С полгода ходил он на службу потерянный, встревоженный, мрачный. Все еще надеялся, что случившееся в Москве - сон, неправда, чей-то злой вымысел. Но факты говорили обратное: ГКЧП - в тюрьме, власть в руках нуворишей, быстро набирающих силу бизнесменов-торгашей, а всеми "процессами" управляют бывшие "партайгеноссе". Дорошу не хотелось называть их "товарищами". Они и сами уже не стремились к этому, стыдливо и робко пробовали в обиходе обращение "господа". Наверное, ласкало слух словечко из прошлого и забытого лексикона, поднимало в собственных глазах всех этих детей рабочих и крестьян, бросивших землю, забывших идеалы дедов и отцов. Дорош был выходцем из сельской учительской семьи, сумел с помощью Советского государства получить бесплатное высшее образование и поступил на службу в такое авторитетное и престижное учреждение, как Комитет государственной безопасности СССР. В свое время он давал присягу на верность служения партии и народу, стыдился сейчас отрекаться от того, чему присягал. Вообще, не мог перешагнуть через себя, стать другим, поменяться…
Шестнадцать офицеров управления подали рапорты на увольнение - просьбы их быстренько и охотно удовлетворили. Дорош рапорта писать не стал. Он считал, доказывал коллегам, что это - слабость духа, шаг неверный, пасовать перед натиском предателей - удел безвольных, бесхребетных людей. Но теперь, спустя два года, он оставался в управлении один, практически в чужом лагере, потому что дух в родной "конторе" изменился, люди стали другими, да и задачи перед контрразведчиками ставились уже иные.
Дорош остался верным принципу "глубокого бурения". В его сейфе и на столе появлялись все новые и новые разработки экономических преступлений, совершаемых по-крупному, прежде всего начальниками. Операции получали свои кодовые названия, список с легкой руки "афганца" полнился, все ближе подбирался майор к Аркадию Каменцеву. И глава областной администрации, Барышников, вызвав на специальную беседу Костырина, сказал ему прямо, без обиняков: "Уйми своего супермена, Евгений Семенович. Он, чего доброго, всех нас пересажает. Во всяком случае, желание у него такое есть. Он же больной! Почему вы его держите?!"
На этом служебная карьера майора Дороша в управлении ФСК завершилась. Его обвинили в превышении служебных полномочий, в незнании "современных условий ведения бизнеса", в "фальсификации документов". Обвинения были серьезными, но дутыми, и, если бы Дорош захотел, он бы доказал в суде, что его выжили со службы по политическим мотивам. Но он уже не видел смысла работать в родной "конторе". Здесь не осталось больше единомышленников, здесь не на кого было опереться. Воевать же с преступниками, зная, что не получишь поддержки, что тыл не прикрыт, что в любой день тебя могут бросить на растерзание мафии…
Он понимал, что служба дальше не пойдет. В разработку от него принимали теперь материалы на жуликов невысокого ранга, а те, что повыше, как-то сами собой стали выскальзывать из его профессионально расставленных агентурных и иных сетей, дела рассыпались, словно карточные домики, интерес к делу падал.
Потихоньку, уже собираясь уходить, Дорош перенес домой кое-какие материалы. Конечно, это были только ему понятные, зашифрованные записи отдельных разработок и оперативные сведения об интересующих его лицах. Майор сам добывал их, с помощью своей агентуры, считал, что имеет моральное право взять архив с собой. Прощать преступления тем или иным своим "знакомцам" он не собирался - первым в списке стоял Аркадий Каменцев: его связи с торговцами оружием Дорош не только вычислил, но и четко проследил. Он знал, что за пределами стен управления сделать что-либо будет в сто раз труднее, но знал и то, что и один, хорошо подготовленный профессионал его класса, сумеет наказать зарвавшихся жуликов по справедливости. Разумеется, он отдавал себе отчет в том, что будет представлять в поединке лишь самого себя, как гражданина, но это обстоятельство его мало заботило. В силу своего характера и убеждений Дорош не мог бросить свои дела на половине пути - нужно было предать их хотя бы общественной огласке, подготовить материалы для прессы…
На прощание с ним никто из начальства не беседовал. Вызвали в кадры, сообщили о приказе. В трудовой книжке, правда, записали: "Уволен по собственному желанию…", но все в управлении знали, что надо было бы добавить: "…руководства управления Придонского ФСК". Впрочем, это была мелочь. Тем не менее о факте его изгнания из "органов" в городе довольно быстро узнали - кто со злорадством, а кто - с сочувствием и сожалением.
