В боковом нефе несколько монахов, среди которых был и травник, тихо беседовали, склонившись над телом, лежавшим на плитах. Грубо растолкав монахов, пробивая себе дорогу, дознаватель присел на корточки рядом с безжизненным телом юноши. Злат поддерживал голову несчастного. Лицо послушника было мертвенно-бледно, рот приоткрыт. Кто-то расстегнул узкий ворот, чтобы Макар мог легче дышать, и Артемий разглядел зловещие красноватые пятна на шее и впалой груди послушника. Тело юноши содрогалось в конвульсиях.
– Макар, ты слышишь меня? – проговорил Артемий, пытаясь сдержать волну бессильного гнева, подступавшую к горлу. – Это я, боярин Артемий. Что ты хотел мне сообщить? Говори!
Юный послушник открыл глаза, поблекшие от страданий. Он смотрел на дружинника, но, казалось, не видел его.
– Злат! – прошептал Макар, и зеленоватая пена выступила у него на губах.
– Я здесь, брат Макар! Я с тобой, друг мой!
Голос молодого художника звучал глухо. Он плакал.
– Говори, малыш! Назови мне имя! – просил Артемий.
Но было слишком поздно. Макар, вздрогнув, широко раскрыл глаза… Через мгновение его тело застыло. Потом он весь обмяк и упал на руки Артемия. Ни дознаватель, ни кто-либо другой больше ничего не могли сделать для Макара…
Дружинник осторожно положил голову послушника на плиты и поднялся. Один из монахов перекрестил безжизненное тело. Злат опустил голову. Слезы художника потекли на бледный лоб его друга. Артемий положил руку на плечо Злата, обвел взглядом людей, склонившихся над трупом. Лица одних монахов были суровыми, других – выражали любопытство, однако все они были удивленными.
– Бог мне свидетель, я никогда прежде не видел столь сильного приступа! – прошептал брат Кирилл, травник.
– Бедный юноша не отличался крепким здоровьем, он заболевал от любого пустяка… – начал другой монах.
Но прежде чем собравшиеся начали оживленно обсуждать происшедшее, Артемий прервал их:
– Именем князя Владимира и властью, данной мне, выйдите, братья! – приказал он. – Я должен осмотреть тело. Злат, ты можешь остаться, – добавил он, обращаясь к художнику, который, по-прежнему стоя на коленях, казалось, ничего не слышал.
Даже первоначальный осмотр, проведенный при колеблющемся пламени свечей, не оставил никаких сомнений: юноша был отравлен. Дознаватель не так хорошо разбирался в ядах, чтобы определить вещество, вызвавшее смерть послушника. Однако красноватые пятна и стремительная смерть, похоже, указывали на то, что был использован сильнодействующий яд, добавленный в пищу или напиток. Артемий принялся расспрашивать Злата.
– Да, я видел, как он появился непосредственно перед вечерней, – прошептал художник, делая над собой усилие, чтобы успокоиться. – Но он ни к чему не притрагивался… Нет, его мучила жажда, и он выпил воды из колодца.
– Вода в колодце не могла быть отравлена. Он что-нибудь ел или пил перед тем, как уехал в город?
– Я не знаю почему, но на трапезу он опоздал. Его обед еще стоял в трапезной, когда почти все монахи ушли. Он быстро проглотил юшку, потом сказал, что у него в городе есть дела, и ушел. Место Макара находится около входа, об этом все знают…
– Словом, ты хочешь сказать, что каждый, кто проходил мимо, мог подсыпать яд в его плошку, – заметил Артемий, пристально глядя на художника.
– Но это немыслимо! Кто-то из братьев так сильно ненавидел Макара? – воскликнул Злат. – Отравитель находится не здесь, а в городе! Ищи этого человека среди тех, с кем Макар встречался сегодня днем в Рше!
– Он приехал, чтобы повидаться со мной. К сожалению, я не смог с ним поговорить. Ты догадываешься, хотя бы смутно, что он собирался мне сообщить? По мнению Макара это было настолько важно, что он решил сегодня же приехать в город, не дожидаясь моего следующего приезда в пустынь. Ты вполне можешь об этом знать. Думаю, вы были очень привязаны друг к другу.
