– Тогда вот что… – Я придержал своего одра и спрыгнул на землю. – Атакуй с фронта, а я зайду в тыл. Пока не свистну, в калитку не суйся. Хрен его знает, что на уме у этого "нелегала". В случае чего падай и отползай к укрытию. Только не мешкай, мать твою!
Лучше быть живым трусом, чем мертвым дураком. И достань свой ТТ, чтобы он был под рукой.
Плат мрачно кивнул, и я, перемахнув через плетень соседнего с избой Тертышного двора, по-пластунски пополз между кустиков смородины, держа курс на сортир, построенный на меже. Вскоре я занял удобную позицию возле крохотного сарайчика и по-разбойничьи, заложив четыре пальца в рот, засвистел.
Через минуту скрипнули несмазанные петли калитки и Серега крикнул:
– Хозяин! Эй, хозяин! Выйди на минутку, нужно поговорить.
Я вынул из кармана "вальтер", дослал патрон в ствол и, махнув рукой на маскировку, перебежал под стену избы. Выглянув из-за угла, я увидел Серегу, уже стоявшего во дворе, возле калитки, но все еще не решающегося пройти дальше.
И правильно сделал. Ответ Тертышного был весьма оригинален и очень действенен: скрипнула дверь, раздались быстрые дробные шажки и… Плата как корова языком слизала! Он закрыл калитку с такой поспешностью, что прищемил пальцы, и я услышал как он высказал об этом прискорбном факте свое мнение в очень не литературных выражениях.
Но я даже не улыбнулся. Мое внимание было приковано к приземистому коротконогому существу, которое спокойно и обстоятельно обнюхивало место, где совсем недавно стоял Серега. Это был пес из очень кровожадной породы бойцовых собак бультерьеров. Можно сказать, живое и очень опасное оружие.
Едва я подумал не без дрожи в конечностях о том, что меня от пса отделяет всего несколько метров и низенький заборчик, как позади избы раздались шорохи и какая-то возня. "В клещи берет, гад!" мелькнула отнюдь не глупая мыслишка и я, совсем озверевший от такого нахальства, рванул навстречу опасности, готовый стрелять без размышлений.
Тертышный застрял в окне, вовсе не предназначавшемся для таких фортелей, так как оно было совсем маленьким. Он уже до половины выбрался наружу – ногами вперед – и теперь смешно вертел задом словно пес с обрубленным хвостом, увидевший хозяина с костью в руках. Видимо Тертышный под шумок решил дать деру – уйти огородами в недалекую рощицу. Я облегченно вздохнул, сунул пистолет за пояс и одним сильным рывком выдернул старого гэбиста из окна вместе с трухлявой рамой.
– Здравствуй, дядя, – сказал я с ехидством и забрал у Тертышного двустволку, в которую он вцепился как черт в грешную душу. – Никак на охоту собрался?
Ошеломленный моим появлением старый гэбист не нашелся, что ответить. Он лишь угрюмо посмотрел в мою сторону и без лишних слов пошел впереди, заложив руки за спину. Я поневоле восхитился его понятливостью – что значит старый сталинский кадр.
На пороге избы-дачи нас встретил все тот же бультерьер. Он смотрел на меня с таким нехорошим выражением, что я немедленно достал "вальтер" и предупредил его хозяина:
– Дядя, убери пса. Иначе грохну.
Тертышной что-то буркнул и успокоенный бультерьер с независимым видом улегся на крыльце, поглядывая одним глазом на меня, другим на Плата, наконец преодолевшего вполне понятную робость и присоединившегося к нашей компании.
– Есть разговор, – жестко сказал я и мы прошли в горницу, не забыв поплотнее закрыть входную дверь, чтобы за нами не последовал четвероногий друг Тертышного.