И вот, прикрыв за собою тяжелую дубовую дверь, Дорош, злее черта, шагал по хмурым осенним улицам Придонска домой. Ему предстояло сейчас еще одно неприятное дело - придется "обрадовать" жену, Людмилу, сногсшибательным известием. До этого дня он ничего жене не говорил о служебных передрягах - не умел жаловаться. Да и вышел уже из возраста, когда ищут справедливость в жалобах и письменных обращениях по начальству.
…Недели две спустя, вечером, когда Дорош понес мусорные ведра, его зверски, профессионально, избили. Он зло, молчком отбивался и хорошо кому-то попал. Но силы были неравными - его били четверо, в масках. Знали, конечно, с кем имеют дело, работали наверняка, продуманно. И, безусловно, знали о том, что в ФСК Дорош уже не служит. Иначе не решились бы нападать так откровенно, не посмели бы.
Потом, запахивая на груди порванный спортивный костюм, сплевывая кровь, Дорош поднялся с земли, взял пустые пластмассовые ведра, захромал к дому.
- Вам это так не пройдет, - пригрозил он промозглому вечеру, живо восстанавливая в памяти приметы нападавших - рост, телосложение, одежду и обувь. - Найду, никуда вы от меня не денетесь, подонки.
Он знал, где искать и от кого именно могли появиться в его дворе эти костоломы.
И еще он знал, что у него перебит нос и сломано по крайней мере два ребра.
Глава четвертая
С кладбища Алексей с Татьяной возвращались в сумерках. Алексей планировал ехать пораньше - старый, зеленого цвета "жигуленок" надо было еще отогнать в гараж, а это на другом конце города. Но Татьяна долго сидела у могилы Ванечки на низенькой скамейке, плакала, глядя на его фотографию, потом взялась прибираться на могиле: подмела огрызком веника снег, велела Алексею получше закрепить искусственные венки и узкую калитку, поправила замерзший букет гвоздик. Пока провозились, вялое декабрьское солнце скатилось за дальний лесок, на кладбище (оно расположилось в молодом сосняке на окраине Придонска) потемнело, и они наконец поехали. Татьяна молчала, все еще всхлипывала, вытирая глаза. Алексей крепился, хотя и он за эти полдня, что они провели на кладбище, плакал: не верилось до сих пор, что сын их лежит под этим песчаным, присыпанным снегом холмиком, что никогда уже не улыбнется им с матерью ласковой тихой улыбкой, не попросит: "Пап, дай прокатиться, а?"
- Леша, осторожней! - испуганно сказала Татьяна, когда они уже выезжали с территории кладбища на окружную дорогу. Алексей в самом деле не заметил приближающуюся на большой скорости "Волгу" - она белой стрелой пролетела мимо, обдав "жигуленок" дорожной грязью и мелкими камешками. Водитель "Волги" еще коротко и сердито посигналил - мол, чего рот раззявил? На главную дорогу выезжаешь, должен пропустить.
Алексей, тряхнув головой, виновато глянул на жену. Но она поняла - и сама еще была там, с Ванечкой.
