Селиванов остановился, достал кисет, свернул самокрутку. Из подворотни выбежала черно-белая, средних размеров собака с лохматой мордой, подбежала к ногам Николая, хрипло взахлеб залаяла. Селиванов примял кончик самокрутки, положил в карман, опираясь на трость, медленно присел.
– Ты чего это ругаешься? Мы люди хорошие, тебя не обидим.
Пес перестал лаять, завилял хвостом. Селиванов протянул руку к собаке.
– Ну, вот и хорошо. Иди ко мне.
Пес подошел, лизнул ладонь. Николай погладил лобастую голову собаки, почесал за ушами. Гришка улыбнулся.
– Любят тебя собаки.
– А тебя вот не особо привечают. Когда ты за цветами для Маши полез, они тебя неласково встретили.
– Это верно.
Селиванов почесал собаке грудь, встал.
– Я с детства собак люблю, и они меня тоже. Когда война началась, к нам пес прибился, охотничьей породы, за мной хвостом ходил. Команды понимал, выстрелов не боялся… Во время боя в него осколок попал… У меня на руках умер… Перед смертью на меня смотрит, а в глазах слезы… Потом будто оледенели глаза…
Пес, словно почувствовав его грусть, притерся к ноге. Селиванов нагнулся, потрепал его по холке, строго произнес:
– Иди. Домой.
Пес послушно нырнул в подворотню. Селиванов закурил и молча в сопровождении Вострецова зашагал по улице. Докурив самокрутку, заговорил снова:
– Со мной в госпитале, после первого ранения, пограничник лежал, так он рассказывал, как наши собаки с немецкими пехотинцами в рукопашной сходились.
– Это как?
– А так. Это были бои на Украине, во время отступления. В конце июля сорок первого у села, где-то под Черкассами, держали оборону пять сотен пограничников из Коломыйского погран-отряда, а с ними более сотни служебных собак из Львовской школы служебного собаководства. Когда немцы предприняли наступление, пограничники пошли в рукопашную вместе с собаками и почти обратили фрицев в бегство. Только к ним на помощь пришли танки, а на них с собаками и штыками не попрешь… Немцы собак с танков из винтовок и автоматов расстреливали… Все там и полегли… И люди, и собаки… Некоторые псы тела хозяев до последнего защищали. Немцы их застрелили. От злобы даже сельских собак перестреляли… Когда немцы ушли, селяне пограничников вместе с их собаками на месте боя закопали.
– Откуда же это известно, если все погибли?
– Пограничник, который со мной в госпитале лежал, из той же части был, он в то время из окружения выходил с тремя товарищами. Когда услышали шум боя, то решили к своим присоединиться. Однако до них добраться не удалось, а бой видели со стороны…
За разговором подошли к госпиталю. В дверях неожиданно столкнулись с Машей. Вострецов удивился:
– Маша?! Ты же сегодня должна была отдыхать.
– У Лиды заболел ребенок, пришлось на некоторое время ее заменить. Теперь иду домой. Хотела переночевать у брата, но мама сегодня на дежурстве, а оставлять квартиру без присмотра опасно. У нас на днях соседнюю квартиру обокрали…
– Давай я тебя провожу. Уже темнеет, а вдруг воры опять в ваш дом наведаются.
– Я согласна, только скоро комендантский час, ты можешь не успеть вернуться в госпиталь.
– Успею.
– А как же начальник госпиталя?
Селиванов успокоил:
– Вы идите. Все будет нормально. Если что, я договорюсь. До свидания, Маша.
Маша улыбнулась, кивнула головой:
– До свидания.
Девушка быстро зашагала по улице. Гришка задержался, благодарно посмотрел на Селиванова, пожал руку:
– Спасибо.
Николай похлопал его по плечу:
– Иди, ухажер, не бойся. Доставь Машу в целости и сохранности. Это тебе боевое задание. И не забудь поговорить про Сашку.
– Хорошо.
Селиванов хитро прищурил глаза:
– Если предложит остаться на ночь, не отказывайся. Я прикрою. Смотри, не опозорь гвардию. Помни слова Суворова, главное глазомер, быстрота, натиск.