– Да, правда, мы были очень близки. Он был такой юный, наивный, доверчивый… Но он был настоящим другом. Моим единственным другом. Тем не менее он не раскрыл мне то, что может тебя интересовать, боярин.
Теперь покрасневшие глаза Злата были сухими. Он с вызовом смотрел на Артемия.
– Подумай, прежде чем ответить, – настаивал дознаватель. – Ты можешь мне помочь. Чтобы найти того, кто хладнокровно убил твоего друга, важна любая подробность.
– Это твоя работа, боярин. А моя – рисовать, а не искать убийц, разгуливающих на свободе. Но если я смогу отомстить за Макара, я сделаю это без твоей помощи.
Злат бросил последний взгляд на тело несчастного юноши. Было ли это всего лишь впечатлением, возникшим из-за колеблющегося пламени свечей? Артемию показалось, что теперь к выражению жалости в глазах художника примешивалось нечто вроде экзальтации. Словно, когда прошел шок, вызванный смертью друга, новая тайная мысль завладела умом художника, оживляя черты его лица и придавая загадочный и темный блеск его взгляду. Дружинник пристально вгляделся в лицо молодого человека. Сомнений не оставалось. Можно было подумать, что художник находился во власти странной лихорадки, а его глаза отражали смешение страха и возбуждения. Не говоря ни слова, боярин повернулся и вышел из церкви.
Артемий вновь сосредоточился на внешних следах, оставленных смертоносным веществом. Было необходимо, чтобы кто-нибудь сумел определить яд, подтвердить его действие и описать, каким образом он мог попасть в организм. Травник монастыря говорил о сильном приступе болезни, но это поспешное и слишком простое объяснение не могло удовлетворить дружинника. Тем не менее была одна особа, которая могла просветить Артемия, – знахарка Каллистрата. Но как найти ее дом ночью в лесу, в котором он – после приключений на болоте – боялся вновь угодить в ловушку?
Дознаватель выходил из церкви в тот самый момент, когда туда входил отец Никодим в сопровождении нескольких монахов. Боярин коротко поприветствовал его, поскольку торопился покинуть монастырь. Не было никакой необходимости присутствовать при констатации смерти и установлении причин, вызвавших ее, поскольку старец, разумеется, разделял мнение травника.
На улице было темно, как в печи. Пытаясь вспомнить, с какой стороны находится конюшня, Артемий чуть не упал, столкнувшись с монахом, быстрым шагом направлявшимся к церкви. С трудом сдержав ругательство, дружинник пробормотал слова извинения.
– О, да это боярин Артемий! – воскликнул монах, извиняясь в свою очередь.
Дружинник с сожалением узнал пронзительный голос ключника.
– Я ищу конюшню, но поскольку не видно ни зги…
– Следуй за мной, боярин, я отведу тебя туда. Это я распорядился экономить факелы, поскольку братья, за исключением нескольких послушников, назубок знают все уголки нашей территории.
Дознаватель покорно вздохнул, ключник взял его под локоть и повел в темноте, указывая путь.
– Кстати, о послушниках. Похоже, Макару стало плохо. Я как раз собирался проведать его. Полагаю, ничего серьезного. Несомненно, он переел, как всегда! Глядя на него, в это трудно поверить, ведь он худой, как гвоздь. Тем не менее он такой же прожорливый, как самый пузатый из монахов! Да и его приятель пачкун не лучше. Он так дорого обходится нашему монастырю!
– Теперь тебе не придется в чем-либо упрекать послушника Макара, – сухо ответил Артемий. – Бедный юноша умер.
В это мгновение из-за разорвавшихся облаков медленно вышла луна. Бледный луч озарил лицо монаха, на котором застыло выражение изумления. Прежде чем брат Сновид успел прокомментировать новость, дознаватель коротко поблагодарил его за помощь и быстро направился к конюшне, очертания которой уже можно было различить.
Мирянина, занимавшегося лошадьми, не было. Его, несомненно, привлекла суматоха, царившая вокруг церкви. Но в тот самый момент, когда Артемий собрался отвязывать лошадь, из черных глубин постройки возник, словно тень, хрупкий силуэт.
