– У нас в полку тоже рота ПТР имеется. Но все как-то больше на артиллерию надеются. Про новые пушки ЗИС-3 не слыхал? За километр немецкие танки берут.
– Наумов, болтай меньше, – осадил своего подчиненного лейтенант.
– В общем, ребята, лучше на себя надейтесь. Пушки – это хорошо. Но их минометным огнем так накрывают, что через полчаса, глядишь, стрелять некому. Окопы поглубже, голову не терять, и не забывайте про бутылки с КС, то бишь с горючей смесью. Очень эффективная штука. Не зря фрицы их "коктейлем Молотова" прозвали.
– А противотанковые гранаты?
– "Ворошиловские килограммы"? Тяжелые они, далеко не бросишь.
Поговорили. Недовольный лейтенант буркнул на прощанье:
– Бери правее и меньше шатайся. А то на другой патруль нарвешься. Те с тобой церемониться не будут.
Возможно, он переживал, что мало награждают, и я успокоил его:
– С такой бдительностью вы орден получите. Если доживете…
Зря я последние слова сказал. От злости, дурацкого самолюбия. Но и лейтенант хорош. Нос дерет, как генерал.
Часа два мы провели с Симой. Землянка была занята, отправились прогуляться в лес. Зашли на десяток минут в санчасть, проведали Родьку Шмырёва и его помощника. Я передал им ломоть сушеной дыни и пачку махорки. Ребята чувствовали себя неплохо. Родион готов был хоть сегодня вернуться во взвод. Его напарник никуда не торопился и жаловался на боль в голове.
– За подарки спасибо, – улыбался Родька. – Но узбеки нас не обидели. Каждый пакет с подарками получил. Красное вино два раза давали, говорят, для крови полезное. Рисовую кашу молочную. Рис белый-белый, я две порции умял.
В лесу было много людей. Наткнулись еще на один патруль возле замаскированных гаубиц. Судя по количеству, развернули целый полк. Мы с трудом нашли укромное место, где нам никто не мешал.
Когда я провожал Симу до санчасти, она с заметной тревогой сказала:
– Наступление готовится. Нам приказали оставить у себя только тех раненых, которые в ближайшие дни выписываются. Остальных отправляем в санбат или госпиталь.
– А мои бронебойщики?
– Тоже выпишем через пару дней. Родион молодец, не ноет. А тот, второй, косить пытается. Просил в санбат или госпиталь лечиться отправить. Наш хирург его осмотрел: "Не дури, парень. Ты в порядке. Или медвежья болезнь перед наступлением?" Тот носом шмыгает, размяк, как кисель.
– Хорошо, что наступление, – бодро сказал я. – Лучше, чем убегать.
Сима глянула на меня, как на больного, покачала головой:
– Чему ты радуешься? Не видел наши наступления? Соберут толпу, и вперед. Не знаю, сколько в атаках гибнут, но раненых сотнями везут. Мы их обрабатываем, в санбат или госпиталь отправляем, а многие здесь же и умирают. Береги себя, ради бога!
– Мне и мать так в письмах пишет.
– Ты мне такой же близкий. Не могу представить, что с тобой плохое может случиться. Если получишь даже мелкую рану, иди сразу к нам. Имеешь право. Не играй в героя.
– Ладно, – согласился я. – Сразу прибегу.
– Не дури, я серьезно говорю.
Уже никто не сомневался, что предстоит наступление. Судя по всему, крупное. На переднем крае дежурили артиллерийские наблюдатели, без конца появлялись представители разных частей, в том числе танковых. Дважды проскальзывали ночами в немецкий тыл разведгруппы.
Примерно 8 мая нас неожиданно сняли с позиций и отвели километров на пять в тыл. Кто-то радовался: глядишь, отдохнем немного. Но отдохнуть и отоспаться дали всего сутки. Затем началась суета. Срочно пополняли роты до полного состава. Нас частично переодели. Сменили протертые шаровары, совсем уж ветхие гимнастерки, дырявые ботинки. Выдали плащ-палатки.