Гришка отмахнулся.
– Будет тебе.
Николай улыбнулся.
– Поспешай, уйдет невеста.
Гришка побежал, догнал Машу, взял под руку. Николай проводил их взглядом, пока они не исчезли за поворотом, грустно улыбнулся, вошел в госпиталь.
Глава одиннадцатая
Погода менялась. Вместе с быстро наползающей темнотой явились тучи. Заморосил мелкий дождь. Свежий прохладный ветерок заставил идти быстрее. По пути Гриша рассказал Маше о сегодняшних приключениях и попросил ее разрешения, чтобы в случае необходимости Сашка мог к ней обратиться. Маша согласилась.
Дом встретил их тусклым светом, едва пробивавшимся из-за закрытых ставен в окне первого этажа. Через арку вошли в маленький дворик. Маша остановилась:
– Вот я и пришла.
Гришка, переминаясь с ноги на ногу, спросил:
– Можно, я провожу тебя до квартиры? Мне так будет спокойнее.
– Можно.
Маша направилась к двери подъезда. В темноте поднялись на второй этаж по деревянной лестнице. Маша открыла ключом дверь, вошла в квартиру, включила свет в прихожей.
– Заходи.
Она сняла ботики, прошла в темную комнату. Вострецов перешагнул порожек, затворил дверь. Маша вернулась, сняла платок, легкое суконное пальто черного цвета повесила на вешалку.
– Мама опять забыла ставни закрыть и занавески. Видимо, спешила на работу. Она на рыбоконсервном комбинате работает. Работа тяжелая, а мужиков мало, в основном женщины. Мама говорит, что некоторые от переутомления в обморок падают.
Гришка нахмурил брови.
– Нарушение светомаскировки – помощь врагу.
Маша рассмеялась.
– Ишь ты, суровый какой.
Сейчас, без белого халата и косынки, она показалась Гришке еще красивее. Он шагнул, взял пальцы девушки в свои ладони. Они были холодными.
– Замерзла?
– Немножко. Сейчас согреюсь. А ты тоже замерз?
– Нет.
Маша прижалась к его груди, обняла:
– А почему же дрожишь?
Гришку трясло не столько от холода, сколько от переполнявших его чувств. Дребезжащим от волнения голосом он выдавил:
– Потому что…
– Почему?
– Потому что я люблю тебя!
В следующий миг губы Маши и Гришки слились в долгом поцелуе. Пилотка упала с головы Вострецова, но в этот миг ничто не могло оторвать его от любимого человека. Часы мерно и гулко пробили одиннадцать раз, возвещая о том, что комендантский час уже наступил. Маша оторвалась от Гришкиных губ.
– Одиннадцать часов. Как же ты? Ночью, без специального пропуска?
Гришка пожал плечами:
– Как-нибудь, темными дворами. Я же десантник. Надеюсь, патруль не заметит.
Маша снова прильнула к его груди:
– Дурной, а вдруг они примут тебя за шпиона и начнут стрелять? Нет, ты останешься у нас, а утром мы пойдем к начальнику госпиталя, и я ему все объясню.
Гришка погладил ее по спине.
– Ты же слышала, сержант Селиванов сказал, что договорится. А он слов на ветер не бросает.
– Значит, остаешься?
– Остаюсь.
– Тогда раздевайся, проходи на кухню и разжигай печку, я сейчас приду.
Кухонька была небольшая и вмещала в себя громоздкий буфет, столик и три стула.
Маша вернулась с банкой варенья:
– Яблочное, мама этим летом варила. Сейчас попьем чая и спать. Мне завтра на работу…
Заснуть быстро не получилось. После чая перешли в соседнюю комнату с настенными часами, зеркалом, шкафом и двумя кроватями. Маша постелила постель, выключила свет.
– Отвернись, я переоденусь.
– Темно ведь.
– Тогда не отворачивайся.
Гришка пытался рассмотреть Машу, но видел только черный бесформенный силуэт и слышал шуршание одежды. Вскоре скрипнула кровать.
