В общем, вы уже поняли, что моя мама – человек старой закваски. Для нее "несвободный мужчина" – это мужчина со штампом в паспорте. Все остальные виды зависимости мама не признает.
К Лешке я отношусь очень хорошо, по-приятельски. "Окручивать" его у меня нет ни малейшего желания.
– Ты еще не определилась со своим отношением к нему, – говорит папа.
Я пожимаю плечами. Папа, конечно, умный, но в данном случае он не прав. Со своим отношением я определилась раз и навсегда.
Лешка – хороший друг. Честный, надежный и не жадный.
– Можешь взять мой "фольксваген", – часто предлагал мне Лешка. – Я же знаю, он тебе нравится!
Нравится. Но я хотела купить свою машину. Пускай не такую дорогую и красивую, но свою! Свою!..
И вот наконец мое желание осуществилось! После года усиленной экономии и родительской поддержки я приехала домой на старой подержанной "ниве"!
Я остановилась под балконом и нажала на клаксон. Машина издала сиплое урчание.
Сначала на балкон выскочила мама, за ее плечом замаячило удивленное папино лицо. Через минуту родственники уже стояли у моего приобретения и поздравляли меня, как умели.
– Уведут, – говорила мама. – Гаража нет, придется во дворе парковать. Уведут!
– Да нет, – возражал папа. – Не уведут. Не заведется. И потом, кому ее продашь? Машина восьмидесятых годов! Раритет!
– А на металл? – убеждала мама. – На металл все сгодится, даже это...
Я не выдержала.
– Ну, спасибо, предки дорогие, – сказала я задушевно. – Поздравили дочку как полагается!
– С чем поздравили? – спросил Лешка, незаметно возникая за моим плечом. – Добрый вечер!
– Я машину купила, – похвастала я.
– Эту? – спросил Лешка.
– Эту.
Лешка помолчал и спросил:
– А какого она цвета?
Предки обернулись и еще раз осмотрели мое приобретение.
Я почесала затылок. Продавец машины, полный грузин с вкрадчивыми манерами, заговорил мне зубы ее внутренними достоинствами, и я совершенно забыла про достоинства внешние.
– Цвет называется "баклажан", – соврала я лихо.
– Баклажан, – повторила мама упавшим голосом.
– Похоже, – поддержал меня папа.
А Лешка добавил новую ложку дегтя:
– И что ты будешь делать, если она у тебя сломается?
– Мастера вызову!
– А если посреди дороги? Насколько я знаю, машины ты любишь, но чинить их не умеешь!
Я стиснула кулаки. Злость кипела во мне расплавленным оловом.
– Значит, – начала я тихо, – лошадей имеют право любить только ветеринары? Потому что могут их починить?..
– Ребята, предлагаю обмыть покупку, – оборвала меня мама. Она не любит, когда мы с Лешкой ссоримся.
– Отличная идея! – поддержал отец. – Айка, что пить будешь?
В общем, беседа плавно перетекла в небольшое застолье.
Я сидела за столом и думала: они замечательные. И Лешка, и предки... Только почему-то нет у нас полного взаимопонимания. Интересно, оно вообще между людьми бывает? Или это миф, выдуманный дамами-писательницами?
– Кстати, – сказал Лешка, обращаясь ко мне. – Ты в курсе городской сенсации?
– Смотря какой, – ответила я осторожно. С работы я сегодня увильнула до неприличия рано, потому что отправилась покупать автомобиль.
– Терехин умер, – сказал Лешка.
– Да ты что!
Я отложила вилку и уставилась на Лешку.
Терехин был нашей городской достопримечательностью. Ему принадлежала городская радиостанция, дециметровый телеканал, газета и детский журнал. Короче говоря, он был местным магнатом.
– От чего? – спросила я, когда немного пришла в себя.
– От инфаркта, – ответил Лешка. – В машине нашли, возле дома. Хорошо, что до дома успел доехать...
– Почему? – не понял папа.
– Удобней хоронить, – объяснила я.
– Ая! Твой цинизм переходит все границы! – повысила голос мама.