Отчитали тех, кто не имел касок или противогазов, выдали новые. В эти дни я впервые услышал слово "ленд-лиз". Часть бойцов получили американские шипованные ботинки, полученные по ленд-лизу. В полку появились американские автоматы "Томпсон".
Автоматов в полку, да и во всей армии в тот период не хватало. Пять-семь на роту, даже разведчики большей частью были вооружены винтовками.
"Томпсонами" вооружили часть полковых разведчиков, саперов, выдали по несколько штук в стрелковые роты. С десяток "томпсонов" досталось нашей роте ПТР.
Они были тяжелее отечественных автоматов, имели необычно крупный калибр: 11,43 миллиметра. Привлекала их добротная отделка, пластмассовые рукоятки. К каждому автомату прилагались четыре коротких магазина по двадцать патронов и один круглый диск на пятьдесят зарядов. Я спросил мнение Зайцева насчет "томпсонов". Он сказал, что хорошее, надежное оружие. Но мне брать отсоветовал:
– С патронами проблемы начнутся. Где они эти склады с заграничными боеприпасами? Да и опасаюсь, механизмы пылью забьет. В Америке шоссе да асфальт, а у нас на проселках пыль столбом.
Я спросил его о будущем наступлении. Тимофей Макарович лишь вздохнул. Мы сидели втроем: ротный, старшина Гречуха и я. Поэтому Зайцев говорил откровенно:
– Удар, судя по всему, планируется мощный, с применением танковых частей. Только рановато затеяли. От Московского наступления еще не отошли, поступило много неподготовленных бойцов. Авиации нашей почти не видно, разве что на аэродромах замаскирована. Ладно, ребята, чего попусту болтать. Наше дело – выполнять приказы.
Так же скептически относился к будущему наступлению самый старый и опытный боец шестой роты Филипп Авдеевич Черников.
– С начала декабря по апрель только и делали, что наступали. Вначале германцев крепко били, затем выдохлись, дергались, топтались да людей тыщами теряли. Германцы укрепились, технику подтянули, авиация в небе только ихняя. А мы не успели в себя прийти, снова "Ур-ря! Вперед!", бей фашиста.
Между тем, шла активная подготовка. Полк усилили пулеметами "максим", которых после боев оставалось всего ничего. Почти полностью были выбиты короткоствольные полковые "трехдюймовки". Прямо с завода пришли новенькие, зеленые, как ящерицы, пушки, а батарею увеличили с четырех до шести орудий.
На каждую "полковушку" полагалось четыре лошади, на "сорокапятки" – по две. Появилось довольно большое количество повозок с брезентовым верхом, на рессорах. Усилили минометные роты. Наш батальон получил два 82-миллиметровых миномета, чему больше всего обрадовался капитан Ступак.
Ходил вокруг минометчиков, дружески хлопал сержанта, старшего в этом неполном взводе или отделении:
– Теперь есть чем ударить.
Комбата приятно удивила скорострельность минометов – до двадцати пяти выстрелов в минуту.
– Теперь фрицы не слишком разгуляются. В случае чего, сами их минами закидаем. С землей смешаем!
Сержант, тоже усатый, как наш комбат, осторожно возразил:
– У нас всего одна повозка и девять человек, считая ездовых. Получили сто штук мин. Сильно не разбежишься.
– Я еще затребую, – обещал Ступак. – Такое оружие без боеприпасов нельзя оставлять.
Я смотрел на комбата со смешанным чувством горечи и злости. Вспоминал, что, будучи лейтенантом, командиром роты, он вел себя куда разумнее и столько не пил. Тогда он трезво оценивал противника и не позволял дурацких выкриков вроде: "С землей смешаем!"
Жизни сотен бойцов, и в том числе моя, зависела от этого человека. Неужели Ступак не придет в себя и будет рваться вперед, очертя голову? Что должно случиться, чтобы он стал прежним, расчетливым и разумным командиром? Филипп Авдеевич Черников, с которым я привык делиться мыслями, покачал головой и сказал:
– Распирает нашего комбата. Его Рекунков подхваливает, чуть ли на свое место прочит. Вот он из колеи и выбился.