Машин голос позвал:
– Раздевайся, ложись.
– Куда?
– Со мной, рядом.
Вострецов трясущимися руками снял с себя одежду, нащупал кровать, лег под одеяло. От такой близости его сердце забилось с удвоенной силой. Маша натянула одеяло на голову. Гришка перевернулся набок:
– Ты чего?
– Стыдно.
Вострецов улыбнулся, на ум пришли строки стихотворения. В темной комнате зазвучало:
Утонула с головой в одеяле,
Ты хотела стать солнца светлей,
Чтобы люди тебя называли
Счастьем, лучшей надеждой своей.
Этот мир не слукавил с тобою,
Ты внезапно прорезала тьму,
Ты явилась слепящей звездою,
Хоть не всем – только мне одному.
Маша высунула голову из-под одеяла:
– Хорошие слова. Чьи это стихи?
– Николая Гумилева.
– Но ведь его стихи…
– Я знаю. Когда у отца на заводе начались аресты, мама велела выкинуть все книги, которые могли посчитать вредными. А хочешь, я прочту тебе стихи других поэтов?
Нежный шепот Маши донесся, словно издалека:
– Не надо. Лучше поцелуй меня.
Гришка придвинулся к Маше, рука нащупала под льняной тканью ночной рубашки трепещущее теплое девичье тело. Губы коснулись нежной кожи чуть выше ключицы.
– Гриша, любимый!
Маша обняла его за шею. Ладонь Гришки скользнула вниз, к гладким упругим ногам девушки. Поцелуи Гришки покрыли ее лицо.
– Маша, Машенька! Милая!
Она вскрикнула, крепко сжала пальцами его плечи…
* * *
Война была где-то далеко, чувство безмерного счастья овладело Гришкой. То, что случилось, было впервые в его жизни, как и в жизни Маши. Ее голова покоилась на его груди. Он нежно погладил шелковистые волосы девушки. Она всхлипнула. Гришка повернулся, Маша откинулась на спину, закрыла лицо ладонями.
– Ты плачешь?
Маша промолчала. Гришка провел пальцами по ее влажной щеке, обеспокоенно спросил:
– Что случилось?
– Я боюсь.
– Чего.
– Того, что нас ждет.
Гришка убрал Машины ладони с ее лица, поцеловал мокрые от слез глаза.
– Нас ждет долгая и счастливая жизнь. Разобьем фашистов, кончится война, мы поженимся, и все у нас будет хорошо. Ты родишь мне много детей. Мы построим большой светлый дом с верандой, с балконом где-нибудь на берегу реки. Разведем яблоневый сад, посадим клумбы с цветами, как твоя тетя. Ты будешь варить яблочное варенье, мы будем пить на веранде чай, купаться в реке. Если захочешь, то мы поедем в Ярославль, к моей маме. Я буду работать на заводе, где работал отец, а ты будешь сидеть дома и воспитывать наших детей. Ты слышишь?
В ответ Гришка услышал лишь тихое сопение. Усталость взяла свое, девушка погрузилась в сон. Гришка, наоборот, долго не мог уснуть и сомкнул глаза далеко за полночь.
Этой ночью ему снился большой белый дом с верандой и балконом у берега реки. Клумбы с цветами. Снился цветущий яблоневый сад и Маша. Девушка была в красивом белоснежном платье. Она бегала между деревьями и звала его за собой. Гришка пытался ее поймать, но Маша ускользала из его объятий. Погоня продолжалась, пока он обессиленный не упал на траву. Маша звонко, заливисто рассмеялась, протянула ему руку, ласково сказала: "Гриша, вставай!" В следующий момент Вострецов понял, что эти слова звучат не во сне, а наяву.
– Гриша, вставай!
Вострецов по военной привычке вскочил с кровати, но тут же нырнул обратно под одеяло.
Маша рассмеялась:
– А вчера ты не стеснялся. Одевайся, я на кухню.
