3
Дожидаясь взрыва и словно бы не веря, что он все-таки произойдет, будто надеясь на какое-то счастливое чудо, лейтенант Федосеев не отрывал взгляда от знакомого силуэта тральщика, стоявшего в глубине бухты. Торпедный катер Федосеева держался кабельтовых в трех от берега, готовый к переходу в главную базу. Вся команда, жена и дочь командира тральщика Крайнева, представитель оперативного отдела младший лейтенант Кучевский - все стояли на палубе и молча смотрели на обреченный корабль. С минуты на минуту должен был произойти взрыв.
В бинокль Федосеев хорошо видел бортовой номер тральщика, черные фонтаны взрывов вдоль береговой полосы, а еще выше - взбирающихся вверх по тропе моряков, простившихся со своим кораблем и теперь уходивших на прорыв, на помощь базовской команде во главе с майором Слепневым, которая пока еще удерживала немцев у Волчьей балки, на подходе к бухте. Федосеев понимал: почти на верную гибель уходили они, жалел их и виновато смотрел им вслед. Но чем же он мог им помочь? Самое разумное, что можно сделать в его положении, - это сейчас же, не медля ни минуты уходить на полных оборотах от берега, пока немцы не вышли к обрыву и не заметили торпедный катер.
Но Федосеев медлил, держал руки на рукоятках машинного телеграфа и не решался дать ход. Ему, как и всем на катере, надо было дождаться последнего мгновения, увидеть своими глазами взрыв корабля. Зачем, он и сам не смог бы этого объяснить. Федосеев вспоминал последние минуты перед выходом катера из бухты. Когда они, капитан-лейтенант Крайнев, сам он, Федосеев, и младший лейтенант Кучевский, появились на пирсе, на котором уже выстроилась команда тральщика, старший помощник срывающимся голосом выкрикнул:
- Равнение направо! Сми-и-рно! - и, точно на учебном плацу, печатая шаг, пошел им навстречу.
Он остановился в трех шагах - лицо его было напряженным и бледным, - сглотнул тугой комок в горле и неожиданно тихо, точно не хотел, чтобы слышал кто-то еще, доложил Крайневу:
- Товарищ капитан-лейтенант, корабль к взрыву приготовлен. Экипаж построен на берегу в полном составе, при полном вооружении! - И замер, не сводя строгих глаз с командира.
- Хорошо, Максим Савельевич, - так же тихо ответил Крайнев, посмотрел на него с сочувствием, но одобрительно. - Объяснили положение и задачу экипажу?
- Так точно, товарищ командир!
Крайнев медленно, очень медленно шел вдоль строя, внимательно всматриваясь в лица моряков, точно стараясь навсегда их запомнить. Затем опять повернулся к помощнику и уже громко, так, чтобы слышал каждый, отдал приказ:
- Поднять сигнал: "Погибаю, но не сдаюсь!" Беззвучно плакала рядом с Федосеевым Татьяна Ивановна, прижимая перепуганную Ульянку. Торжественно-строго стоял Кучевский в поблескивающих на солнце очках, прижимая к виску подрагивающие пальцы. Застыл, точно окаменев, строй моряков. И в этой гнетущей, напряженной тишине, которую, казалось, не трогают ни взрывы снарядов, ни приглушенный гул недалекого боя, медленно и неумолимо поднимался на фалах последний роковой сигнал.
- Зачем же корабль гробить?! - выкрикнул кто-то из строя, не удержавшись.
Крайнев резко обернулся на голос:
- А что же, немцам прикажете подарить? Машины разобраны, вы все это знаете. - Кивнул в сторону берега: - А немцы вот они - рядом! Мы идем на помощь отряду майора Слепнева, к Волчьей балке. Все до единого! Будем прорываться сушей. - Крайнев выдержал небольшую паузу, сорвал с головы фуражку. - Прощайтесь с кораблем, товарищи!
Помнил Федосеев до мельчайших подробностей это горькое прощание - и то, как моряки, понурив обнаженные головы, проходили вдоль борта тральщика, и то, как Крайнев расставался с женой и дочуркой, и то, как торпедный катер выходил из бухты и команда без всякого приказания построилась на палубе и как сам он, Федосеев, встал в этот строй, и Кучевский, и даже Татьяна Ивановна с Ульянкой на руках…
- Нет, это невероятно! Невозможно! - неожиданно произнес Кучевский, не отрывая взгляда от тральщика, стоявшего в глубине бухты.