– Кто бы его снова туда загнал!
– Жизнь покажет. Она лучше любого мудреца учит.
Прямо о наступлении не объявляли. Такие вещи всегда стараются держать в тайне. Разве скроешь! Немецкие высотные самолеты-разведчики "Фокке-Вульф-190" плавали в безоблачном небе с раннего утра и до темноты, высматривая через сильную оптику наши позиции.
Небольшие разведчики "Хеншель-126", с оранжевыми кокпитами и такой же яркой окантовкой хвоста, нарезали круги на высоте километра, откуда отлично просматривались места сосредоточения войск.
Один долетался. Откуда-то вынырнул стремительный И-16, "ишачок", похожий на удлиненный бочонок. "Хеншель", не принимая боя, кинулся было в облака. "Сталинский сокол" прошил его едва не в упор пушечными и пулеметными очередями. Разваливаясь в воздухе, "хеншель" горящими кусками падал на землю. Из двух человек экипажа успел раскрыть парашют лишь один летчик. Мы бурно приветствовали победу, махали пилотками, кричали.
12 мая, задолго до рассвета, нас подняли, покормили. Вскоре началась сильная артиллерийская подготовка. На запад, в рассветной полутьме, с тяжелым гулом плыли бомбардировщики. Проносились истребители сопровождения.
Началась операция войск всего Юго-Западного фронта и двух армий Южного фронта, именуемая в военных справочниках как "Харьковское сражение".
Глава 8
Харьковское сражение
Прежде чем описать глазами очевидца период с 12 мая и дальше, я хочу немного рассказать о сложившейся обстановке. Если верить нашим военным картам, сплошь испещренными красными и синими стрелами, полосами, означающими обстановку на фронте на тот или другой период, то Харьков находился километрах в сорока от линии фронта.
Операция осуществлялась по инициативе маршала Тимошенко и активной поддержке Хрущева. Семен Костантинович Тимошенко был к тому времени уже прославленным в ходе Гражданской войны полководцем. Его инициативу одобрила Ставка, хотя многие военачальники выступали против. Считали, что сил для этого недостаточно.
Но сорокашестилетний маршал рвался доказать, что его напрасно обвиняли в развале Западного фронта осенью сорок первого года (тогда его спас Жуков), и он способен на успешные масштабные операции.
Планировалось ударами с южного и северного направлений разгромить харьковскую группировку противника, освободить город и создать плацдарм для дальнейшего, еще более мощного наступления.
Операция, хотя в ней участвовали два фронта, более 800 тысяч человек, не менее 1300 танков, скромно именовалась не стратегической, а фронтовой. Замалчивалось точное количество танков, авиации, артиллерии. Причину вы поймете позже, но сил было задействовано много.
Немецкую оборону прорывали танки, а следом штурмовые полки и бригады. Наш полк, как я понял, двигался во втором эшелоне. Запомнилось, что первый батальон на автомашинах ушел вперед, а второй и третий за неимением автотранспорта шагали пешком. Мы наступали с так называемого Барвенковского выступа, который южнее Харькова вдавался километров на семьдесят в глубину немецкой обороны.
Запомнились перепаханные траншеи немецкого переднего края. Сюда обрушился огонь тяжелых гаубиц, минометов, сбросила бомбы наша авиация, а затем прошли танки. Впрочем, слово "прошли" не совсем точно отражает реальную картину. Танки вступили в бой с уцелевшими батареями противника.
Мы насчитали штук шесть сгоревших "тридцатьчетверок", два или три легких БТ-7. Возле поврежденной "тридцатьчетверки" возился экипаж, скрепляя перебитую гусеницу.
Перед траншеями лежало много убитых красноармейцев. Эвакуировали на санитарных повозках раненых. Мой второй номер, Паша Скворцов беззвучно шевелил губами, я понял, что он считает погибших. Сколько он насчитал, я спрашивать не стал.