– Да нет, у нее профессия такая, – поддержал меня Лешка.
Я опустила голову, скрывая улыбку.
– Я имею в виду, хорошо, что посреди дороги приступ не начался, – продолжал Лешка. – А то мог кого-нибудь с собой потащить. Раньше времени.
– Откуда ты знаешь про инфаркт? – спросила я. – Может, его конкурент отравил?
– Какой конкурент? – удивился папа. – Разве у Терехина в нашем городе есть конкуренты? По-моему, он всех под себя подмял!
Я постучала рукояткой ножа по столу.
– Ая! – строго осадила меня мама. Родители называют меня так потому, что в детстве я не выговаривала букву "эм". – Прекрати!
Я отложила нож. Скоро предки начнут контролировать количество моих вдохов и выдохов. Честное слово, меня подобная забота уже раздражает!
– Конкурент не конкурент, а коллега у него в городе появился, – сказал Лешка.
– Он имеет в виду новую радиостанцию, – объяснила я. – "Осеннюю звезду".
– А-а-а! – сориентировался отец. – Ну, разве это серьезная конкуренция? Так, вещают на короткой волне четыре часа в день...
– Зато теперь смогут вещать гораздо больше и гораздо лучше, – ответил Лешка. – Наверняка Дердекен заграбастает Терехинское наследство. Я бы на его месте заграбастал.
– Дер...кто? – не поняла мама.
– Владелец "Осенней звезды", – ответил Лешка. – Иван Дердекен.
– Немец, что ли? – спросил папа.
Лешка пожал плечами.
– Вроде не похож. Псевдоним, наверное.
– А ты его видел? – спросила я. Владелец новой радиостанции был в городе человеком новым, поэтому возбуждал всеобщее любопытство.
– Видел, – ответил Лешка без особого энтузиазма. – Он вчера к нам яхту пригнал.
– Хорошая яхта? – проявила я профессиональный интерес.
– Хорошая, – ответил Лешка сдержанно.
– Выходит, небедный человек, – сказал папа.
Лешка промолчал.
Мы просидели за столом до глубокой ночи. Провожая Лешку к выходу, я не удержалась и спросила:
– А что ты так сухо про нового судовладельца? Он тебе не понравился?
Лешка шагнул за порог и обернулся. В свете тусклой подъездной лампочки его лицо казалось бледным.
– Не знаю, – сказал он неохотно. – Какой-то он...
Лешка передернул плечами, поискал слова, но не нашел их. Махнул рукой и побежал по ступенькам вниз. К очередной нимфе.
А я закрыла дверь, чувствуя себя заинтригованной. Нужно знакомиться с этим новым судовладельцем. Тем более, что теперь он, скорей всего, сменит Терехина на посту городского магната.
Утро рабочего дня началось так, как я и ожидала. Шеф вызвал меня к себе, спросил:
– Знаешь уже?
– Вы про Терехина? – ответила я вопросом.
Шеф покивал.
– Знаю.
– Это хорошо, – резюмировал шеф.
Постучал пальцами по столешнице. Его лицо стало задумчивым.
– Кстати, это правда? – нарушила я молчание. – Про инфаркт?
Шеф неопределенно пожал плечами.
– Официальный вердикт звучит так. Но...
Он снова замолчал. Мной овладело профессиональное любопытство.
– Что "но"?
– Понимаешь, говорят, что у него лицо было перекошено от ужаса, – высказался наконец шеф.
– Кто говорит?
– Есть у меня приятель в морге...
Шеф поперхнулся и бросил на меня короткий подозрительный взгляд. Но я сохранила серьезное выражение лица.
– Работает там, – пояснил шеф на всякий случай.
– Нужное знакомство, – одобрила я. – Все там будем.
– Вот именно. Он говорит, что, когда Терехина привезли, вдова потребовала гримера. В общем, нельзя было его выставлять напоказ с... с таким выражением лица.
Шеф снова замолчал. Его глаза, не отрываясь, буравили точку в столе.
