* * *
Едва такси остановилось, как мой нос ловит запахи нашего сада. Аромат глициний и свежей земли, смешанный с легким душком перца и кервеля.
А еще я слышу меланхолическое журчание нашего маленького фонтанчика перед домом. Тяжело быть слепым, но я отлично помню и цвет воды, и пузырьки на поверхности. Все это навсегда запечатлелось в моей памяти.
Шофер благодарит за чаевые. Он выходит из машины и вытаскивает из багажника мой чемодан.
- Держите, месье.
Я протягиваю руку. Очевидно, слишком неловко. Но мне удается быстро найти его волосатую руку и ручку моего кожаного чемодана.
- О, извините, - заикается таксист, - я не заметил.
И мне вдруг приходит дельная мысль. Он ведь "не заметил". То есть то, что я слепой, не бросается в глаза. Это здорово. Сейчас при встрече с Фелицией я буду вести себя так, словно ничего не случилось. Я ведь хорошо знаю наш маленький дом! На какой высоте находится каждая ручка, место каждого кресла или стула, постоянно заворачивающийся угол ковра, ширину ступенек…
Я знаю все наизусть. У себя дома можно быть и слепым. Это похоже на спорт. Одно удовольствие…
Я толкаю калитку. Она немного скрипит. Гравий хрустит у меня под ногами. Здесь на полпути находится наш маленький фонтанчик с круглым бассейном, пахнущим осенним кладбищем. А вверху над головой живой навес из дикого, несколько чахлого винограда. На нем появляются рахитичные ягоды не крупнее бузины. Каждый год я стараюсь его есть, но он кислый и без мякоти, одна кожура. Даже птицы его не клюют. Иногда я пробовал его на вкус лишь потому, что мне он напоминает детство. У меня в некотором роде склонность к перемещениям в пространстве и времени.
- Антуан! - слышу я голос Фелиции с порога нашего дома.
Я говорю себе: "Давай, пора играть свою роль, которую ты задумал. Решительно, непринужденно, смело!"
- Здравствуй, мама!
Еще шесть шагов. Я чувствую металлический коврик под ногами. У нас два коврика для ног. Один из металлической сетки, как скребок. Второй волосяной, чтобы тщательно вытирать обувь. Я доверяю памяти, доведенной до автоматизма. Только не думать о положении вещей. Когда ведешь машину, маневрируешь машинально. Ты же не говоришь себе: здесь я перейду на вторую скорость. Ты просто делаешь. Подсознательно ты тормозишь, включаешь указатель поворота, прижимаешься вправо. Да, но сейчас мне нужно думать о другом. Запах Фелиции. Тепло ее дыхания. Я прекрасно знаю, на какой высоте находятся ее плечи. Я обнимаю ее за шею. Я ее целую. После чего, как всегда при наших встречах, тыкаюсь носом в ее седые волосы на висках. Мы как два животных, маман и я, когда встречаемся. Жеребенок и его мать-кобылица. Нужно друг о друга потереться. Это как убежище, норка! Я чую носом запах новой ткани.
- Смотри-ка, у тебя новое платье?
- Да, мадам Фреми привезла его вчера вечером. Зачем я его надела сегодня утром? Наверное, почувствовала, что ты приедешь.
- Конечно же, почувствовала!
- Оно тебе нравится?
Я немного отклоняюсь назад. Делаю вид, будто оглядываю ее с ног до головы.
- Отлично сидит.
- Ты не находишь, что оно слишком яркое?
- Ничего не яркое, маман. Почему ты все время стремишься одеться в темное?
- В моем возрасте…
- Вот именно! Оставь темное молодым.
Мы входим в дом.
Магия запахов… Я стремглав несусь в кухню. Поднимаю крышку кастрюли. Я "смотрю".
- Ух ты! Об этом можно было только мечтать! Что тут у нас замышляется, мама? Кролик в белом вине!
В некотором роде мое поведение напоминает игру в горячо-холодно. Я играю, чтобы мать поверила, будто я вижу. Думаете, мне долго удастся водить ее за нос? Всегда случается какая-нибудь глупая промашка, и все насмарку! Именно тогда, когда меньше всего ждешь!
