, предварительно достав оттуда двадцать пять портсигаров; сложил всё отложенное в чемоданчик и подошел к зеркалу завязать галстук. Сооружая узел, он декламировал монолог собственного сочинения, сдобренный модуляциями, достойными звучать под сводами "Комеди-Франсез":
- Не придумано еще лучшего применения бумаге, нежели ее обращение в банковские купюры или же в обещание дивидендов, каковое воплощается в акциях многоликих мануфактур… - Он с упоением повторил, раскатывая "р": - Мануфактур-р-р, как-то: культивация лапшичного дерева в заповедных уголках наших колоний или производство носогреек из окаменевшей смолы! Старина Леглантье, приготовиться к выходу, вот-вот воссияют огни рампы!
Широкий тротуар бульвара Бон-Нувель кишел горожанами, спешившими за покупками или выбиравшими себе террасу кафе по вкусу, чтобы предаться прекрасному farniente. Эдмон Леглантье первым делом удостоверился, что люди-"сандвичи", упакованные в рекламу театра "Эшикье" и сосланные на тихую улочку, добросовестно выполняют свои обязанности. Один из них обнаружился у входа в причудливое строение, занятое рынком, второй красовался на лужайке перед театром Гимназии, ловя взгляды зевак, устроившихся вокруг на скамейках.
Удовлетворенный увиденным, Эдмон продолжил путь по бульвару Пуасоньер и лишь на бульваре Монмартр заметил, что за ним следует блондин в светлой визитке, который определенно встречался ему раньше. Актер скользнул в уличную уборную и, чтобы сосредоточиться, забормотал себе под нос:
Природа спит, дыша устало,
Под долгий, скучный шум дождей,
А он, смеясь, на одеяло
Бутоны роз бросает ей!
Ум его тем временем лихорадочно работал. Точно, этот блондинистый субъект недавно попался ему на глаза дважды за день: в первый раз при выходе из театра, а затем у стойки пивнушки "Мюллер", неподалеку от столика, за которым толстячок передал ему, Эдмону, портсигары и акции. Тогда это не вызвало у него подозрений, однако сейчас… "Третье совпадение - уже не совпадение, субчик таскается за мной по пятам не случайно". Эдмон отошел от общественного писсуара и со скучающим видом остановился у витрины парикмахерской - в ней, как в зеркале, отражался участок Монмартра, но человек в светлой визитке уже затерялся среди прохожих.
Безудержная англомания в последнее время превратила квартал в филиал Лондона. Все тут было британским - от оптик до шляпных магазинов, а портные и продавцы обуви наперебой уснащали свои вывески словечками "modern" и "select". Зато уличные разносчики демонстрировали неистребимый французский дух, взывая к фланирующей публике.
- Дамочки-господа, а вот кому лакричную настойку со льдом? Освежает, мозги прочищает! - орал торговец и размахивал колокольчиком, сгибаясь под грузом жестяной емкости с напитком.
- Подарите букет даме сердца, месье! - призывала девушка, толкая тележку, заваленную цветами, в пестром ворохе которых преобладали фиалки.
Эдмон Леглантье подарил самому себе алую гвоздику и, пристраивая ее в бутоньерке, отмахнулся от затейника, норовившего всучить ему пачку скабрезных фотографий под названием "Облачение и разоблачение Полины".
От предвечерней духоты Эдмона совсем разморило, он замедлил шаг, прислушиваясь к ощущениям. Может, подождать омнибус маршрута Мадлен - Бастилия? Или выпить хинной настойки за столиком под навесом кафе?.. Но, взвесив в руке чемоданчик, он все же предпочел отправиться дальше пешком - дело не ждало и требовало ясности мыслей.
У дверей клуба его, как всегда, встретила необъятных размеров бабища, которую все звали Прекрасной Черкешенкой, невзирая на ее роморантенские корни. Бабища совмещала обязанности подпольной букмекерши, гадалки и сводницы. Следуя неписаному ритуалу, Эдмон сунул ей франк и получил взамен многозначительный взгляд вкупе с именем начинающей певички, которая еще не обзавелась меценатом.
- Ее зовут Розальба. Пышечка что надо, такая сдобненькая - пальчики оближете, - шепнула людоедка.
Эдмон Леглантье с улыбкой отверг угощение.