– Может, все дело в том, что он почувствовал себя очень плохо? – предположила я. – Ну, и испугался!
– Может, конечно, – откликнулся шеф, но как-то вяло. – Однако мне кажется...
Он понизил голос.
– Понимаешь, Терехин тем вечером отпустил телохранителей. И не сказал, куда едет.
– Если не сказал куда, значит, к любовнице, – уверенно определила я.
– Вот именно!
Шеф поднял указательный палец.
– А ты помнишь, кто у него любовница?
– Нет, – ответила я, добросовестно порывшись в памяти.
– Алина Брагарник! – напомнил шеф почтительным голосом.
Я присвистнула.
Алина Брагарник – прима нашего театра оперетты. Сколько ей лет, не знает никто. Если смотреть из зрительного зала – не больше двадцати.
Если судить по количеству и качеству любовников...
Даже затрудняюсь сказать. Мама помнит, что Алина была фавориткой городского мэра еще при старом режиме. Тогда мэр назывался "председателем горисполкома". (Честное слово, я рада, что старый режим приказал долго жить. Выговорить такое словосочетание можно только после второго стакана!)
В общем, подсчитать возраст Алины Брагарник пока не удалось никому.
– Значит, – начала я развивать гипотезу, – вы считаете, что Терехин неожиданно приехал к любовнице, увидел ее без грима и...
Я остановилась, потому что шеф сильно хлопнул ладонью по столу.
– Извините, – быстро покаялась я. – Профессиональный цинизм.
Шеф фыркнул, как тюлень.
– Соплячка, – сказал он, остывая. – Ей серьезное дело поручают, а она шуточки шутит.
– Какое дело? – насторожилась я.
– Редакция решила провести собственное расследование.
Я состроила понимающее лицо. Ну, конечно! Собственное расследование вошло в моду с подачи столичных коллег и стало пользоваться успехом у читателей. Разве мы можем остаться в стороне?
– Что хочет выяснить редакция? – спросила я.
– Во-первых...
Шеф загнул толстый короткий палец. Когда он это делает, я всегда испытываю острый душевный дискомфорт. Мне кажется, что палец сейчас поломается.
– ... нужно узнать в подробностях, что он делал в последний день своей жизни.
– Понятно.
– Во – вторых...
Шеф повторил трюк с пальцем.
– ... нужно узнать, какие отношения у него были с окружающими людьми. Под окружающими я понимаю жену, любовницу, конкурентов и коллег по работе.
– Значит, новая радиостанция нас тоже интересует? – уточнила я.
– И ее владелец особенно! – подчеркнул шеф. – Ходят упорные слухи, что покойный Терехин пытался выжить его из города. И даже прибегнул к помощи Азика.
Азик – это наш местный бандит. Точнее говоря, глава преступного сообщества. Зовут его Азиз Турсун-Заде, хотя полное имя известно только прессе и милиции. Все остальные жители города называют его просто Азик. У Азика имеется собственный ресторанчик на берегу залива, небольшой загородный отель и цех по производству колбасных изделий. Это его официальные источники дохода. Остальное – для души.
Внешне Азик невысокий кругленький мужчинка, главную часть которого составляет большой объемный зад. Один мой милицейский осведомитель выдал хохму: стражи порядка называют Азика "маленький Турсун с большим Заде". За глаза, разумеется. Подобной обиды Азик не простил бы даже родной милиции.
– И что из этого вышло? – заинтересовалась я. – Азик надавил?
– Не знаю, – ответил шеф. – Никто не знает. Знал только Терехин, но, как видишь, умер. Еще знает Азик, но у него не спросишь.
– Остается только глава новой радиостанции, – договорила я. – Надеюсь, он знает, давили на него или нет.
– Вот именно!
Шеф повозил руками по столу. Мне показалось, что он чувствует себя как-то беспокойно.
– Ты его уже видела? Я имею в виду Дердекена?
– Нет, – ответила я. – Но кое-что слышала.
– Что слышала?
Я почесала нос.
– Слышала, что у него недурное суденышко, – начала я добросовестно.
