5
Егор Дашкевич, известный преступному миру по кличке Дашко, достал из холодильника копченое мясо и бутылку пива. Мясо он порезал на аккуратные пластики и выложил на тарелку. Пиво открыл зубами - благо зубы у него были такие, что только гвозди ими перекусывать.
До двух часов дня Дашкевич был абсолютно свободен. Однако из дома решил не уходить. Черт его знает, что может прийти в голову боссу. Вдруг он захочет, чтобы Егор срочно куда-то ехал, а на мобильник своему верному помощнику (Дашкевичу приятно было думать, что он не просто "шестерка" босса, а его "верный помощник") прозвониться не сможет. Как потом оправдаться?
Дашкевич сел за стол, поправив полы мохнатого халата, и принялся поглощать копченое мясо, пластик за пластиком, запивая его холодным пивом и рассеянно поглядывая в окно.
Егору Дашкевичу было двадцать три года. На первый взгляд - возраст не ахти какой, но ведь это как посмотреть. Иной столетний старец, патриарх и "мудрец", в жизни ничего, кроме собственных лаптей, и не нюхал. А иной "молодой да зеленый" испытал за свою недолгую жизнь столько, сколько хватит и на десяток пожилых мужиков, которые каждое воскресенье "забивают козла", сидя за обшарпанным столом в уютном московском дворике, прямо под окнами квартиры, в которой вот уже два года жил Егор Дашкевич.
Ох, как не любил Дашко этих стариков. В представлении Егора старые люди были чем-то вроде устаревшего или списанного за ненадобностью материала, который все еще - непонятно по каким причинам - значится в каком-то таинственном списке какого-то таинственного ведомства. И в дело этот материал не употребишь, и сжечь его нельзя. Вот и приходится Егору каждый раз, глядя в окно, видеть перед собой всю эту никчемную, крикливую рухлядь.
Егор Дашкевич стал сиротой в десять лет. Его родителей сбил грузовик, а за рулем грузовика сидел пьяный ублюдок. Ублюдку дали всего восемь лет - сработали какие-то там смягчающие обстоятельства. А Егора взяла на воспитание тетка. С теткой они жили душа в душу. Она редко появлялась дома, а если и появлялась, то лишь затем, чтобы проспаться и протрезветь. Егора это вполне устраивало. Время от времени тетка приводила в дом подруг - таких же пьяных, стареющих и слезливых, как и она сама. Одна из таких подруг однажды сделала Егора мужчиной.
"Трахаться" Дашкевичу не понравилось. В сексе не было ничего похожего на то, каким его обычно показывают по телевизору в эротических фильмах. Жгучее желание, несколько телодвижений и затем - мимолетное удовлетворение, которое тут же сменяется отвращением к тому, кого вожделел еще несколько минут назад. Все это было похоже на какой-то дьявольский обман. Как если бы, околдованный чертом, человек вдруг воспылал бы желанием к куску навоза. Страсть и предмет этой страсти абсолютно неравнозначны, но понимать это начинаешь лишь тогда, когда сам, по собственной воле, забрался в кучу дерьма.
Пятнадцатилетний Егор очень долго думал обо всем этом и в конце концов решил - пусть весь мир обманывает себя, как хочет, а он, Егор Дашкевич, не станет обманываться. Секс - это мерзость, навоз, но уж коли без него не обойтись, то время от времени можно и немного попачкаться. Но восхвалять этот навоз, как делают это другие, Егор не намерен. Расставив, таким образом, все точки над "и", Дашкевич стал смотреть на женщин пренебрежительно, и даже - презрительно.
Кончилось все тем, что однажды в декабре он вынес пьяную тетку на улицу, прямо в ночной мрак и холод, усадил ее на скамейку и так оставил. А утром, когда толстые, обрюзгшие щеки тетки покрылись белесой изморозью, Дашкевич вызвал милицию.
Так у Егора Дашкевича появилась своя собственная квартира в Москве.
Никаких угрызений совести по поводу смерти тетки он не испытывал. Они никогда не были по-родственному близки. Тетка не лезла в жизнь Егора, Егор не трогал тетку, однако время от времени им приходилось "маячить" друг у друга перед глазами, а это не вызывало восторга у обоих.