- Моя двоюродная сестра из Шамбери прислала письмо. Прочти, оно приколото на календаре.
Я иду и беру его в руки. Ни одного неверного движения.
Мои руки все делают мягко, быстро, почти уверенно. Я прикасаюсь к письму и узнаю жесткую почтовую бумагу кузины Марты. Она покупает бумагу в маленьком магазинчике на окраине, и бумага пахнет отсыревшими макаронами.
- Ладно, я прочту у себя в комнате, мама…
- О, читай сейчас, там всего строчек двадцать. Мне хочется узнать, что ты думаешь по этому поводу. Возможно, ее предложение заинтересует нас, а она просит ответить побыстрее.
Я вынимаю письмо из конверта. Разворачиваю, молясь про себя, чтобы держать его не вверх ногами и не обратной стороной. На всякий случай становлюсь немного боком к Фелиции.
Сколько времени длится чтение двадцати строчек? Я произношу невразумительные "хмм" и "угу". То, что в принципе может выдавить из себя кузен Антуан, которому старая перечница и старая дева Марта из Шамбери предлагает… Но что она предлагает? Вдруг меня осеняет.
Она предлагает свой домишко… Вот уже несколько лет твердит о том, чтобы сдать дом в пожизненную ренту… Она одинока, доходы ее невелики… Об этом я вспоминаю каким-то чудом. Я всегда слушал вполуха.
Мне в общем нравится Шамбери с его зоопарком, аркадами, старыми улицами, напоминающими Пьемонт. Но бесформенный дом Марты - мне его и даром не надо! Настоящий кошмар в глубине двора, заваленного всяким сантехническим хламом! Четыре помещения одно над другим. Каждое - целый этаж. И все это пахнет старьем, ветхостью, плесенью. Комнаты не ремонтировали со времен свадьбы родителей Марты, которая сама мотает уже восьмой десяток!
- Смотри-ка, она еще крепко держится, старушка! - говорю я небрежно и кладу письмо на этажерку между банкой с надписью "кофе" и металлической коробкой, на которой на китайский манер латинскими буквами выведено "чай".
- Какое твое мнение? - спрашивает Фелиция.
- Ну что мы будем делать с этим ужасным домом, мама?
- Да, конечно… - вздыхает она. Я чувствую твердую почву под ногами и пытаюсь найти аргумент.
- Если бы еще этот дом стоял где-нибудь на природе, можно было бы его отремонтировать и жить летом. Но там такой страшный вонючий двор, заваленный ржавым железом… Я понимаю, что недорого. Только ведь никто его купить не захочет, даже отремонтированный. Я, знаешь, не гожусь в продавцы недвижимости. Ты в курсе, коммерция - мой давний враг. Я всегда покупаю за максимальную стоимость, а продать могу только с потерей. Как, например, с моими машинами…
- Да, кстати, - вспоминает Фелиция, - звонил твой механик из гаража, сказал, что машина готова, так что…
- Хорошо, я съезжу за ней, когда выберу время, - обрываю я.
И снова целую маман.
- Пойду приму душ и переоденусь, а потом спущусь и помогу тебе накрыть стол.
Войдя к себе в комнату, я падаю на кровать и, зарывшись в подушку, начинаю тихо рыдать. Что я вам, железный, могу я, наконец, сломаться? Тем более домашняя обстановка расслабляет. Я пытаюсь представить будущее… Меня ожидает растительная жизнь… Мама… Она будет читать мне вслух, я буду сидеть, слушать пластинки. А чтобы отправиться в путешествие, мы сядем на поезд. Твою мать, я так люблю водить машину и кайфовать от быстрой езды! Этак скоро превратишься в некое подобие скороспелого старичка, с соответствующими грустными удовольствиями, привычками… Придется полностью менять образ жизни. Все распродать, купить домик на природе. Чтобы у меня по крайней мере была возможность нюхать свежую травку, слушать, как перекликаются петухи и перегавкиваются собаки… Возможно, жизнь в деревне даже даст положительный эффект.
Заслышав шаги моей мужественной матери, мягко ступающей по ступеням лестницы, я быстро встаю и вытираю слезы.