Включив подфарники, Алексей теперь ехал неспе-ша, аккуратно. Руки его управляли машиной автоматически - мысли все равно были заняты сыном. Минуло девять дней, как его не стало, дом по-прежнему был в трауре. На девятины приходили все те же соседи и школьные друзья Ванечки, Игорь с матерью, Ольгой, соседки, Клава и Наталья. Ольга выглядела хворой. Что-то у нее с желудком, она мало ела, но крохотную рюмку водки за Ванечку выпила. Игорь ни слова не сказал в этот раз, хмурился. Он собирался съездить с ними, с Морозовыми, на кладбище, даже обещал, что отпросится у шефа вместе с машиной, "кадиллаком", на ней, мол, и поедем. Но что-то помешало парню, не приехал, и они отправились на своей. По дороге Татьяна поговорила с Алексеем - отчего, дескать, Игорь не приехал? - немного расстроилась: он же был ее крестным сыном, она теперь чаще думала о нем. Тем более, что кто-то из соседок, кажется, вездесущая Наталья, сказала "под секретом", что Игорь занимается нехорошими делами, возит какого-то крупного жулика, у которого денег куры не клюют. Татьяна не стала ничего спрашивать у парня, сочтет нужным - сам скажет, а бабьи языки, как известно, что помело. Но однажды (они шли вместе с троллейбусной остановки) она спросила у Игоря - чем, сынок, занимаешься? На какие средства живете с матерью? Мать-то можно считать инвалидкой, бывает, по полгода болеет.
Игорь внимательно глянул на нее, пожал плечами:
- Вожу одного коммерсанта, крестная. Он платит хорошо, нам с матерью хватает.
Татьяна удовлетворилась ответом, подробности выспрашивать не стала. К тому же, Игорь торопился, сказал, что его ждут, и прибавил шагу.
Сейчас Татьяна пересказала этот разговор мужу. Алексей, занятый машиной и своими мыслями, лишь рассеянно покивал - дескать, понятно, парень зарабатывает себе на хлеб как может, а досужим языкам верить не стоит. От зависти люди что угодно наговорят. И все же Татьяна отнеслась к словам Натальи серьезно - дыма без огня не бывает, что-то тут не так. Надо бы еще поговорить с Игорем. Соблазнов у молодежи много, парень он неопытный, молодой, может вляпаться в какое-нибудь нехорошее дело. Да и с Ольгой надо пообщаться. Она измучена болезнями, заниматься ей с сыном некогда (а с мужем разошлись лет двенадцать назад). Игорь был в общем-то предоставлен сам себе, больше находился у них, у Морозовых, с Ванечкой они росли как братья.
Алексей довез Татьяну до дома. Во двор заезжать она не разрешила - от дороги идти десять шагов, а кружить между домами - только время терять, езжай. Он согласился, помахал рукой и покатил назад, на окружную дорогу, опоясывающую город с северо-запада: так быстрее можно было попасть в гараж, да и машин сейчас на окружной почти нет.
Он ехал не спеша, с ближним светом фар. На душе пасмурно: со смертью Ванечки жизнь их с Татьяной словно остановилась, налетев с разгону на непреодолимую каменную преграду. Несчастье они переживали одинаково тяжело, разве только у Татьяны это проявлялось более эмоционально, в слезах и рыданиях, а он, мужчина, горе носил в себе. Переживал Алексей страшно. Ванечку он очень любил, с малых лет оберегал его от всяких случайностей, все свободное время уделял сыну. Они с ним дружили, хорошо понимали друг друга, доверяли друг другу тайны. "Тайны" эти были, конечно, наивные, детские: то Алексей припрятывал от Татьяны лишнюю десятку, и потом они с Ванечкой покупали на эти деньги мороженое; то Ванечка приносил из школы двойку, и они вместе прятали дневник, не говорили матери.
Взрослея, Ванечка стал понемногу отделяться от отца, секретами теперь делился с Игорем. Но все равно
Алексею доверял многое, и Алексей чувствовал, понимал, что с сыном у него есть настоящий душевный контакт, что по главным вопросам Ванечка все равно придет советоваться к родителям.
Когда пришла пора служить в армии, Ванечка сказал, что хочет быть десантником. Наверное, это случилось под влиянием рассказов самого Алексея: два его армейских года прошли в Тульской воздушно-десантной дивизии. Служить было интересно, не говоря уже о престиже. Народ в десантники подбирался рослый, дисциплинированный, дружный. Может быть, Алексей несколько романтизировал свою службу, но Ванечка воспринял все всерьез; в военкомате, на призывной комиссии, заявил твердо - буду только десантником. И вот нет больше у них с Татьяной сына. А ведь они уже мечтали о хорошей невестке, о внуках, о счастливой старости…
Глубоко задумавшись, Алексей не сразу понял, что произошло. Он отчетливо видел, что дорога впереди пустынна - ни одной машины. Сзади, в зеркале, плыли огни какого-то автомобиля, но они были далеко, и он не придал им особого значения, мозг отметил лишь сам факт: сзади идет машина. Если бы Алексей знал, что его на большой скорости нагонял "мерседес", который покрывал расстояние в считанные секунды, и, если бы он хотя бы разок глянул в зеркало заднего вида, - беды бы не было.