Кто-то из них двоих должен был в конце концов освободить квартиру, чтобы окончательно оставить в покое другого. Егор был молод и здоров, тетка же была жалкой, старой пьянчужкой, то есть "отработанным материалом", от которого необходимо было избавиться. Вот Егор и избавился.
Метод решения проблемы, который Егор Дашкевич испробовал на тетке, оправдал себя целиком и полностью. Из этого случая Дашкевич сделал для себя три важных вывода: во-первых, не нужно бояться радикальных методов, во-вторых, никаких мук совести в природе не существует, и, в-третьих, главное в любом деле - не попадаться. Если твердо усвоишь эти выводы и станешь руководствоваться ими в жизни - перед тобой откроются любые перспективы.
И вскоре они открылись!
Три года назад один из приятелей, с которым Дашкевич "обстряпывал" прибыльные дела, привел его к Юрию Отарову. "Только не мямли и не тушуйся, - предупредил приятель. - Босс не любит, когда ему лижут жопу. Не лебези, но будь вежлив".
Босс оказался невысоким, полным человеком с лысоватой, седоватой головой, тяжелым подбородком и умными, внимательными глазами. Он был приветлив и дружелюбен.
- Так, значит, ты хочешь у меня работать? - спросил он Егора.
- Да, - ответил Егор, стараясь не робеть и держаться свободно и вежливо (а не подобострастно и испуганно).
- Я навел о тебе кое-какие справки, - сказал босс с мягкой отеческой полуулыбкой. - Похоже, ты и в самом деле стоящий парень.
Сердце Дашкевича радостно забилось. Если такой большой человек, как Отаров, назвал его "стоящим парнем", то, стало быть, так оно и есть.
Босс пристально вгляделся в лицо Дашкевича и еле заметно усмехнулся. Потом сказал:
- Расскажи мне о своих слабостях, сынок. Только ни о чем не утаивай, потому что я все равно узнаю правду.
Дашкевич немного растерялся. Приятель не предупредил его о том, что босс будет задавать такие странные вопросы, а то бы он подготовился.
- Ну… - начал Дашкевич, легонько пожимая плечами, - я люблю иногда выпить.
- Пиво, водку, коньяк?
- Пиво, - сказал Дашкевич.
Босс понимающе кивнул головой.
- Пиво - хороший напиток, - сказал он, - но только если пить его в меру. Две бутылки - это напиток, а четыре - это уже яд. Он убивает человека.
- Как это? - не понял Дашкевич, силясь сообразить, каким же образом четыре бутылки пива могут убить взрослого мужика.
- Просто, - ответил босс и снова усмехнулся. - Четыре бутылки пива делают человека пьяным. А пьяный человек делается болтливым. Понимаешь, что я имею в виду?
Дашкевич с готовностью качнул головой:
- Да, босс.
- Это хорошо. Ну а как насчет девочек? Любишь это дело?
Дашкевич на несколько секунд задумался, пытаясь определить, какой ответ хочет услышать от него босс, но так ничего и не определил, а потому сказал правду:
- Иногда. Но чисто для разрядки.
- А как насчет чувств? - спросил его босс.
Дашкевич пожал плечами:
- Да никак.
Босс вновь удовлетворенно кивнул, и у Егора с души отлегло. А босс добавил:
- Бабы - это зло, сынок. То, что знает одна баба, знает весь мир. Никогда не откровенничай с бабой.
- Не буду, - честно пообещал Дашкевич.
Босс внимательно на него посмотрел, потом улыбнулся и сказал:
- Ну, в таком случае, иди и работай.
Так Дашкевич стал работать на Юрия Отарова.
Первое время дела были несложные, но ответственные. Иногда нужно было что-то поджечь, иногда кое-кого припугнуть - но припугнуть по-тихому, не привлекая внимания окружающих. Главное в этом деле было держать себя хладнокровно, а хладнокровия Егору Дашкевичу не занимать.
Однажды он в течение двух часов делал ножом надрезы на теле привязанного к стулу молчаливого мужчины. Крови вытекло немного, да и раны были пустяковые, но через два часа молчаливый мужчина заговорил (вернее, отчаянно замычал, давая понять, что готов к разговору). После того как мужчина рассказал все, что было нужно, Егор убил его - быстро и бесшумно, одним ударом ножа, как опытный мясник убивает свинью. Так, как его научил приятель, Сергей Халимон, с которым Дашкевич часто теперь работал в паре…
Дашкевич расправился уже со второй бутылкой пива, когда лежащий на столе мобильник запиликал его любимую мелодию из фильма "Бригада".