На позициях среди обрушенных траншей стали попадаться тела немецких солдат, изредка офицеров. Они лежали вперемешку с красноармейцами. Видимо, дело дошло до стрельбы в упор и рукопашной схватки.
В широком окопе возле тяжелого пулемета на треноге друг на друге лежало несколько тел в голубых френчах. Немец, мимо которого я прошел, застыл, привалившись к стенке окопа. Нижняя челюсть отвисла, на лоб спадали светло-рыжие пряди волос.
Карманы трупов были вывернуты, часы сняты. Братья-славяне забрали также автоматы. Пулеметчик Бондарь, падкий до трофеев, быстро растащил трупы и добрался до солдата, на руке которого блестели часы. Ловко снял их, обшарил карманы, достал бумажник, губную гармошку. Следуя его примеру, из строя выскочили еще несколько человек. Ротный Евсеев крикнул:
– А ну в строй!
Я забрал у Бондаря бумажник. Дело в том, что категорически запрещалось хранить найденные золотые вещи. Строго предписывалось сдавать их немедленно командирам. На честность пулеметчика я не надеялся.
Это касалось и многих других трофеев, но неприятности могли получиться из-за золотых и серебряных вещиц, а также денег. Щекастый сержант, не похудевший даже на жидких весенних харчах, добычу видел насквозь. В бумажнике обнаружилось золотое кольцо, стопка немецких рейхсмарок и несколько советских банкнот по пять и десять червонцев.
Рейхсмарки – это довольно дорогая валюта, не имеющая ничего общего с оккупационными марками, которыми расплачивались с местными жителями и которые ничего не стоили.
– Слушай, Бондарь, а ведь ты доиграешься, – коротко сказал я. – Думаешь, я все это скрывать буду?
То, что я не стал отчитывать его, напугало сержанта. Впереди нас не ждало ничего хорошего, кроме атак и бомбежек. Но ушлый выходец из хозчасти хорошо знал, что за мародерство могут расправиться без долгих разбирательств.
– Я в Фонд обороны собирался сдать, – сразу нашелся пулеметчик. – На часы и нож право-то имею?
– Имеешь.
Паша Скворцов покосился на Бондаря и спросил:
– Можно я кинжал заберу? Вон на поясе у фрица висит.
– Две минуты и назад.
Некоторые бойцы подбирали удобные для броска гранаты-"колотушки" с длинными деревянными рукоятками. Но в основном рота шагала, не кидаясь по сторонам. Тягостное впечатление производили многочисленные тела погибших красноармейцев.
Бумажник с содержимым я отдал лейтенанту Евсееву. Его повысили в звании за день до наступления. Все же командир роты.
– Ну и что мне с ним делать? – спросил лейтенант.
– Передашь Ступаку, а он в финчасть сдаст. Только не говори, что я у Бондаря отобрал. Нашли, и все тут. Нам конфликтов еще не хватало перед боями. Пулеметчик он неплохой.
Оживление вызвала раздавленная "тридцатьчетверками" шестиорудийная батарея противотанковых 50-миллиметровых пушек. Я знал, как опасны эти приземистые "гадюки" с трехметровыми стволами. Несмотря на малую разницу с калибром наших "сорокапяток", пушки пробивали броню "тридцатьчетверок" на семьсот – восемьсот метров. "Сорокапятки" значительно уступали им.
– Наверное, это они наши танки пожгли, – сказал Родион Шмырёв. – Я видел пробоины в броне, совсем небольшие.
Зайцев, который шагал с шестой ротой и нашим взводом ПТР, подтвердил:
– Похоже на то. Плюс снаряды усиленные. Подкалиберные, бронебойные, с донными взрывателями. Просаживают любую броню, особенно если поближе подпустят.