– Наконец-то, боярин! – сказала тень тонким голоском. – Мы ждали тебя, твоя белая лошадь и я. Ты позволишь сопровождать тебя?
– Филиппос! Ты как раз вовремя. Я собирался навестить твою мать. Но что ты здесь делаешь?
– Я принес заказ брата Кирилла, травника. На болотах мама собрала для него целую корзину лекарственных трав. Этим вечером заказ был готов, и я отнес его. Я собирался взять лошадь из конюшни монастыря, чтобы вернуться домой, но тут узнал твою лошадь, и… Я решил подождать тебя. Мы славно побеседовали, твоя белая лошадь и я.
Артемий невольно улыбнулся и, вскочив в седло, посадил мальчика впереди себя.
– Ты беседовал с моей лошадью? И о чем же вы говорили, если не секрет?
– Нет, не секрет, поскольку это касается тебя. Я говорил, что у тебя, несомненно, возникнет желание вновь увидеть мою маму и что мне нужно подождать тебя, чтобы попросить отвезти меня домой. Таким образом, я получил бы удовольствие проехаться верхом на моем друге, на белой лошади, а у тебя появилась бы причина заехать к нам.
Мальчик лукаво рассмеялся и взял вожжи. Дружинник положил руки на руки ребенка, тем не менее предоставив ему возможность править.
– Нет, ты ошибаешься, Филиппос! – уверенно возразил Артемий. – Нет нужды придумывать причину для моего приезда к вам. Мне действительно необходимо повидаться с твоей матерью. В данный момент она единственная, кто в состоянии мне помочь, ведь она знает все травы, растущие в лесу.
– Это, несомненно, связано со смертью послушника Макара, не так ли? – спросил Филиппос. – Я тоже думаю, что здесь дело нечисто.
– Я надеюсь прояснить его благодаря знаниям твоей матери. Теперь правь лошадью и перестань болтать.
– Как бы там ни было, я знал, что ты приедешь к нам, – твердо сказал Филиппос. – Не обижайся. Мама видела это в языках пламени.
Решительно, от этого мальчика, хитрого, как домовой, ничто не ускользало. Что касается загадочного намека на огонь, то боярин не стал задавать вопросов, решив узнать всю подноготную у самой Каллистраты.
– Надеюсь, твоя мать, как всегда, сможет увидеть в языках пламени нечто, что окажется мне полезным, – проворчал Артемий, пришпоривая лошадь.
Вскоре тропинка начала сужаться. По мере того как лес становился все непролазнее, верхушки деревьев плотнее заслоняли луну, делая темноту полной, густой и непроницаемой, словно саму ночь поглотила иссиня-черная тьма, равно как ночное небо и сомкнувшуюся влажную тень деревьев. И лишь уханье совы время от времени нарушало тишину, напоминая о существовании леса. Потом раздался жалобный крик кулика, потонувший в монотонном кваканье хора лягушек, говорившего о близости топкого болота, в котором чуть не погиб Артемий. И хотя дружинник был отважным человеком, он все же вздрогнул и благословил небеса за то, что на этот раз он путешествовал в обществе Филиппоса. Мальчик тоже молчал. Казалось, он целиком отдался возложенной на него миссии: провести гостя через грозный лабиринт, в котором ориентировался только он один.
– Приехали! – наконец сказал Филиппос.
И тут же из-за пелены облаков выглянула луна. Артемий узнал поляну с домом на сваях. В боковом окне, затянутом бычьем пузырем, горел тусклый огонек. Остальная часть дома была погружена во мрак. Только череп лошади выделялся белым пятном на темном фасаде. С легким поскрипыванием открылась дверь, и на крыльце появился женский силуэт.
– Мама, я привез боярина! – крикнул Филиппос.
– Какого боярина? – спросила знахарка, и Артемий понял, что она улыбается.
– Ты прекрасно знаешь какого. Того, кого лечила сегодня утром.