Федосеев недовольно покосился на Кучевского. Сейф стоял у его ног, так что он чувствовал его щиколоткой, глаза за толстыми стеклами очков неотрывно следили за тральщиком, были печальны и добры. "Неврастеник какой-то, - подумал Федосеев с досадой. - Ребята, считай, на верную гибель ушли, а он, видите ли, не смог из-за этого сундука, а теперь лирикой страдает. Скорей бы прийти в базу, отвязаться от него".
Глухо, тяжело прогремел в бухте взрыв. Вскинутые могучей силой, взлетели вверх обломки тральщика, медленно, нехотя оседая вместе с огромным фонтаном воды.
- Все, Быков! - с болью сказал Федосеев стоявшему рядом боцману. - Хана тральщику. Ах, черт подери! Свое своими руками гробим - вот время… - Передернул рукоятки телеграфа и словно погрозил кому-то: - Ну, ладно!.. По местам!
- Сушей пробьются, товарищ командир, - сказал Быков. - А тралец жаль, хорошая коробка была. Ничего, новый после войны построят.
- Может, и пробьются, - неопределенно отозвался Федосеев. - Лево руль! Мористее забирай!
- Есть, мористее!
- Сейф с тральщика где?
- В кубрике стоит.
- Придем в базу - сдать в секретную часть. В нем документы, списки личного состава, вахтенный журнал. Неизвестно, что с ребятами станет. Сам понимаешь…
- Понимаю, товарищ командир. Пробьются.
- Это здесь, на ветерке, легко говорить! - взорвался вдруг Федосеев, и боцман с удивлением незаметно посмотрел на него, ничего не понимая.
Федосеев и сам себя не понимал: что-то разладилось в нем за сегодняшний день, вышло из привычного, четкого равновесия. Неожиданный прорыв немцев у Волчьей балки, взрыв тральщика, этот вынужденный уход в базу, странное какое-то ощущение вины перед ребятами с тральщика, будто бросили их, - все это навалилось на него нежданно-негаданно. А тут еще этот оперативник глаза мозолит со своим сейфом.
- Младший лейтенант Кучевский! - крикнул он раздраженно. - Что у вас в нем, бриллианты, что ли? Что вы его все к ногам прижимаете? Никуда он не денется.
- Зачем вы так? - Кучевский посмотрел на него, и такой у него был взгляд, что Федосеев вдруг совершенно отчетливо почувствовал, что странный этот человек видит и понимает его насквозь. И неприязнь его видит, и раздражение, и невысказанное осуждение, что, дескать, взяли с собой на катер, а надо бы тебя вместе с другими послать на прорыв, в пекло это, а сейф твой - лишь причина увильнуть, никуда бы он не делся и без тебя, доставили бы и так куда следует в целости и сохранности. - Зачем вы так, товарищ лейтенант? - повторил Кучевский, конфузясь. - Я ведь не сам, не своей волей, вы же понимаете. - Кивнул на сейф: - Если бы не это… одним словом, обстоятельства так сложились, что…
Он еще что-то говорил, глядя на Федосеева, снимал несколько раз очки, лицо его при этом становилось почти неузнаваемым, вроде бы чужим, болезненным и каким-то беззащитным. Но Федосеев уже не слышал его - врубил полный ход. Моторы бешено взревели, и Кучевский, продолжая жестикулировать, походил теперь на актера из немого кино - голос его совсем пропал.
- Идите в кубрик! - крикнул ему Федосеев в самое лицо. - Там Татьяна Ивановна!
Кучевский согласно кивнул, подхватил сейф, и сутуловатая его фигура скользнула мимо мостика.
- Вот человек, - усмехнулся Федосеев. - Только футляра на него не надели… - Но почему-то на этот раз жалость в нем шевельнулась к Кучевскому: - И зачем только на флот таких призывают?..