Танкисты не только раздавили батарею, но и сожгли несколько грузовиков. В этом месте лежали в основном тела немецких солдат. Разбегались орудийные расчеты, пехота, водители. Танкисты догоняли их пулеметными очередями, многие трупы были сплющены, разорваны гусеницами.
Но и отступая, немцы оказывали сопротивление. В низинке, среди кустарника, танкисты ремонтировали "тридцатьчетверку". Рассказали, что из гранатомета разбили одно из колес и порвали гусеницу.
– Ну как, гоните фрицев? – спросил кто-то.
– Пока гоним, – ответил командир танка, младший лейтенант. – Но сопротивляются крепко, сволочи.
Мы продвигались на левом фланге фронта, где-то на стыке с 57-й армией Южного фронта. Здесь наступление, как мы узнали позже, осуществлялось более активно.
Проходили мимо сгоревших грузовиков, раздавленных пушек разного калибра. В одном месте видели следы танкового боя. Застыло штук пять сгоревших Т-3 с удлиненными пушками, парочка хорошо знакомых нам тяжелых Т-4.
Два штурмовых орудия были размолоты снарядами, и словно осели в землю. Рубки с короткоствольными пушками вспучились от сильных взрывов. Вокруг лежали несколько обгоревших как головешки трупов. Комбинезоны вплавились в тело, маленькие круглые каски покрылись окалиной. На сожженные лица лучше не смотреть.
За победу в бою наши заплатили двумя сгоревшими "тридцатьчетверками" и легким танком Т-60 с оторванной башней и лопнувшей спереди броней. Кто-то подсчитал соотношение и гордо заметил:
– Фрицевских танков девять сожгли, а наших всего три.
– Умело ударили!
Филипп Черников охладил возбуждение.
– Здесь и артиллерия поработала, поэтому потери меньше. Гляньте, как Т-4 пополам развалило. Да и "штуги" вдребезги. Похоже на гаубичные фугасы.
Спорить никто не стал. Мы уже порядком устали. Ступак гнал батальон без отдыха, лишь пару раз остановились перемотать портянки да перекусить сухим пайком.
Местность была полустепная. Незасеянные поля и бугристые возвышенности, покрытые свежей майской травой, чередовались с зарослями кустарника и небольшими островками леса. По обочине проселочной дороги росли пирамидальные тополя, высокие, но с ветвями, идущими вдоль ствола. Такие от самолетов не укроют.
Более надежным укрытием казались перелески, хотя листва на деревьях была еще очень мелкая. Но перелески и сосновые рощи находились в стороне от дороги, по которой двигались второй и третий батальоны. Комбат-3 недавно заступил на должность после переправы через Рачейку, где умер после тяжелого ранения прежний командир батальона. Пользуясь этим, напористый капитан Ступак подчинил себе оба батальона.
Комиссар полка, который ехал на "Виллисе" вместе со своим помощником Трушиным, в строевые дела не лез. Остальное начальство, в том числе командир полка и начальник штаба, ушло на автомашинах вперед вместе с первым батальоном и танками.
В первый день в небе находились в основном наши самолеты. На второй день, рано утром, прибыл делегат связи с приказом перебросить третий батальон на автомашинах вперед. Бойцы, весело переругиваясь, лезли через борта грузовиков ЗИС-5 и "полуторок", стараясь занять места ближе к кабине.
Но возле кабин сажали расчеты "дегтяревых". Это была единственная зенитная защита длинной, из двадцати шести машин, колонны. На дощатых бортах трех-четырех грузовиков я заметил свежие пробоины от пуль и осколков. Дверца одной из "полуторок" была смята, ее приходилось придерживать рукой. Я слегка толкнул Родиона Шмырёва плечом и показал глазами на пробоины. Он понимающе кивнул в ответ.
К грузовикам цепляли тяжелые минометы и "сорокапятки". Некоторые бойцы с завистью смотрели вслед быстро катившимся вперед машинам. Мы взваливали на плечи тяжелые противотанковые ружья, автоматы, боеприпасы. Конечно, хорошо прокатиться с ветерком, чем снова глотать пыль.