Но Алексей не глянул.
В следующее мгновение впереди, в свете фар, показалась выбоина внушительных размеров, он вильнул в сторону, влево, и тотчас в левый борт "жигуленка" врезался на сумасшедшей скорости синий "мерседес". По инерции машины пролетели вперед метров тридцать, потом "мерседес" резко затормозил и съехал на обочину. Из него выскочили трое рослых парней, один в дубленке, - с монтировкой в руках. У Алексея дрогнуло сердце: ничего хорошего эта встреча с явно крутыми парнями не обещала - вечер, пустынное шоссе, помятый по его вине бок новенького "мерседеса"… Он инстинктивно втянул голову в плечи, хотел было объехать бежавших к нему парней (уж лучше поговорить с ними потом, в присутствии ГАИ, номер машины ярко освещен, записывай), но они поняли его намерения, загородили дорогу, и Алексею пришлось тормозить. В ту же секунду ветровое стекло его машины треснуло от зверского удара монтировки. Алексея выдернули из машины сильные безжалостные руки, кто-то из парней крикнул: "Еще бежать хотел, собака!", а потом на голову обрушился сильный, железный удар.
- Ну ты, жлоб несчастный! Чего, падла, так ездишь?! - орал парень в дубленке. - Почему не включил поворот?
- Да я… Ребята, я не виноват, яма была впереди, я ничего не успел сделать!.. Я бы подвеску себе разбил! - Алексей держался за голову, пальцы ощутили кровь.
- А! Тебе твою подвеску жалко, а мою машину не жалко! А я ее только купил. С-сука!
Теперь Алексея били все трое - молчком, сосредоточенно, жестоко. Он уворачивался от монтировки в руках разъяренного хозяина "мерседеса" - железякой могли сбить с ног, вообще убить.
- Ребята! Земляки! Да что вы делаете?! - в отчаянии кричал Алексей. - Ну, не виноват я, прямо перед колесами яма оказалась, не видел я… Пощадите, ребята, мы с женой с кладбища ехали, сына только что похоронили, его в Чечне убили!..
- А мы и тебя туда, к сыночку, отправим! - приговаривал высокий парень в распахнутой куртке, бивший Алексея ногами. - Будешь знать, как ездить. Да еще слинять хотел, козел! На, жлобина, получай!.. "Мерс" большие миллионы стоит, человек всю жизнь деньги на него копил!..
Алексей понял, что надо спасаться, что пощады от зверей ждать нечего. Защищая голову руками, по-прежнему уворачиваясь от монтировки, он отступал к багажнику своей машины, рассчитывая, что ему удастся выхватить оттуда лопату (он всегда возил ее с собой) и с ее помощью отбиться от парней. Может быть, лопата в его руках остудила бы головы "земляков", может быть, они стали бы разговаривать. Да, он, Алексей, виноват, он согласен взять на себя расходы по ремонту "мерседеса", что ж теперь делать?!
Под градом ударов ему все же удалось повернуть замок на крышке багажника и выхватить из темного нутра лопату - она лежала сверху, на старой рабочей куртке. Весь в крови, страшный и решительный, Алексей повернулся к нападавшим, замахнулся лопатой. Может, больше для устрашения избивавших его людей, для того, чтобы они и сами остановились, пришли в себя - ведь на дороге все может случиться. Нельзя же так, не по-людски, решать случайный конфликт!
Лопата задела того, в дубленке, по руке. Он взвыл, заматерился, заорал пуще прежнего. Бил теперь Алексея прицельно, с удвоенной силой. Следующий зверский удар пришелся Алексею в висок. Он потерял сознание.
Хозяин "жигуленка" безжизненным кулем рухнул под колеса машины, а Бизон все еще продолжал орудовать монтировкой, да и Серега с Вадиком старались вовсю.
- Козел! Махать задумал! За лопату схватился! Гад!