Гришка встал, быстро оделся. Кружка крепкого чая с яблочным вареньем привела его в чувство, и вскоре они шагали по направлению к госпиталю. Маша, держась за его руку, попросила:
– Когда подойдем ближе, ты иди вперед, а потом я.
– Я вижу, ты тоже стесняешься.
Маша наклонила голову:
– Мы с тобой еще не муж и жена.
– Значит, поженимся, пока я на фронт не ушел. Или ты против?
– Какой ты быстрый. Надо посоветоваться с братом и мамой. Я рассказывала маме о тебе, она сказала, чтобы я не торопилась влюбляться. Говорит, сейчас и без меня вдов хватает. Сказала, береги себя до окончания войны… Выходит, не сберегла… А если вдруг забеременею? А если с тобой что случится? Как тогда ребенку без отца? Ты об этом подумал?
Мысль, что он может стать отцом, наполнила душу Гришки неизведанным прежде радостным и волнующим чувством. Он нежно обнял Машу за плечи.
– Все будет хорошо. Ты верь мне. Я обязательно буду с тобой и у нас обязательно родится сын, и мы назовем его Николаем.
– Почему Николаем? В честь твоего товарища Селиванова?
– И поэтому, а еще моего отца тоже Николаем звали.
Маша уткнулась головой в его плечо:
– Глупый ты еще, Гриша.
Вострецов насупился.
– Почему это глупый?
– Потому что еще ничего нет и будет ли?
– Будет. Обязательно будет. Меня пока в Астрахани оставляют вместе с Селивановым. Наверное, это продлится не меньше месяца, а там посмотрим, как быть. Ты, главное, жди меня. Как у Константина Симонова: "Жди меня, и я вернусь. Только очень жди. Жди, когда наводят грусть желтые дожди"…
* * *
Начальник эвакогоспиталя поправил очки, посмотрел в окно.
– Если меня не подводит зрение, это идет ваш товарищ Вострецов, а следом и моя подопечная. Посмотрите.
Селиванов подошел к окну.
– Верно, они. По отдельности идут, вроде и незнакомы. Конспираторы. Вы уж их простите. Сами понимаете, молодость, любовь. Гришка – пацан нецелованный, ему скоро в тыл к немцам отправляться, и вернется он оттуда или нет, неизвестно.
Начальник госпиталя кашлянул, покачал головой:
– Эх, молодежь! А если бы он надумал ночью возвращаться и его остановил патруль? Что бы тогда было? Чем бы это кончилось для него, для Маши, для меня, наконец?! Дисциплина, братец мой, прежде всего. Хорошо, что все обошлось. Ну, да ладно. Я ведь тоже был молодым. Идите. Готовьтесь к выписке. Послезавтра ваше лечение заканчивается.
Глава двенадцатая
Диверсионно-разведывательная спецшкола № 005 расположилась в неприметном двухэтажном здании на набережной, неподалеку от берега неширокой речки. От Вострецова Николай узнал, что она называется Кутумом. Двор был огорожен высоким забором. На стене здания, рядом с воротами, висела вывеска. Селиванов прочитал вслух:
– Школа инструкторов всеобуча.
Вострецов удивленно посмотрел на Николая.
– А мы не ошиблись? Может спросить?
– У кого?
Гришка кивнул в сторону речки.
– Вон, женщина белье полощет. Или у мальчишки на лодке.
– Ага, давай еще по всей Астрахани пойдем спрашивать, где находится разведшкола. Написано, дом семьдесят один, значит, правильно.
– А как же это? – Вострецов указал на вывеску.
– А ты хотел, чтобы на радость немецким шпионам здесь написали "Это разведывательно-диверсионная школа"? В разведке конспирация – прежде всего. А ошиблись мы или нет, сейчас выясним.
Селиванов толкнул ворота. Они оказались запертыми изнутри. Николай постучал кулаком. С другой стороны послышались шаги, лязгнул засов, створка приоткрылась. Скуластый сержант в пехотной форме спросил:
– Вам кого?
Николай отрапортовал по-военному:
– Сержант Селиванов и ефрейтор Вострецов к майору Доброву.