"Меридиан" принадлежал к категории открытых клубов - число его членов никем не ограничивалось, доступ мог получить всякий желающий. Среди завсегдатаев попадались художники, беллетристы, дамы из высшего общества, предприниматели и богатые промышленники. Сюда приходили пообедать, поужинать, написать пару писем и - главное - удовлетворить страсть к азартным играм.
В большом зале с монументальным камином, высокими золочеными столами и расписными эмалями на стенах - считалось, что это копии работ Бернара Палисси, - сияли люстры о пяти рожках. У дверей меланхоличный субъект, в чьи обязанности входило продавать и обналичивать фишки, вытянулся по стойке смирно, приветствуя нового гостя. "Здорово, Макс", - рассеянно бросил в ответ Эдмон Леглантье и окинул цепким взглядом публику, рассредоточившуюся по салону. Вечер только начинался. Любители абсента готовили свое волшебное зелье, процеживая яд через кусочки сахара на ложках с дырочками - зеленые капли сыпались на дно бокалов. Разыгрывались карточные партии. Понтёры толпились вокруг банкомёта, постепенно входя во вкус. Для некоторых это было единственным способом прокормиться - они не ждали от карт ничего, кроме скромной каждодневной двадцатки на пропитание, а потому действовали благоразумно, просчитывали комбинации и на ставку отваживались, лишь когда не сомневались, что карта принесет им выигрыш. Это были "меркантилы". Большинство же игроков сдавались на милость демона по имени Азарт, способного обогатить их или пустить по миру мановением руки, при том на лицах не отражалось и следа внутренней муки или торжества - отчаянье и ликованье прорвутся наружу потом, за стенами клуба.
За бессвязными диалогами о пустяках таились личные драмы. Неизвестный поэт исходил желчью:
- В наши дни романы и пьесы штампуют как на станке! Деляги от литературы из кожи вон лезут на потребу читающей публике. Все издатели достойны презрения!
- А что же вы хотите, старина? - снисходительно пожимал плечами его собеседник. - Искусство - это вам не пончики, прибыли не приносит.
- И вы знаете, что сей наглец ответил автору?! - Вопли хроникера из соседней кампании заставили обоих замолчать. - "Милостивый государь, я прочитал вашу рукопись и вызываю вас на дуэль!" Вы были на премьере театра "Нувоте"? Эта комедия не выдерживает никакой критики - сущий головастик с рыбьим хвостом. О, Леглантье, наконец-то!
Появление директора театра "Эшикье", которого тут многие считали своим наставником, было замечено, и публика оживилась: два десятка завсегдатаев в черных сюртуках и моноклях тотчас окружили его. К толпе военных, буржуа и господ с дворянскими частицами в именах присоединились непризнанный поэт и хроникер. Эдмон Леглантье обладал даром разряжать атмосферу. Он всегда был в курсе свежих парижских сплетен, пользовался благосклонностью нескольких театральных примадонн, ради красного словца не щадил собратьев по цеху и оттого был желанным гостем в любом обществе. Что, впрочем, не мешало поклонникам перемывать косточки своему кумиру, стоило тому повернуться спиной.
- Дорогой друг, мы вас заждались! - вскричал отставной полковник.
- Прошу простить за опоздание, господа, но реставрация зрительного зала требует моего постоянного присутствия и поглощает мое внимание настолько, что я теряю счет времени.
- Однако, говорят, ремонтные работы остановлены из-за отсутствия финансирования…
- "Клевета, сударь, клевета, я видел достойнейших людей, павших ее жертвой", дорогой полковник де Реовиль. Очень скоро госпожа Фортуна воспылает ко мне страстью, и мы наплодим с ней много маленьких фортунчиков!
- И как же вы намерены завоевать сердце капризной богини?
Эдмон Леглантье выложил на зеленое сукно двадцать пять акций:
- С помощью этого. К сожалению, я был несколько стеснен в средствах, иначе приобрел бы больше. Руку даю на отсечение - в ближайшее время котировки подскочат до потолка!
- "Амбрекс"? Никогда о таком не слышал, - сказал хроникер.
- Действительно, акции общества "Амбрекс" пока не котируются на бирже, но в будущем месяце ждите сенсации. Я убежден, что эти инвестиции поправят мое финансовое положение. Чего и вам желаю, - заключил Эдмон, помахав в воздухе стопкой ценных бумаг.
- "Амбрекс", "Амбрекс", - забормотал полковник де Реовиль, - что за слово чудное?