Интерьер горницы не отличался изысканностью и богатством: ковер на полу, крепкий дубовый стол, две деревянные резные скамьи, сработанные хорошим мастером, старинная керосиновая лампа, подвешенная к потолку, дореволюционный самовар на тумбочке, несколько фотографий в рамках на стене, а вместо иконостаса, как я и ожидал, застекленный щит с портретами Сталина, Ленина и еще каких-то большевистских начальников в военной форме. В том же красном углу стояла этажерка с книгами, название которых я прочесть не смог из-за сильно потертых корешков.
– Что вам нужно? – хмуро спросил Тертышный, переминаясь с ноги на ногу.
И опять-таки я был восхищен его дисциплинированностью и железной выдержкой.
Другой на месте старого гэбиста уже на дерьмо изошел бы, качая права. А он даже не потребовал документы, удостоверяющие наши личности. И я его понимал – два таких лба, да еще с оружием, явно пришли не чаи гонять. Наверное, ему не раз приходилось вот так нагло и бесцеремонно вламываться в чужие дома и квартиры, чтобы арестовать очередного "врага народа", потому он прекрасно понимал, чем может закончится даже попытка к сопротивлению.
Пока я беседовал с Тертышным, Серега быстро осмотрел остальные помещения и, возвратившись в горницу, отрицательно покачал головой. Значит, Кристины здесь нет…
Неужто мы ошиблись и опять вытянули пустышку? Черт!
– Садитесь, Кузьма Игнатьевич, – любезно пригласил Тертышного Плат.
Теперь он, как более опытный по части допросов, взял инициативу в свои руки. А я и не возражал; хотя бы потому, что хозяин избы вызывал у меня стойкое неприятие. Мне такой тип людей всегда не нравился. В глубоко упрятанных под кустистыми рыжими бровями глазах Тертышного светилась неумолимая первобытная жестокость хама от рождения, которая с годами только усилилась. Наверное, он и сейчас ходил на митинги и демонстрации под кумачовыми транспарантами, до хрипоты требуя возврата к прошлому.
Случись чудо и вернись прежние времена, Тертышный работал бы, несмотря на преклонный возраст, денно и нощно, ломая кости и отбивая почки у "агентов империализма", вздумавших вырваться из-за колючей проволоки соцлагеря.
– У нас есть несколько вопросов, на которые нужно ответить правдиво, – между тем продолжал Серега, глядя на хозяина избы как удав на кролика. – Надеюсь, вы представляете, чем грозит вам, – эти слова Плат произнес с нажимом, – дача ложных показаний?
Тертышный обречено кивнул. Он давно понял, что попал в жесткий переплет, не имеющего ничего общего с законом. И теперь, несмотря на строптивый характер, готов был нам выложить все, что знал, и чего и в помине не было.
– Зачем вы брали передвижную морозильную установку? – в лоб спросил Плат.
Наверное, брехня уже висела на кончике языка Тертышного, но тут он взглянул на меня и невольно закрыл рот, щелкнув вставными челюстями. Ну почему я так не нравлюсь некоторым штатским?
– Внук Темрючихи попросил… – ответил он чуток погодя с огромной неохотой.
– Кто такая Темрючиха?
– Соседка… бывшая. Это когда я жил на улице Снегиревской… – Тертышный назвал точный адрес. – Темрюковы они. Лизаветой звали… Представилась два года назад.
– Имя, фамилия внука? – резко спросил Плат.
– Валеркой кличут. Фамилию не знаю. Он сын дочери Темрючихи.
– Где живет?
– В городе… – неопределенно ответил Тертышный. – Валерка не говорил, а я не спрашивал.
– Он объяснил, зачем ему морозилка?
– Сказал, что хочет подработать. Сами знаете, что сейчас почти все заводы стоят. Довели… демократы… – Это слово он произнес как ругательство, с ненавистью.
– Почему он сам не взял?
– Паспорт украли. А без документов куда сунешься?
– И вы так просто, по старому знакомству, отдали ему вещь, которая стоит как подержанная машина? Не зная ни адреса Валерки, ни его фамилии? – Плат скептически ухмыльнулся.