Дашкевич небрежно сгреб "трубу" со стола и приложил ее к уху.
- Алло, Дашко, - услыхал он голос своего напарника Халимона, - ты сейчас где?
- На хате, где еще, - ответил Дашкевич.
- Поторчи там с полчасика. Я подъеду.
- Ладно, - сказал Дашкевич. - А че за канитель-то? Я могу и "в поле" выехать.
- Сиди, не менжуйся. Сказано жди, значит, жди.
Халимон дал отбой.
Дашкевич положил мобильник на стол и задумчиво на него посмотрел. Что-то тут было неладно. До сих пор он всего пару раз встречался с Халимоном в своей квартире, остальные встречи проходили в съемной хате или где-нибудь "в поле", то есть в городе: в сквере, в кафе, в машине, припаркованной в каком-нибудь тихом, укромном месте.
"Че-то Халимон темнит, - подумал Дашкевич. - С чего бы это вдруг? Из-за того лоха, что ли? - Дашкевич вспомнил окровавленную шею Штыря и поморщился. - Да нет, вряд ли. Лох был, конечно, болтливый, но ведь он унес свою болтовню в могилу. А значит, и все концы".
Подумав так, Дашкевич успокоился. Мало ли какое дело может поручить ему босс. Тут ведь такая работа - никогда не знаешь, где и зачем ты понадобишься. Сказано ждать дома, значит, надо ждать дома. И хватит менжеваться.
Дашкевич достал из холодильника третью бутылку пива и, так же, как и предыдущие две, открыл ее зубами. К тому моменту, когда бутылка опустела наполовину, кто-то позвонил в дверь.
Дашкевич поставил бутылку на стол и посмотрел в сторону прихожей. Открывать он не торопился. Халимон, конечно, парень крутой, но ведь не сахарный - подождет, не растает. Дашкевич снова поднял бутылку и, припав к ней губами, допил пиво до дна.
В дверь тем временем опять позвонили - на этот раз долго и требовательно.
Поставив пустую бутылку на пол, Дашкевич встал, взял со стола кухонный нож и спрятал его в настенный шкафчик, в котором он хранил выпивку. Только после этого он пошел открывать дверь.
Халимон злобно глянул на Дашкевича, но ничего не сказал. Только переступив порог прихожей и закрыв за собой дверь на замок, он глухо прорычал:
- Хрен ли ты не открываешь, баклан? Мне че, ночевать в твоем засранном подъезде?
Оба вопроса были риторическими, и Дашкевич не стал на них отвечать.
Они прошли на кухню. Халимон втянул носом воздух, криво усмехнулся и сказал:
- Пивасиком балуешься? Нормально. Он квасит, а другие за него перед старшаками отдуваются.
- А че отдуваться-то? - угрюмо отозвался Дашкевич. - Я бы и сам. Че там за канитель? Из-за лоха, что ли, того?
Халимон уселся на стул и весело посмотрел на Дашкевича:
- Да все нормально, братела. Забудь. Я боссу все объяснил, он на тебя не в обиде. Так что с тебя пузырь коньяковского. И чтоб звездочек было не меньше пяти.
- Уф-ф… - облегченно сказал Дашкевич, усаживаясь за стол, прямо напротив Халимона. Он только сейчас понял, насколько сильно волновался.
Халимон глянул на порозовевшие щеки приятеля и усмехнулся, на этот раз беззлобно:
- Че вздыхаешь, Дашко? Обтрухался малость, да?
- Есть малек, - кивнул Дашкевич. - Босс уже был в курсе или ты ему рассказал?
- Не, ему еще до меня кто-то инфу слил. У босса везде глаза и уши, ты же знаешь.
- Во, блин, шакалы, - в сердцах сказал Дашкевич. - На всю Москву ни одного нормального пацана, одни стукачи.