Когда-то в детстве мне приходилось реветь, будучи запертым у себя в комнате в наказание за школьные проказы. Со мной не разговаривали. И это молчание было для меня страшнее самого наказания. И всегда бывало так, что мать таким же тихим шагом подходила к моей двери. Я успевал вытереть зареванную физиономию. Она входила. Некоторое время маман стояла на пороге, затем спрашивала: "Так, ну что у тебя не ладится, Антуан?"
Она стучит.
- Можно мне войти, мальчик мой?
Ее мальчик отвечает, что можно. Дабы скрыть свою растерянность, я делаю вид, будто продолжаю разбирать чемодан.
- Хочешь, я тебе помогу? - предлагает Фелиция.
Зная меня, она не очень уверена, что я соглашусь. Терпеть не могу укладывать чемодан, но в то же время, по необъяснимой причине, не позволяю никому его разбирать.
- Ну, если уж тебе так хочется…
- Ты рад, что вернулся домой?
- Мам, что за вопрос! По-твоему, у меня не очень счастливый вид?
Она садится в мое кресло. У него скрипит спинка и один из подлокотников разболтался.
- Антуан, - шепчет она настолько тихо, что и вправду нужен очень натренированный слух слепого, чтобы услышать этот зов.
- Да?
- Иди сюда…
Я знаю, где она. Я опускаюсь на колени перед ней и прижимаю свою правую щеку к ее ногам. Ее сухая, но ласковая рука медленно гладит мое лицо.
- Антуан, - вновь тихо говорит Фелиция, - как с тобой это произошло?
Я подскакиваю.
- Что именно, мама? Не понимаю, о чем ты!
Она глубоко вздыхает.
- Послушай, мой дорогой. Марта ничего не пишет в письме о своем доме, механик пригнал машину к дому, она стоит перед оградой, а пока ты отсутствовал, я переклеила в твоей комнате обои на те, что ты сам выбрал. Теперь объясни мне, как это с тобой произошло?
Глава (попросту) десятая
Фелиция сидит в кресле и вяжет. Эта миниатюрная дуэль двух длинных, тонких спиц напоминает мне поединок двух кавалеров. Я вспоминаю "Три мушкетера"… Мне хочется вернуться в то время, когда я впервые в жизни прочитал Александра Дюма. Вот это книга, настоящая. Которая тебя то уносит, то захватывает! Сейчас все как-то стерто: разучились писать хорошие книги. Есть только рецепты. Литература, удаляющая от действительности, - это термин, наводящий на мысль о безвкусной "Книге о вкусной и здоровой пище". Слова там становятся ингредиентами. А театральные пьесы можно сравнить с остатками соуса, подогреваемого на слабом огне.
Радио приглушенно испускает звуки какого-то концерта типа классической музыки. Скрипки, рыдая, перепиливают ящик. Сначала отрываются гвозди, потом доски. Но ящик остается цел. У меня стойкая аллергия на скрипки. Менухин или еще кто - для моих ушей все равно железом по стеклу. Единственный, по моему мнению, кто умеет пользоваться скрипкой, это Арман (чуть не сказал "художник", но вовремя спохватился: он ломовик!). Он их по крайней мере ломает надвое или просто давит ногой. Вот тут инструмент становится поистине артистичным. После его рук исправленный (значительно) Страдивариус - бесценная вещь. Настоящий знаток вам подтвердит.
Я знаю, что маман иногда поглядывает на меня, продолжая вязать. Когда она поднимает глаза от своей работы, тихий стук спиц несколько замедляется, становится спокойным, размеренным…
Прошло два дня, как я приехал.
Моя новая жизнь начинает потихонечку утрясаться. Когда вы разбиваете яйцо в горячее масло на сковороде, оно постепенно утолщается, изменяет цвет и консистенцию. Вот и я мало-помалу становлюсь яйцом на сковородке.
Каждое утро в одно и то же время мне звонит Берю.
- Привет, малыш, что нового с глазками?
- А ничего…
Он вздыхает. Потом проникновенным тоном, в котором я ощущаю неуверенность, говорит:
- Не убивайся так, оно вернется.