Впервые за время нашей беседы Тертышный смутился и заерзал по скамье. Ему до смерти не хотелось говорить всю правду, но внутренний голос подсказывал бывшему гэбисту, что мы не отвяжемся, пока не расколем его до конца. И он абсолютно не сомневался, что в средствах и методах допроса мы не будем очень щепетильными.
– Он оставил залог… – нехотя буркнул старый проходимец.
– Интересно, что этот залог собой представляет? – полюбопытствовал Серега. – Не думаю, что вы продешевили, а потому считаю, что его стоимость находится в пределах трехчетырех тысяч долларов. Не так ли?
– Кольцо…с камушком… – ржаво проскрипел в ответ Тертышный, пряча от нас глаза.
– Это близко к истине… – Плат хищно прищурился. – Кузьма Игнатьевич, у нас есть сильное желание взглянуть на залог. Только не говорите, что вы его вернули! Мы люди недоверчивые и если не найдем понимания, то разберем избу по бревнышку, но колечко отыщем. Не волнуйтесь, мы его у вас не отберем.
Гамма чувств отразилась на топорно сработанной физиономии бывшего гэбиста – от страха и отчаяния, до ненависти и патологической жадности. Будь его воля, он нас живьем закопал бы в землю. Мы нечаянно затронули его ахиллесову пяту – скаредность и страсть к накопительству. Я был абсолютно уверен, что где-то в подполе старый хрыч хранит кубышку с золотом. И боялся, что он уже положил туда "залог" неизвестного Валерки. Если это так, то мы и под пытками не узнаем, где находится его заначка. А то, что Тертышный оставил кольцо себе, как предположил Плат, я уже практически не сомневался.
– Я сейчас… – наконец сказал хозяин избы и вышел в соседнюю комнату, плотно притворив дверь.
Мы не стали его сопровождать – куда он денется? Тем более, как мне успел подсказать Плат, там находилась кладовая с оконцем, в которое могла пролезть разве что кошка.
Возвратившись, Тертышный развернул тряпицу и положил на стол красивый золотой перстень, явно старинной работы, с большим бриллиантом. Да, этот сукин сын не прогадал с залогом, похоже, превратившимся в его собственность – камушек тянул на все пять штук "зеленью", если не больше. И я поневоле восхитился хитроумием неизвестного Валерки, сыгравшего на жадности старика. Будь на нашем месте сотрудники уголовного розыска, Тертышный не выдал бы парня ни под каким соусом из-за боязни потерять эту драгоценность. Но битого гэбиста нельзя было провести на мякине, а потому он прекрасно понимал, что мы к официозу не имеем никакого отношения и что с нами шутки плохи.
Припертый в угол, Тертышный решил потерять малость, чтобы не лишиться всего остального, а возможно и жизни.
Но как же нужно ненавидеть Стеблова, чтобы отдать в чужие руки фамильную драгоценность! Неужто и впрямь похищение Кристины – самая настоящая вендетта? Мы с Платом все больше и больше склонялись к такому варианту, и теперь наши умозаключения получили довольно весомое подтверждение. Если и впрямь Валерка тот самый "слесарь-мороженщик", то мы его со дна морского достанем. Что, впрочем, ни в коей мере не будет гарантировать успех в расследовании дела о похищении Кристины.
Похоже, этот парень – крепкий орешек. И он так просто не сдастся. Ладно, поживем – увидим…
– Вот вам бумага и ручка. – Плат раскрыл свою папку. – Напишите все, что нам рассказали.
В подробностях…
Немного успокоенный Тертышный согласно кивнул…
Закончив бумажные формальности, мы распрощались. К взаимной радости. Берлога старого гэбиста почему-то навевала тоскливое настроение, а потому мне – да, похоже, и Плату – хотелось поскорее выйти на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха.