- Да ты не стремайся, - успокоил его Халимон. - Босс - мужик с понятием, перетерли как надо. Я базарил, он слушал. Потом наоборот. То, что лоха пришили, говорит, правильно. Только надо было потом от тела избавиться. Менты тоже не дауны, сразу дойдут, за что Штыря пришили.
- Ну и че? - пренебрежительно пожал плечами Дашкевич. - Хрен ли они из этого выжмут?
- Менты умеют носами землю рыть, - тихо и холодно заметил Халимон.
Дашкевич слегка напрягся, и Халимон тут же сменил тон.
- Ладно, Дашко, - с прежней веселостью сказал он, - че теперь-то базарить. Давай тащи коньяковского. Отметим.
Дашкевич еще раз облегченно вздохнул, затем встал со стула и подошел к настенному шкафчику. Раскрыл дверцы и осмотрел содержимое.
- Коньяк кончился, - сказал он, не оборачиваясь. - Есть водяра. "Русский стандарт". Начислить по полтиннику?
- Че полтинник, можно и больше. Давай уже доставай.
Дашкевич взялся за бутылку, и тут за спиной у него раздался сухой щелчок.
- Это че? - не оборачиваясь, упавшим голосом спросил Дашкевич.
- Это смерть твоя, братела, - холодно сказал у него за спиной Халимон. - Босс приказал тебя убрать. Ты уж извини.
- Как это? - сказал Дашкевич дрогнувшим голосом, чувствуя, как все у него внутри холодеет. - Ты же сказал, что перетер.
- Перетер-то перетер, - подтвердил Халимон. - Только терка получилась не в твою пользу.
- Херня какая-то, - тихо прошептал Дашкевич. И затем, чуть громче: - Так, значит, босс приказал тебе меня завалить?
- Угадал, - вновь согласился Халимон. - Ты извини, братела. Как говорится, ничего личного. Ты же знаешь, я не могу не выполнить приказ.
- Но ведь мы сделали все, как нужно. Ты сам сказал, и тот терпила уже ничего никому не расскажет.
- Он-то не расскажет, - уныло согласился Халимон, - зато другие могут. Говорил я тебе: не трепи языком - на беду нарвешься. Вот и нарвался.
Халимон секунду помолчал, потом холодно произнес:
- Если будешь стоять спокойно, умрешь быстро. Ты знаешь, я хорошо стреляю. Обещаю выстрелить тебе прямо в затылок.
Дашкевич нащупал на полке кухонный нож и крепко сжал его в руке. Не медля больше ни секунды, он резко развернулся и, пригнув голову, бросился на Халимона.
Выстрел прозвучал сухо и отрывисто, как лай большого пса. Дашкевич почувствовал, как пуля обожгла ему голову, но не остановился, и в следующее мгновение острый столовый нож до самой рукоятки погрузился в мускулистую и неожиданно мягкую шею Сергея Халимона.
6
Под пристальным взглядом Турецкого помощник Елены Сергеевны Канунниковой Владимир Юдин - худощавый молодой мужчина с чернявой физиономией цыганенка - чувствовал себя неуютно. Турецкий не лез за словами в карман, он говорил жестко, без всяких церемоний, лишь изредка задумчиво растягивая слова и не забывая при этом смотреть на Юдина такими глазами, словно в них были вделаны маленькие рентгеновские аппараты.
- Значит, вы сейчас нигде не работаете?.. - протянул Турецкий, разглядывая Юдина, как зоолог разглядывает маленького зверька, попавшегося в ловушку.
Юдин вежливо улыбнулся и повторил:
- Нигде. Видите ли, Александр Борисович, после смерти Елены Сергеевны я долгое время был сам не свой. - Он потупил глаза и с деланным смущением добавил: - Скажу вам прямо - эта беда сильно подорвала мое здоровье. Я даже вынужден был пройти специальный курс лечения…
Турецкий нетерпеливо качнул рукой:
- Я знаю, что вы пьете. Следователь, с которым вы беседовали, рассказал мне о вашем "способе лечения". У вас что, был запой?
- Ну почему же запой? - обиженно ответил Юдин.
- Что же тогда помешало вам устроиться на работу?
Юдин вздохнул и ответил:
- Нервы. Нервы помешали. В первую неделю после… после той трагедии меня сильно мучили бессонницы. А если всю ночь не спишь, то какой из тебя работник к утру? Вот я и решил сперва подлечиться, попить таблетки, разные успокаивающие травки и так далее…
Турецкий едва заметно усмехнулся.