Мальчик ловко соскользнул на землю, вынудив Артемия самостоятельно позаботиться о лошади. Подняв еловую ветвь, Филиппос зажег ее и прикрепил к стене у входа. Каллистрата, которую теперь можно было разглядеть, приветствовала дружинника с верхней ступеньки крыльца.
– Чем на этот раз могу помочь тебе, дорогой гость? – спросила женщина. – Ты приехал за волшебной травой, чтобы излечиться от любовных страданий? Или чтобы купить расположение боярышни с золотистыми волосами, лазурными глазами и каменным сердцем?
– Не смейся надо мной, Каллистрата. В столь поздний час к твоему дому меня привела вовсе не любовь.
– Жаль! – улыбнулась Каллистрата, вводя боярина в большую комнату, пропитавшуюся запахами можжевельника, душицы и других трав, которых дружинник не мог определить.
От очага, в котором горел жаркий огонь, исходило тепло. Во второй раз дознаватель спрашивал себя, по какому волшебству он чувствует себя столь уютно – как это ни странно – в доме черноглазой знахарки. Но сейчас было не время расслабляться или шутить. Именно так он и сказал молодой женщине, лицо которой сразу стало серьезным.
– Прости меня, боярин! Удовольствие видеть в моем доме столь редкого и столь дорогого, как ты, гостя вынудило меня произнести эти неуместные слова. Что же произошло? Что вынудило тебя приехать в столь поздний час?
Артемий коротко поведал о том, что произошло в монастыре, рассказал о своих подозрениях относительно смерти юного послушника, подчеркнув важность, которую мог иметь этот эпизод в расследуемом им деле. Каллистрата выслушала его, не перебивая. Потом она сказала:
– Нет никаких сомнений, что симптомы, описанные тобой, указывают на сильнодействующий яд. Русские называют эту траву змеевкой или голубой болотной травой. Отвар из этой травы вызывает смерть через час или два после того, как его выпить. Возникает рвота, на верхней части тела появляются красные пятна. Однако эта трава встречается крайне редко. Надо хорошо ее знать, чтобы собирать и использовать. Тем более что эта же самая трава, истолченная в порошок, служит основой для приготовления лучшего в наших краях бальзама, заживляющего раны. Вот, посмотри. У меня есть почти готовое зелье из голубой травы. Через два-три дня бальзам загустеет, и им можно будет смазывать раны.
Каллистрата взяла с полки один из маленьких глиняных горшков и протянула его Артемию. Дружинник осторожно приподнял промасленную тряпицу, закрывавшую горшок, и понюхал зелье. Запах оказался знакомым. Он чувствовал его на губах несчастного юноши, который умер час назад.
– А вот сама голубая трава. Будь осторожен, не дотрагивайся до нее и не растирай пальцами.
Каллистрата показала на тонкий пучок стебельков, покрытых голубовато-зелеными, почти серебристыми цветками. Пучок лежал на влажном лоскуте, немного в стороне от других растений.
– И ты хранишь дома столь опасные травы?
– Не беспокойся, – улыбаясь, ответила молодая женщина. – Филиппос разбирается в травах так же хорошо, как и я. Мы не подвергаем себя опасности.
– Я подумал о другом. Любой, кто приходит к тебе под каким-либо предлогом, может взять эту траву! Достаточно, чтобы ты отвлеклась или чтобы тебя не было дома… И ее можно украсть…
– Но ведь надо знать, где я ее храню! Как гость узнает голубую траву среди сотен растений, которые я использую для своих снадобий?
– Точно так же, как узнал ее я, – по запаху.
Каллистрата, ставившая горшок на место, похоже, смутилась. Но через секунду она с сомнением покачала головой. Немного помолчав, дознаватель спросил:
– Ты уверена, что этот яд начинает действовать меньше чем через два часа?
– В принципе, да. Однако это зависит от природной стойкости организма. Если речь идет о молодом человеке, то яд может начать действовать и через три часа.