– Я думаю, не стоит говорить о том, что вы должны держать язык за зубами, – сурово сказал Плат. – Предупреждаю. Если Валерка появится в Богоявленке, немедленно позвоните по этому телефону. – Он написал на клочке бумажки номер нашей конторы. – Обязательно!
– А как же, а как же, мы завсегда… – угодливо закивал старый гэбист, все еще не веря, что мы не отбираем у него фамильную драгоценность семьи Темрюковых.
– Перстень сохраните. Возможно, он потребуется в качестве вещественного доказательства. И не волнуйтесь – теперь перстень принадлежит вам.
Тут Плат несколько покривил душой и я понял почему. Конечно, можно было изъять у старого гэбиста драгоценную вещицу под благовидным предлогом, но Серега разумно рассудил, что лучше все оставить как есть, чтобы иметь в лице Тертышного, при необходимости, не врага, а добровольного помощника и надежного свидетеля.
– Скажите, а что случилось? – наконец набрался смелости старый хрыч и выдал вопрос, буквально обжигавшийа кончик его языка.
Плат посмотрел на него, как на пустое место, и с таким выражением осклабился, что Тертышный сразу же заткнулся и невольно стал перед ним навытяжку. О, этот ментовский взгляд! Холодный, циничный, пронизывающий до мозга костей, он вызывает неистовое желание немедленно забиться в угол и жалобно скулить, прося пощады неизвестно за что.
Мы покинули Богоявленку в хорошем расположении духа. Наконец наши усилия дали хоть какой-то результат и теперь будущее О.С.А. уже виделось в порозовевших тонах. Я ехал, глядя на пронзительно голубое осеннее небо, и мне казалось, что над верхушками сосен плывет, подгоняемая солнечным ветром, красавица-яхта – пока еще призрачная и невесомая, но постепенно приближающаяся и приобретающая четкость и законченность очертаний.
Глава 22. ВЗРЫВ
Когда мы прибыли на исходный пункт, бедолага конюх уже не вязал лыка. Он сидел под конюшней, нежно обнимая наполовину пустую бутылку, а рядом валялись еще две, высосанные до капли. Рядом с ним, на ящике, застеленном пожелтевшей газетой, лежала почти не тронутая закуска – три яблока /одно из них надкушенное/, разрезанная на четыре дольки луковица, кусок черняшки и обглоданный селедочный хвост.
Завидев нас, конюх протянул свободную руку и изрек:
– Д-дайте… на опохмелку…
– А мертвого осла уши не хочешь? – ответил я, расседлывая своего "скакуна".
– Не-а… – подумав чуток, покрутил головой несчастный. – Уши нам ни к чему…
Загнав лошадей в стойло, мы поторопились к "жигулю", который был оставлен под присмотром конюха и укрыт от нескромного глаза за какими-то постройками; мы его прятали не столько от автомобильных воров, сколько от вездесущих деревенских ребятишек. Уже отъезжая, я увидел нашего горе-сторожа, пытавшегося подняться на ноги.
Он махал нам рукой и что-то кричал, но за шумом мотора ничего не было слышно.
– Клиент готов, – констатировал Плат, на этот раз уступивший место за рулем мне.
– Что он хотел сказать? – спросил я больше себя, нежели Серегу.
– А ты разве не слышал? – улыбнулся Плат. – Он просил премиальные.
– Так-то оно так, однако… – Я неожиданно почувствовал странное томление в груди – будто упустил нечто очень важное и теперь безуспешно пытаюсь отыскать его в закоулках подсознания.
– Тебя что-то смущает?
– Как тебе сказать… – Я едва успел крутануть рулем, чтобы объехать глубокую колдобину.
– Твою дивизию!.. – Минуты две я высказывал все, что думаю о нынешней власти и о роли дорог в интимной жизни наших граждан. – Бля… – так закончил я свое выступление, когда совершенно выдохся.
– И все-таки, что тебе не нравится? – подождав, пока я закончу тираду, снова спросил Плат.