Мужчина, из разбитой головы которого текла кровь, уже никак не реагировал на удары, и Бизон, тяжело дыша, сплевывая, обронил:
- Хватит. В машину его, в "жигуль". Серега, садись за руль и езжай за мной.
Серега с Вадиком подхватили безжизненно обмякшего Алексея под мышки, заволокли в "Жигули", бросили на заднее сидение. Поскорее захлопнули дверцу - к ним подъехала и остановилась напротив старая, дребезжащая "Волга" двадцать первой модели. Хозяин ее, пожилой, в берете, человек выглянул из приоткрытой дверцы, спросил:
- Чего тут у вас, ребята? Столкнулись, что ли?
- Колесо меняем. Езжай! - огрызнулся Бизон, отворачивая лицо. Отвернулись и Серега с Вадиком.
"Волга", погромыхивая полуоторвавшимся глушителем, покатила дальше, и Серега, упитанный малый, плюнул ей вслед.
- Вечно эти ветераны суют свой нос, куда не следует. Едешь - и езжай. Нет, останавливается, спрашивает…
Он сел за руль "жигуленка". Вадик - рядом с ним, а Бизон пошел к "мерседесу"; еще раз оглядел внушительную вмятину на правом крыле машины.
- Мразь! Козел вонючий! - орал он на всю молчаливую, ночную уже округу. - Я же двигатель еще не обкатал, а ты, жлобина гребаная, изуродовал машину. Да еще бежать, лопатой махать… Ну погоди, сволочь!..
Он уселся в машину, рывком запустил двигатель, и "мерседес", как сумасшедший, развернулся, рванулся вперед, в сторону Задонского шоссе.
- Сейчас мы тебе покажем, как ездить! - в бешенстве продолжал материться Бизон, поглядывая в зеркало - не отстает ли Серега? Но тот ехал исправно, видно, мотор у "Жигулей" был хороший, сильный.
Вечерний город оставался справа; все больше зажигалось на улицах и в домах огней, и никто в нем, конечно, не знал, что всего в полукилометре от окраинных домов мчались две "поцеловавшихся" машины, увозя с собою полуживого человека в ночь, в неизвестность. Бизон хорошо знал эту дорогу, знал, где можно объехать пост ГАИ, с этим никаких проблем не было. Вскоре они снова выехали на асфальт. Теперь впереди расстилалось Задонское шоссе - две прекрасные широченные полосы, уходящие на север, на Москву, по обе стороны дороги стояли могучие вековые дубы.
За поворотом на аэропорт обе машины свернули с шоссе, по грунтовой замерзшей дороге углубились в ночную зимнюю чащу.
На глухой поляне, в которую уперлась дорога, Бизон остановился, вышел из машины.
- Все, хватит! - сказал он, сплевывая. - Тут его кончим.
- Может, бросим да и все? - робко предложил Вадик, шмыгая простуженным носом. Щуплая высокая его фигура как-то враз съежилась, уменьшилась, будто парень стал меньше ростом.
- Ага, бросим. Придурок! - Бизон шумно, с помощью пальцев, высморкался. - Он через полчаса ментам уже будет докладывать… - Вдруг заорал, дико вращая белками глаз: - Тебе тачку мою не жалко, да? Сколько я за нее горбатил, сколько челноков кинул! И срок мне, знаешь, какой могут припаять, старое вспомнят. В гробу я этого жлоба вместе с тобой видел. Замолчать ему навеки нужно. Неси топор! Он у меня в багажнике.
Вадик в страхе попятился, как можно быстрее постарался выполнить команду бугра - принес и подал Бизону топор. Серега тем временем вытаскивал жертву из машины, бросил ее, как мешок, на землю. Бизон вынул из кармана куртки Алексея бумажник, при свете подфарников стал читать водительское удостоверение, потом паспорт. "Морозов Алексей Павлович… проживает…" Нашел и служебное удостоверение, комментировал: "Инженеришка какой-то из "Горэнерго", а гонору как у порядочного. Сволочь! Виноват, да еще за лопату хватается". Он забрал деньги, сунул себе в карман, буркнул: "На ремонт пригодятся. Тут и "лимоном", наверное, не обойдешься".