– Это доказывает, что послушнику подсыпали яд задолго до вечери. Иначе говоря, до того, как он покинул монастырь… или сразу после его приезда в город! Возможно ли, чтобы кто-то сопровождал его и дал ему съесть или выпить что-нибудь в Рше? По словам Василия, послушник приехал прямо к боярыне Дарье. Потом они оба немедленно направились к Прокопу! Старый боярин собственноручно поднес ему кубок медовухи… Или это был Олег, который принес ему напиток после того, как вышел вслед за боярышней, потерявшей сознание?
Бледное лицо Каллистраты слегка порозовело. Заметив, что рассуждает вслух, Артемий неожиданно осознал, что реакция знахарки связана с именами, которые он только что назвал.
– Говори, Каллистрата! Скажи мне: кто недавно посещал тебя? Князь Олег? Или боярин Прокоп? Я видел, как ты покраснела. Ты знаешь их обоих! Тебе не в чем себя упрекать, но ты должна рассказать мне все, что тебе известно! Впрочем, я уже заподозрил, что князь Олег связан с предыдущим убийством.
– Князь Олег невиновен, я в этом уверена! – твердо заявила Каллистрата. – Даже если он… Даже если все против него, он не смог бы совершить столь подлое, низкое, недостойное его положения деяние!
– Что тебе об этом известно? Признайся, ты недавно принимала его у себя. Бесполезно это скрывать… Конечно, если ты искренне хочешь мне помочь.
– Боярин, я всем сердцем хочу помочь тебе – любыми способами, чего бы мне это ни стоило! – медленно произнесла Каллистрата. Лицо ее приняло суровое выражение. – Пусть даже ценой собственной жизни.
– Я не прошу тебя об этом.
– Конечно нет. Этого требуют силы, которые управляют нашими судьбами. Я видела, что это было написано в языках пламени. Я прочитала это на золе.
– Женщина, – прервал Каллистрату Артемий, теряя терпение. – Я не прошу тебя описывать призраков, которые ты заметила в языках пламени. Я прошу тебя сказать, кого ты видела, из плоти и крови, у себя дома. Именем князя Владимира я приказываю назвать имена этих людей!
– От имени сил, превосходящих силу князя Владимира, я не имею права сказать тебе это, боярин.
Выйдя из себя, дружинник схватил молодую женщину за руки и начал трясти ее.
– Ты делаешь мне больно! – воскликнула Каллистрата.
Артемий отпустил тонкие запястья и, сконфуженный, пристыженный, опустил голову. Когда он осмелился вновь взглянуть на Каллистрату, он увидел ее лицо рядом со своим. Искорки пламени отражались в ее глазах и бросали золотистый отсвет на кожу. Неужели у него закружилась голова от запаха окружавших его растений? По-прежнему не понимая, что с ним происходит, он бросился на колени перед молодой женщиной и, обхватив ее ноги, прошептал:
– Прости меня, Каллистрата. Я не знаю, что со мной. Я сам не свой в твоем присутствии! Когда я чувствую, что ты противишься моей воле, у меня возникает желание избить тебя, сломить, уничтожить… Но я скорее умру, чем причиню тебе хотя бы малейшее зло! Помоги! Объясни, что со мной происходит. Научи вновь стать самим собой. И я смогу продолжить выполнять возложенные на меня обязанности.
– С тобой не происходит ничего необычного, – ласково ответила молодая женщина. – Ничего такого, что ты сам бы не сумел понять. Ты пребываешь в величайшем смятении, потому что отказываешься осознать вещи, новые для твоего сердца. А сейчас не изводи себя напрасно, забудь обо всем, что тревожит твою душу. Сосредоточься на загадке, занимающей твой ум. Я помогу. Несколько дней назад я действительно принимала у себя Олега. Но его посещение нисколько не связано с печальными событиями, о которых ты говоришь.
– Зачем он приезжал?
– Ну что же… Он приехал за зельем, которое оберегает влюбленных. Он хотел навсегда получить привязанность и верность своей зазнобы.
– Но это бессмысленно! – воскликнул Артемий. – Он в этом ничуть не нуждается. Подлипа безумно влюблена в него. Ответь, говорил ли он в твоем присутствии о княжеских сокровищах?
– А вот об этом я ничего не могу сказать тебе боярин. Мои губы запечатаны тайной, которая принадлежит не мне.