Просторным и светлым было море, зыбь катилась пологая, гладкая, и торпедный катер словно на крыльях летел, уходил все дальше и дальше от берега. Нехорошо, неуютно было на душе у Федосеева. Думал он, с какими глазами придет в базу, как ответит, что сталось с тральщиком, а главное - с его командой, и мрачнел от таких мыслей, от предстоящей такой встречи. Понимал умом: нет тут никакой его вины, выполняет он приказ старшего начальника капитан-лейтенанта Крайнева. Да и выхода иного не было. Ну чем он мог помочь, останься со своим катером в бухте? Двумя пулеметами? Двумя торпедами? Немцы тут же накрыли бы, как только заметили. Нет-нет, Крайнев прав, конечно. Иного выхода не было. А сердце все-таки противилось этим мыслям, о другом думалось - о ребятах, оставшихся там, возле Волчьей балки. И никак Федосеев не мог уговорить себя, успокоить.
Миль шесть катер отошел в море, берег теперь слился в сплошную тонкую линию. Федосеев приказал боцману лечь на основной курс и передернул рукоятки телеграфа на средний.
- На полном горючего не хватит, - сказал, покосившись на посмурневшего Быкова. - Часа за четыре дойдем.
- Если погода не подкачает, - ответил хмуро Быков.
- Ты, боцман, не сердись, - совсем дружески сказал Федосеев. - Нашло что-то на меня сегодня, сам не пойму.
- Бывает, товарищ командир. - Быков понимающе вздохнул: - Трудно, конечно, там ребятам сейчас…
- Еще как трудно! А мы как на курорте: палуба надраена, чехлы простираны, медяшки горят. Царская яхта! Откуда же немцы взялись у Волчьей балки?
- Может, воздушный десант?
- Вряд ли, гул самолетов услышали бы. - Федосеев наклонился к переговорной трубе: - Радиста на мостик! Вряд ли десант, боцман. Оборону, наверно, прорвали в глубине. Если так, значит, и с моря не задержатся. Стиснуть челюсти попытаются…
Поднялся на мостик радист Аполлонов.
- Товарищ лейтенант, краснофлотец Аполлонов прибыл по вашему приказанию!
- Становитесь на мостик, - сказал ему Федосеев. - Сектор обзора триста шестьдесят градусов. Поняли?
- Так точно!
- Боцман, держитесь на курсе. Если что, немедленно докладывайте мне. Я в кубрик.
Федосеев спустился в кубрик. Кучевский сидел на рундуке, облокотившись на сейф. Татьяна Ивановна сидела напротив, поглаживая уснувшую Ульянку. Девочка спала сладко, закинув ручонки за голову.
- Представьте себе, - говорил Кучевский Татьяне Ивановне, - небольшой городок на реке, весь в зелени, в садах, две мельницы крыльями машут - от купца Зачесова еще остались, а дальше - леса дремучие, есть места, где и нога-то человеческая не ступала. В гражданскую белоказаки лихачили, при коллективизации - кулацкие обрезы не залеживались. И все это, заметьте, уважаемая Татьяна Ивановна, не на экране, не в книге, а в жизни. Так сказать, история наяву. Приезжайте!
- Так ведь война, Евгений Александрович, - грустно, словно маленькому, улыбнулась ему Татьяна Ивановна.
- Что ж, что война. Кончится - и приезжайте. У нас прекрасная школа-десятилетка. Вы, учительница истории, можете вести очень интересную, увлекательную работу. Я, как завуч, обещаю предоставить вам все возможности. Поверьте, историю нашего края будут не только изучать, о ней непременно напишут книги, и вам в этом выпадет случай принять самое непосредственное участие. Ну разве можно от этого отказываться? Приезжайте, приезжайте непременно!
- Но я ведь жена моряка.
- Весьма похвально. Но ведь всю жизнь следовать за мужем по дальним гарнизонам - не дело для учительницы. Вы будете у нас жить, работать, растить Ульянку. А муж будет приезжать к вам. Это прекрасно, поверьте! Ведь с этими дальними гарнизонами и предмет свой позабыть можно.
- Вам, наверно, трудно это понять, - устало и словно бы не ему, а скорее себе сказала Татьяна Ивановна. Видимо, мысленно она далека была от этого разговора.