- Посмотрим… Ну а ты, как работа?
- Знаешь, мужик, скажу тебе честно - сплошной цирк! Вчера за день шестнадцать раз с Бертой и один раз с консьержкой на лестнице, пока та подметала. Но уже слухи поползли по улице. Волчицы смотрят мне прямо в ширинку, и я чувствую томность в их глазах. Не далее как вчера жена мясника практически изнасиловала меня между двух полутуш говядины. Я уже предвижу момент, когда желающие станут являться ко мне прямо на дом. Тут поневоле занервничаешь.
Мне бы его заботы!..
Я обещаю ему скоро увидеться и спешу повесить трубку.
Берю, как и многое другое, относится к моей прошлой жизни. Он со своим огромным достоинством болтается в том мире, где мне больше не черта делать… И у меня нет пока желания встречаться с ним. Да и вообще ни с кем.
Я начинаю все сначала под опекой Фелиции. Пусть она меня переделывает. В пути произошло несчастье. Теперь она должна открутить счетчик на ноль и поставить своего мальчика в исходное положение. Она это сумеет. Вы уверены в ее мужестве? Я тоже. Ни слезинки! Ровный голос! Мне кажется, что она меньше беспокоится сейчас, чем когда я в детстве чихал или кашлял. Маман думает. Она ищет средства исцеления. И может быть, найдет! Я ей верю. Я передал себя ей одной, вручил ей свою судьбу, что в нормальной жизни является исключительно мужским правом.
Я приподнимаю голову, усилием воли пытаюсь ее увидеть. Мне вдруг кажется, будто что-то промелькнуло, отблеск, искорка. В моем воображении возникает эмбрион картинки, который тут же гаснет, закрывается чернотой.
- Ты красивая, мама. Я угадываю, что она вздрагивает. Надежда… Но я быстро вывожу ее из заблуждения.
- Нет, я не вижу, я просто знаю. Так даже лучше, чем смотреть на тебя. В этом настоящее присутствие.
Скрипка пиликает все пронзительнее и начинает действовать мне на нервы.
- Мам, может, выключить радио? - спрашиваю я.
- Хочешь, я поищу другую станцию?
- Нет, не надо. Тишина - это сейчас тот мир, в котором я иду по звукам. Мне нужно шлифовать слух, понимаешь?
Она понимает.
Но в это время, как по иронии, звонит телефон. Я без поиска сразу же снимаю трубку. Слышу голос шефа. Наконец-то!
Безусловно, он мне сейчас скажет, что они без меня тра-ля-ля и тра-та-та. И так без конца. Все продумано у этих людей. Все оценено, измерено, разложено по полочкам. Что бы ты ни делал, ты подпадаешь под какую-нибудь категорию. Ты имеешь право на то-то и то-то. И пользуешься тем-то и тем-то.
- Приветствую вас, мой дорогой друг! Хотелось бы немного поболтать с вами, я не очень вам помешаю?
- Ну что вы, господин директор, конечно, вы же знаете, сколько у меня теперь времени!
- Чем вы занимаетесь?
- Выстругиваю палочку в перерывах между уроками азбуки для слепых.
Маман адресует мне укоризненное "тсс-тсс". Любопытно, что с тех пор как у меня накрылись глаза, она стала по отношению ко мне, я бы сказал, суровой.
Словно ждала, что я стану инвалидом. Будто бы она восприняла это как некое лукавство. В серьезных случаях любовь становится натянутой, как тетива лука.
Шеф не реагирует на мою реплику.
- Вы, наверное, сатанеете от вашей новой жизни, мой бедный друг?
- Ну, не совсем, или, скорее, да, если можно назвать это сатанением. Получается, что многое не соответствует тому, что себе воображаешь. Но все равно, очень мило с вашей стороны, что вы позвонили узнать, как мои дела, господин директор.
- Вы встречались с офтальмологом?
- Я виделся (если я могу позволить себе это выражение) уже с тремя за последние три дня. Трудно сделать больше, учитывая тот факт, что специалисты часто не могут принять сразу же. Но они мне дали рекомендации.
- Их мнения совпадают?
- В одном-единственном аспекте - да.