– Ага!
– Слышала, что он...
Я снова почесала нос. Все. Больше Лешка ничего не сказал.
– В общем, говорят, что он какой-то скользкий, – завершила я.
– Ага! – повторил шеф.
Встал с кресла и прошелся по кабинету. Остановился у окна и стал смотреть на улицу.
– Постарайся с ним познакомиться, – сказал он, не оборачиваясь.
– С Дердекеном?
– С Дердекеном, – повторил шеф. – Девушка ты серьезная, основному правилу журналистики тебя учить не нужно...
– В журналистике все правила основные, – сказала я. – Какое вы имеете в виду?
– Я имею в виду, не вступать с объектом в личные отношения, – сухо ответил шеф.
Я только засмеялась.
– Зря смеешься, – сказал шеф и повернулся ко мне. – Говорят, он красавец. Роковой мужчина.
– Не терплю красавцев, – легко ответила я. – Можно идти?
– Давай, работай, – разрешил шеф. – На все про все – неделя. Да, еще!..
Шеф потоптался на месте.
– Попытайся узнать насчет диагноза смерти Терехина.
– Так вы думаете...
– Ничего я не думаю! – оборвал меня шеф. Вернулся в кресло и придвинул к себе свежую газету.
Я поняла, что разговор окончен и покинула кабинет.
Неделя... Неделя – это хорошо. Это значит, что можно не приходить на работу к половине девятого. Это значит, что мне не нужно сидеть за компьютером в редакции. Это значит, что я могу разъезжать на моей новой машинке сколько захочу.
В интересах дела, конечно.
Я выскочила из редакции, запрыгнула в мою новую машинку и выехала со стоянки.
Итак, куда бы мне поехать в интересах дела?
"Заеду к Лешке, – решила я. – Покажу ему, что машинка в полном порядке. Зря он вчера надо мной издевался."
До яхт-клуба я доехала быстро. Наша редакция расположена в старинном особняке, стоящем на набережной, оттуда до Лешки двадцать минут пешего ходу. А на машине пять минут.
Я припарковалась на служебной автостоянке. Сторож, который прекрасно знал меня в лицо, сделал приветственный жест.
– Привет! – крикнула я, вылезая из машины. – Хозяин тут?
– А как же! – ответил сторож. – С раннего утра!
– И чего ему не спится, – пробормотала я себе под нос. – Интересно, нимфы на него не обижаются?
Я дошла до причала. Яхты всех размеров выстроились передо мной как на параде. Я лишний раз порадовалась за Лешку: работы, конечно, много, зато и денежки капают. Даже можно сказать, не капают, а льются.
Мое внимание привлекла большая парусная яхта, которую я раньше не видела. Белоснежные борта с двух сторон перечеркивала странная надпись: "айSтар". Бред какой-то. Винегрет. Помесь кириллицы с латинским алфавитом.
– Что бы это значило? – спросила я сама себя вслух.
– Это значит "ледяная звезда", – ответил Лешка за моим плечом.
Я быстро обернулась.
– Привет!
– Привет, – ответил мой приятель.
Как обычно, он был одет в любимую рваную тельняшку и не менее рваные джинсы, закатанные до колен.
– А! – сообразила я. – Значит, английское "эс" относится к двум словам? "Айс Стар"?
– Значит, так, – подтвердил Лешка хмуро.
Я еще раз полюбовалась яхтой.
– Красавица.
– Да, – согласился Лешка. – Судно отличное.
– Чье?
Лешка почесал переносицу.
– Нового радиомагната, – ответил он язвительно. – Этого, как его...
Он сделал вид, что не может вспомнить фамилию.
– Дердекена, – подсказала я.
– Его.
Я снова осмотрела яхту. Красивое судно. "Ледяная звезда"...
– Красивое название, – сказала я. – А радиостанция называется "Осенняя звезда". Что это у него сплошные звезды в лейблах?
– Зазвездился, – объяснил мне Лешка. – Наворовал столько денег, что чувствует себя светилом.