- Что трудно? - не понял Кучевский, подышав на очки. - Понять человеку дано все объяснимое. И даже несколько больше.
- Пожалуй, - вяло согласилась Татьяна Ивановна. - Немножко не об этом я, Евгений Александрович. Война ведь идет. Я хотела, очень хотела остаться там, с ними. Но Ульянка…
Кучевский покосился на свой сейф, вздохнул:
- И я вот не смог. Из-за него… Вы знаете, я в жизни всегда чего-то не могу. Всегда куда-то не поспеваю. Хочу, а не поспеваю. Другие меня обгоняют, если я даже тороплюсь. Не буквально, а в переносном смысле, конечно. Так отчего-то складываются обстоятельства. Не странно ли? Впрочем, все это не то, мелочи, никому эти ничего не значащие эмоции не интересны. На первом плане теперь война, человек, как индивидуум, стерт, потерян в этой ужасной, кровавой неразберихе.
- А вот это вы напрасно. - Федосеев подсел к ним. - Война всегда выдвигала яркие индивидуальности. Настоящий человек останется настоящим в любой обстановке. И все эти чувства, эмоции и прочее, о чем вы говорите, будут при нем всегда.
- Да, но происходит и заметное торможение, - не совсем согласился Кучевский. - Диаграмма мыслей наших, если так можно выразиться, бесспорно, сужается в военное время, острие ее направлено к одному - как сделать, чтобы все это скорей кончилось.
- Ну и хорошо! - сказал Федосеев. - И правильно! О прочем другом потом подумаем, будет время.
- В чем-то вы правы. Но ведь нельзя остановить движение мысли, оно ведь носит поступательный характер.
- Никто и не останавливает. Если какая-то мысль, скажем, есть у вас - она и останется, и будет развиваться в любой обстановке. Но если ее нет - жаловаться, увы, не на что, да и не на кого…
- В последнем случае я с вами согласен.
- А в первом?
- Не совсем. Я вот, к примеру, вел исследовательскую работу по истории своего края. На редкость интересную и важную работу. Несколько лет вел, заметьте. Началась война - и все пошло прахом.
- Ничего, подождет ваша работа. Сейчас есть делай поважнее. - Федосеев усмехнулся: - Но вы все же можете предъявить свой личный счет.
- Кому, позвольте спросить?
- Как и все мы: фашизму, Гитлеру!
- Да, в этом вы правы, - помолчав, задумчиво сказал Кучевский. - Здесь никаких разногласий быть не может.
Корпус катера вибрировал, позуживал от быстрого хода, от напряженной работы моторов. Стегали брызги в иллюминаторы. Татьяна Ивановна укрыла Ульянку чьим-то бушлатом.
- Вы бы и сами прилегли, - сказал ей Федосеев, взглянув на часы. - Полпути только прошли.
Она подняла на него глаза, ища успокоения.
- Нет, нет… Что же там будет? Они прорвутся?
- Если говорить честно, очень трудно им, - помедлив, ответил Федосеев. И подумал, что, быть может, мужа ее, капитан-лейтенанта Крайнева, уже и в живых нет, а она вот надеется, конечно, и еще сколько будет ждать и надеяться - трудно представить. - Вы же сами знаете, Татьяна Ивановна, что значит идти на прорыв в таком положении. Вы - жена командира корабля…
- Да-да, конечно, знаю, - поспешно согласилась она, как бы извиняясь за неуместный вопрос.
- Ну зачем вы так? - Кучевский с укором посмотрел на него.
- Послушайте, вы сколько лет на флоте служите? - обозлился Федосеев.
- Полгода. Я ведь из учителей. Но разве это имеет значение?
- Имеет! Вы без году неделя на флоте, а Татьяна Ивановна - шесть лет! Поняли что-нибудь?
- Я не о том, - мягко возразил Кучевский. - Но ведь по-разному можно сказать.
- Зачем? Мы знаем, в каком положении оказались моряки с тральщика. Чего же здесь кружева-то вить?
- Даже о гибели человека можно по-разному сообщить его близким. Все дело в такте, в заботе о людях, в бережном отношении к ним.
- Суть-то одна!