- Надежды есть?
- Немного. Феномен Ребуля в полной мере мог бы вернуть мне зрение, но вероятность, что он сработает, практически равна нулю. Ну а у вас, патрон, дела движутся? Выловили что-нибудь?
Ритм его дыхания меняется. Я понимаю, что он намеревался говорить только об этом. Мое зрение - чихать ему на него. Сейчас в его голосе появляется что-то новое. Будто что-то скрипнуло.
- О, лучше об этом не вспоминать! Команда водолазов вернулась ни с чем. Эхолоты, металлоискатели, всякое другое оборудование ни черта не дали. Ничего не обнаружили! Нашли только остов огромного дирижабля. Нашли даже украденный грузовик. Но он был пустой. Хотя глубина в этом месте не превышает трехсот метров.
Он умолкает в ожидании, когда возьмет слово бывший блестящий Сан-Антонио. И Сан-Антонио действительно берет слово. Как он делал раньше, в те времена, когда мог взять под визуальный контроль вопрос, является ли девушка и вправду блондинкой.
- Господин директор, а если дирижабль взорвался не случайно?
Пауза. Он переваривает мой вопрос. Процедура, похожая на распечатывание конверта, который был только что заклеен и клей еще не высох.
- Продолжайте, малыш, продолжайте…
Не правда ли, мило? Вот я опять стал его "малышом". Возвращение Сан-А в романе "Слепой видел верно"!
- Представим себе следующую историю, патрон… Похитители камня нанимают дирижабль, чтобы завладеть алмазом, и им это удается при обстоятельствах, о которых мы знаем. Но это средство передвижения архаично. На нем далеко не улетишь. И потом, дирижабль хорошо виден… Но им как раз и нужно, чтобы их заметили. Это входит в их план. Им нужно что-то, что вызовет шумный эффект, а затем ликвидируется и даст им возможность под прикрытием катастрофы исчезнуть самим.
Через некоторое время после похищения алмаза они перевозят его в другое место, где их ждет другой грузовик. Затем они устанавливают взрывное устройство на борту дирижабля и он спокойно летит над океаном. Происходит взрыв. Остов тонет в воде. Следователи приходят к заключению - что мы и сделали второпях, - будто на борту дирижабля произошел несчастный случай. Начинают исследовать дно моря, и, ничего не найдя, отступают. А за это время наши хитрецы прячут неоценимую находку в надежном месте.
- Ход ваших мыслей совпадает с моим, Сан-Антонио. Я хотел услышать ваше мнение на этот счет, и теперь мои последние сомнения развеялись. Я пошлю еще одну комиссию следователей в Дуркина-Лазо. Специалистов по Африке. Пусть исследуют всю страну, а заодно и соседние страны. Мы разыщем алмаз, Сан-Антонио! Я не допущу, чтобы меня одурачили люди, которые… которых… с которыми… Всего доброго!
И Старик шваркает трубку с такой яростью, какая его охватывает только в случаях крайней решимости.
Я тихонько смеюсь и тоже вешаю трубку.
Фелиция прекращает вязание.
- Странно, - говорит она, - но когда ты рассказал мне об этом деле, знаешь, у меня возникли такие же мысли, как у тебя. Я чуть тебе об этом не сказала… Люди, решившиеся на такое крупное дело, не будут делать ставку на старый дирижабль, на котором тяжело уйти от преследования.
- Ну, маман, ты у меня способная!
- Знаешь, мой маленький, способность мыслить у всех под рукой.
Некоторое время мы сидим молча. Старые часы с огромным маятником, привезенные из наших родных мест, продолжают в гостиной свое оглушающее тиканье, сопровождаемое шуршанием неутомимых шестерен.
Тихое пощелкивание вязальных спиц моей матушки как бы перекликается с тиканьем часов. Я люблю, когда вещи издают звук. Эти звуки - их жизнь.
- На улице солнце? - спрашиваю я.
- Да, мой хороший.
Мною овладевает желание выйти наружу. Необходимость двигаться, слышать шум толпы, чувствовать тепло солнца на лице.
- Хочешь, я пройдусь с тобой? - спрашивает Фелиция.
- Куда?