– Ждите.
Не прошло и трех минут, как ворота отворились вновь. Селиванов и Вострецов вошли внутрь территории диверсионно-разведывательной школы № 005. Часовой проводил их в кабинет к Доброву. Беседа была недолгой. Добров обрисовал общую обстановку на фронте, вкратце объяснил важность использования и задачи диверсионных групп, а также предупредил, что обучение будет недолгим, не более месяца. В конце разговора добавил:
– Времени на раскачку у нас нет. Ваша задача – научиться тому, чего не знаете, и научить молодежь тому, что вы умеете. Помощь воинов, побывавших в сражениях, им крайне необходима. И еще. Должен предупредить сразу, излишний интерес к тому, что происходит на территории школы, у нас не приветствуется. Так что не советую обращать внимание на непонятные для вас вещи и людей, которые неожиданно появляются в расположении школы, а потом так же неожиданно исчезают, тем более пытаться что-либо у них узнать. Я не говорю уже о том, чтобы сведения о разведшколе были доступны посторонним.
Спустя час, по приказу начальника школы батальонного комиссара Доброва, их поставили на все виды довольствия, накормили в столовой, сводили в городскую баню, выдали новое обмундирование, после чего привели в казарму, где им предстояло провести первую, а за ней и последующие ночи в разведшколе. Комната была неширокая и длинная. У глухой ее стены стоял ряд двухъярусных коек, одну из которых и заняли Селиванов с Вострецовым. Николай внизу, а Гришка наверху. Напротив коек, между окнами, стояли столы и стулья. Скупую обстановку казармы дополняли прибитые рядом с дверью вешалки, пронумерованные, как и койки. Народ в казарме собрался разный. Были здесь и побывавшие в боях вояки из армейских частей, партийные и комсомольские работники и милиционеры из Калмыкии, вынужденные уйти из родных мест под напором немцев, ребята из Одессы и Донбасса, и Ставрополья, кубанских и донских станиц. Были и местные. Большинство составляла необстрелянная молодежь, многим из которых не исполнилось и двадцати лет.
На следующий день, после построения и завтрака, группу из пятидесяти курсантов, в которую вошли Селиванов и Вострецов, на машинах повезли за город на стрельбы. Среди курсантов оказались и девушки. Одна из них, русоволосая, чернобровая с зелеными глазами, сразу приглянулась Николаю. На удачу в кузове машины она оказалась рядом с Селивановым. Николай не упустил возможности с ней заговорить. Пытался привлечь ее внимание и другой сосед – стройный, сухощавый калмык по имени Бадма, но девушка предпочла разговор с Селивановым. Оказалось, что она в школе всего три дня и звать ее Ксения. Как и Селиванов, Ксения была родом из донецких степей, что заставило Николая еще больше проникнуться симпатией к девушке. Заметил он и то, что и ей приятно их общение. Разговор и воспоминания о местах, где они родились, сделали дорогу менее продолжительной. Машины остановились на стрельбище. Здесь курсантам следовало показать свое умение владеть отечественным и трофейным оружием. Худощавый младший лейтенант распорядился расстелить плащ-палатки, на каждую, через метр, выложили револьвер "Наган", винтовку Мосина, автомат "ППШ" и пулемет Дегтярева. За ними на плащи легли трофейные винтовка "Маузер", автомат "МР-40" и пулемет "МГ-34". Младший лейтенант пригладил аккуратно подстриженные усики, спросил:
– Ну что, разведчики, кто знаком со всем этим добром? Кто из вас сможет зарядить и отстреляться из этого оружия быстро и точно по мишеням, будет освобожден от занятий по стрельбе. Дабы не расходовать впустую нужный Красной армии боеприпас.
Селиванов сделал шаг вперед.
– Я.
– Фамилия.
– Сержант Селиванов.
Младший лейтенант внимательно посмотрел на Николая, указал рукой на мишени, потом на оружие.
– Вот твои цели, а это – чем их можно поразить. Дерзай, сержант. Положение для стрельбы выбирай сам.