- Ну и как, помогло? - спросил он.
- Пока не очень. - Юдин слабо улыбнулся: - Но, по крайней мере, сейчас я уже не ворочаюсь всю ночь, мне удается забыться на два-три часа… Иначе бы я давно сошел с ума.
Юдин изобразил на лице нечеловеческое страдание, однако Турецкий, казалось, не обратил на это никакого внимания.
- Где вы были в день смерти Канунниковой и ее мужа? - строго спросил он.
- Дома, - ответил Юдин. - Видите ли, Александр Борисович, до шести утра мы все сидели в штабе, а потом стали разъезжаться по домам. Настроение у всех было отвратительное. Помнится, я даже хотел заехать по пути в какой-нибудь бар и напиться, но передумал.
- Почему?
- Слишком сильно устал и хотел спать. Около семи часов утра я приехал домой, умылся, разделся и лег в постель. Спал я часов до трех, а потом меня разбудил телефонный звонок.
- Кто звонил?
- Председатель правления нашей партии Дубинин. Он рассказал мне о том, что случилось. После этого я… - Юдин поднял руку и мучительно потер пальцами смуглый лоб. - Простите, я плохо помню… - пролепетал он. - У меня в голове все смешалось и… О господи, я не знаю… Я чуть с ума не сошел от горя. Вам, разумеется, трудно в это поверить. Ведь мы не были с Еленой Сергеевной ни родственниками, ни близкими друзьями… Но уверяю вас, что это правда.
Юдин замолчал и опустил взгляд, принявшись с усиленным вниманием разглядывать свои худые, смуглые руки, лежащие на коленях.
Во время беседы со следователем Владимира Юдина мучила одна неотступная мысль: как бы поскорее распрощаться с хозяином кабинета (а беседа проходила в кабинете Турецкого), покинуть эти страшные стены, добраться до машины, открыть бардачок и…
Тут Юдин представлял, как "Баллантайнс", к которому он пристрастился в последние недели, горячей волной прокатывается по пищеводу и как эта горячая спасительная волна, поднявшись к голове, нежно окутывает мозг, заставляя его позабыть о проблемах и страхах - хотя бы на время.
Однако беседа не кончалась. Турецкий с методичностью садиста задавал новые и новые вопросы, и постепенно Юдин все больше приходил в отчаяние. Ничего, что могло бы вызвать у следователя подозрения, Юдин не сказал. Для этого он был слишком трезв и слишком осторожен. Но он чувствовал, что еще немного, и утомленный мозг перестанет контролировать слова, и тогда может случиться беда. И вот это-то ощущение надвигающейся беды больше всего нервировало Юдина.
Наконец Турецкий проявил милосердие, закончил свой дьявольский допрос и сказал:
- В общем, так, гражданин Юдин. - Он особенно подчеркнул это слово - "гражданин". - Я беру с вас подписку о невыезде. Не вздумайте никуда уезжать из Москвы и будьте на связи. Если я узнаю, что вы куда-то уехали, не предупредив меня, - пеняйте на себя. Церемониться не стану.
- Нет-нет, что вы, - заверил следователя Юдин. - Я ведь понимаю. Обещаю вам, что никуда не уеду, пока вы не разрешите.
На этом - к огромному счастью Юдина - допрос был закончен. К своей машине Юдин летел как на крыльях. В долю секунды ворвался он в салон и захлопнул за собой дверцу. И тут случилось нечто такое, что едва не стоило нервному Юдину жизни.
- Сиди смирно и не двигайся, суслик, - услыхал он у себя над самым ухом знакомый, неприветливый голос.
Юдин вздрогнул, да так сильно, что чуть было сам не напоролся на нож. Посмотрел в зеркальце заднего обзора и поежился, как будто ему внезапно стало холодно. И тут же в голове у Юдина пронеслась мысль - вот она! Та самая расплата, о которой он не раз думал долгими зимними ночами, лежа в горячей постели, изнывая от жажды и бессонницы.
- Дашко? - произнес Юдин хриплым, подрагивающим голосом. - Что ты здесь делаешь?