- Одна, да не совсем. Вот, скажем, погиб у вас на глазах человек. Вы пишете его жене: "Уважаемая Марья Петровна! Вашего мужа вчера разорвало в клочья снарядом, сам видел". И все.
- Какие страсти вы говорите, Евгений Александрович! - поежилась Татьяна Ивановна.
- Погодите, погодите, не волнуйтесь, голубушка, - успокоил ее Кучевский. - Это ведь так, условно. А можно написать и по-другому. Ну, например: "Уважаемая Марья Петровна! С глубокой болью сообщаем Вам о героической гибели Вашего мужа и нашего боевого друга-однополчанина, вместе с которым мы прошли сотни километров по фронтовым дорогам…" И так далее. Заметьте, ни в первом, пи во втором случае нет и доли вымысла, все именно так и было. Суть, как вы, товарищ лейтенант, говорите, одна: человек погиб. А вот как донесено это до близких его - велика разница… Но это, разумеется, пример из крайних. А ведь подобные явления, в различных аспектах, конечно, существуют на каждом шагу. - Кучевский поискал что-то глазами, махнул рукой. - Ну, возьмем вот ваш торпедный катер. Он построен, вот мы плывем домой на нем.
- Идем, - поморщился Федосеев.
- Хорошо, идем. А как его строили? В согласии ли между собой мастеровые были или, напротив, в раздоре? Может быть, еще только зачиная его, они уже насмерть переругались, врагами стали. А разве в таком случае дело спорится? Вам это безразлично?
- Абсолютно! - усмехнулся Федосеев.
- А вам, Татьяна Ивановна?
- Пожалуй, нет. - Татьяна Ивановна с любопытством посмотрела на Кучевского, не совсем еще понимая, куда он клонит, но с интересом следя за его мыслью.
- И мне, представьте, нет! - воскликнул Кучевский. - Но надеюсь, вам небезразлично, товарищ командир, как складываются отношения между моряками вашего экипажа? Почему же вас не волнуют отношения между другими людьми - теми, кто строил ваш катер, или теми, кто строит заводы, растит хлеб? Выходит, вам небезразлично только то, что в той или иной мере касается непосредственно вас самих. Так прикажете вас понимать?
- Это философия ради философии, - отмахнулся Федосеев. - А я человек дела.
- Ничего подобного, любезный! - Кучевский с некоторым вызовом взглянул на него: куда девалась его робость, стеснительность? Это был уже совсем другой человек, готовый, судя по всему, постоять за себя.
- Скажите-ка лучше, за что вы, а я скажу вам - за что я.
- Я за то, дорогой лейтенант, чтобы среди нас, людей, в любом деле гармония была.
- Но ведь ее нет! - победно воскликнул Федосеев.
- К сожалению, нет, - печально согласился Кучевский. - Однако судьба ее целиком в наших руках. Основа ее в том, насколько мы ценим, любим, бережем друг друга. И если это каждый из нас поймет…
- Наступит "золотой век", вы хотите сказать? - саркастически усмехнулся Федосеев. - Тогда ждите у моря погоды!
- В том-то и дело, что ее не ждать надо, а самим делать. Каждому свою долю, какая по плечу. А в результате: с мира по нитке - голому рубашка.
- А фашизм?! Что вы на это скажете?
- Это крайность, брак человеческого производства! - вступилась Татьяна Ивановна. - Его уже нельзя исправить, можно только уничтожить. Но в основе своей Евгений Александрович, по-моему, нрав. Он ведь имеет в виду стремление человека к высокому самосознанию, к идеалу, в конце концов.
- Совершенно верно, - подтвердил Кучевский.
- Возможно, - Федосеев поднялся, одернул китель. - Но я - человек военный, человек действия. Если меня кто-то бьет, я не могу, не имею права расшаркиваться перед ним. Как же быть в таком случае с вашей гармонией?
- Вы опоздали, - вежливо улыбнулся Кучевский. - Когда бьют, поздно гармонией заниматься. Чтобы до этого не дошло, надо раньше позаботиться. Это как урожай: что посеешь, то и пожнешь. С той лишь разницей, что посев этот должен длиться столетия, не прекращаясь ни на один день. И, как вам известно, многие просветители, представляющие самые различные народы, посвятили этому всю свою жизнь. И не напрасно, заметьте.