Я насмешливо покосилась на приятеля. Интересная реакция. Похоже, что он нового клиента ревнует. Интересно, к кому? Или к чему? До сих пор сильной конкуренции среди молодых предпринимателей у Лешки не было. Может, этим и объясняется его неприязнь?
– Сколько ему лет? – спросила я.
Лешка пожал плечами.
– Не помню. Кажется, лет сорок.
– Сорок?
Я почувствовала легкое разочарование. Немолод Иван Дердекен, весьма не молод... То есть в моих глазах, конечно. В двадцать пять лет все, что находится за пределами тридцати шести, кажется старостью.
А в одном очень хорошем фильме было сказано, что в сорок лет жизнь только начинается... Неужели правда?
– Вот стукнет тебе сорок, тогда и узнаешь, – сказал внутренний голос.
Я отмахнулась. Когда это будет! Если мне вообще когда-нибудь стукнет сорок... Как-то не верится, что такое возможно.
– Сорок, – подтвердил Лешка неприязненно.
– Старый, – пожаловалась я.
– Старый... для чего?
Я шутливо долбанула Лешку по предплечью.
– Не говори пошлости!
– У меня создалось ощущение, что ты примеряешь его на себя, – сообщил Лешка, глядя в сторону.
– Я примеряю его для своей статьи, – ответила я сухо. – Шеф велел пролить луч света на эту темную фигуру.
Лешка хмыкнул.
– Значит, ты собираешься с ним познакомиться?
– Долг прежде всего, – сказала я философски.
Лешка снова хмыкнул.
– Ну, да, – произнес он, по-прежнему не глядя мне в глаза. – Долг платежом красен...
Я взяла Лешку за плечи и развернула к себе.
– А ну-ка посмотри на меня.
Он воровато стрельнул глазами по моему лицу.
– Тебе не стыдно? – спросила я строго. – Что за безнравственные намеки?
– Я не за твою нравственность переживаю, – хмуро сказал Лешка.
– А за чью? За Дердекенскую?
Лешка снова стрельнул в меня взглядом.
– Ты красивая, – пожаловался он.
– И что? Спасибо за комплимент, конечно, но ты забываешь главное правило журналистики:
Я подняла палец и процитировала шефа:
– "Никаких личных отношений с объектом!"
Лешка отреагировал как-то странно. Он почему-то покраснел и, сильно заикаясь, произнес:
– А я? Я д-для т-тебя тоже об...об...
Он сделал над собой усилие и, наконец, выговорил:
– Объ...ект?
Я вздохнула. Мне показалось, что Лешка меня упрекнул в нашей дружбе.
– Леш... Ты, конечно, был объектом. Но, во-первых, это было в далеком прошлом. Два года назад. С тех пор я ничего про тебя не писала. Так что мы вполне можем позволить себе оставаться приятелями. По-моему, ничего аморального в наших дружеских отношениях нет.
Лешка покраснел так отчаянно, что я даже испугалась.
– Приятелями? – переспросил он. И тут же сам ответил:
– Ну, конечно! Какой же я идиот!
– Леш, ты говоришь загадками! – заметила я строго.
Лешка отвернулся. Минуту мы молчали, потом он спокойно сказал:
– Ты права. Я, действительно, болтаю всякую ерунду. Не обращай внимания.
Окончательно взял себя в руки, повернулся ко мне и спросил:
– Чем я могу тебе помочь?
Я умильно сложила губки.
– Как ты думаешь, Дердекен сильно обидится, если сфотографирую его кораблик?
– Я так не думаю, – ответил Лешка ровным голосом. – Никакого запрещения на съемку кораблей в уставе клуба нет, владельцы подобных указаний не оставляли. На борт, конечно, я тебя пустить не могу, это частная собственность...
– Само собой!
– Но снаружи можешь пощелкать, – закончил Лешка.
Я достала фотоаппарат.
– Леш!
– А?
– Это парусная яхта?
– Парусно-моторная, – ответил Лешка. – Сейчас мало кто ставит паруса, если есть хороший двигатель.