Похоже, и ему почему-то было не по себе и теперь он пытался подтвердить или опровергнуть свои сомнения.
– Не знаю, – честно признался я. – Интуиция взбунтовалась. Такое впечатление, что мы в большой опасности. Это если руководствоваться моим военным опытом. Но дорога, сам видишь, пуста, местность открытая, лесок впереди просматривается насквозь… нет, не знаю, что со мной творится.
– Это у тебя нервишки шалят. Пей слабо заваренный чай с мятой и медом, – посоветовал Серега.
Но меня не обманул его бодрый голос. Боковым зрением я видел, что у Сереги на скулах играют желваки. С чего бы вдруг?
Прозрение свершилось настолько внезапно, что я поначалу даже не поверил тому тихому и назойливому голоску, который вдруг ни с того, ни с сего начал нашептывать мне одну единственную фразу: "Выйди из машины… Выйди из машины… Выйди…" Мы как раз миновали лесок и повернули в сторону автомобильной трассы; до нее оставалось всего ничего – около километра.
Я тормознул так резко, что Плат едва не расшиб лоб о ветровое стекло.
– Ты чего!? – всполошено спросил он, глядя на меня с негодованием.
– Серега, выходи из машины! – заорал я и открыв дверку с его стороны, буквально выпихнул своего друга наружу. – Беги, мать твою!
Он хотел было еще что-то спросить, но, глянув мне в глаза, тут же рванул прочь. Я бросился в другую сторону и, пробежав метров десять, упал в неглубокий овражек. То же самое сделал и Плат – спрятался за невысоким холмиком.
Минуты две я лежал неподвижно, весь во власти нахлынувших сомнений. Что случилось, думал я, какого черта я послушался той бредятины, которая вдруг втемяшилась мне в башку, и запаниковал как последний фраер?
Ответ пришел как гром с ясного неба. Взрыв нагло расколол предвечернюю тишину и над нашим "жигулем" взметнулся столб пламени. Я потеснее прижался к земле и прикрыл голову руками, опасаясь, что меня шандарахнет по кумполу какая-нибудь железяка. Но все обошлось, хотя совсем рядом с моим укрытием упал покореженный взрывом капот.
То, что осталось от машины, пылало ярким факелом. Но я не стал пялить глаза на останки нашего "жигуля", а быстро перебежал дорогу и, убедившись, что Плат тоже цел и невредим, скомандовал:
– За мной! Ходу!
И мы помчались изо всех сил к недалекому лесочку.
Я перевел дух лишь тогда, когда мы почти без сил рухнули на землю в густом хвойном подлеске. Машина все еще горела, и черный вонючий дым от пылающих покрышек столбом поднимался вверх, где на большой высоте расплывался в уродливый гриб.
– Что это было? – с глупым выражением на лице спросил вконец растерянный Плат.
– Полный звездец, которого нам удалось избежать благодаря чуду, – ответил я, блаженно ухмыляясь. – Впрочем, погодь… – Я полез в карман рубахи и достал богоявленскую иконку, презентованную мне старушкой. – Все, дружище, с этого дня буду ходить в церковь. Уверен, бабуля точно знала, что мне грозит большая опасность. Похоже, эта иконка спасла нам жизнь. Я, конечно, атеист, но, знаешь ли, после сегодняшнего случая мне придется обстоятельно пересмотреть свое мировоззрение.
В ответ Серега лишь как-то беспомощно покачал головой. Он все еще никак не мог прийти в себя после такого облома. Я его понимал: только когда смерть проходит мимо, совсем рядышком, начинаешь осознавать, что жизнь в общем не такая уж плохая штука, а все остальное – деньги, слава, положение в обществе – всего лишь шелуха, которой место в мусорной корзине.
– Посмотри на дорогу, – тронул я Плата за рукав. – Вот и ответ на все наши вопросы.
Только сильно не высовывайся.