- Как поживаешь? Ты у нас мастерица? Взгляни, ладно?
В спальне, в которой витал запах американских сигарет и кровать была разобрана, До, не сняв пальто, водрузила абажур на место. Ми тем временем рылась в шкатулке, стоящей на секретере, потом исчезла в соседней комнате. Оттуда она вернулась с тремя купюрами по десять тысяч франков в одной руке и с махровым полотенцем - в другой. Деньги она протянула До, и та в недоумении машинально их взяла.
- Этого хватит? - спросила Ми. - Господи, знаешь, а я бы тебя никогда не узнала!
Она ласково смотрела на До прекрасными, словно из фарфора, внимательными глазами. Вблизи она уже не казалась старше двадцати лет, она и впрямь была очень красива. В неподвижности она оставалась секунды две, не больше, потом, словно вспомнив о чем-то срочном, устремилась к двери.
- Чао! Дай о себе знать, хорошо?
- Но… я не понимаю…
До пошла следом, протягивая купюры. На пороге ванной комнаты, где из кранов текла вода, Ми круто обернулась.
- Мне не нужны деньги! - повторяла До.
- Разве ты не об этом просила меня по телефону?
- Я просила о встрече, чтобы мы поговорили.
Ми то ли удивилась, искренне опечалилась, то ли сильно затосковала - а может, все это вместе.
- Поговорили? О чем?
- О том, о сем, - сказала До. - Просто хотелось с тобой повидаться, и все.
- В такой-то час? Послушай, садись пока, я через пару минут освобожусь и приду.
Полчаса До дожидалась в спальне, перед купюрами, которые она положила на кровать, так и не решившись снять пальто. Наконец появилась Ми в махровом халате, энергично вытирая полотенцем волосы. Она произнесла одну фразу по-итальянски - До, естественно, ее не поняла, - потом спросила:
- Ничего, если я лягу? Немного поговорим, пока я не засну. Ты далеко живешь? Если никто не будет беспокоиться, можешь, если пожелаешь, переночевать здесь. Тут целое море кроватей. И поверь, я очень рада тебя видеть, не делай такую обиженную физиономию.
Удивительно было, как это она еще ухитрялась уловить выражение лица. Она улеглась в халате, закурила сигарету, сказала До, что, если она хочет выпить, бутылки где-то в соседней комнате. И тотчас уснула - с дымящейся сигаретой в руке, мгновенно, как кукла. До не поверила своим глазам. Она дотронулась до плеча куклы, та пошевелилась, пробормотала что-то и выронила сигарету на пол.
- Сигарета… - жалобно протянула Ми.
- Я потушу.
Кукла изобразила губами звук поцелуя и вновь заснула.
Назавтра До вышла на работу с опозданием - впервые за два года. Ее разбудила пожилая женщина, нисколько, похоже, не удивленная тем, что нашла ее спящей на диване. Ми уже не было.
За обедом в бистро около банка, где подавали "дежурные блюда", До ограничилась тремя чашками кофе, проглотив их одну за одной. Есть ей не хотелось. Она была несчастна, как если бы ее незаслуженно обидели. Жизнь, дав вам что-то одной рукой, другой тут же это и отбирает. Ночь До провела у Ми, она вошла в ее интимный мир быстрее, чем могла об этом мечтать. Но теперь у нее было еще меньше, чем накануне, оснований для встречи. Ми оставалась неуловимой.
В тот же день, выйдя из банка, До пустила побоку свидание с Габриелем и вернулась в резиденцию. Из холла позвонила в номер четырнадцать. Мадемуазель Изоля не было. Весь вечер До прошаталась в окрестностях Елисейских Полей, зашла в кино, потом снова принялась прогуливаться под окнами номера четырнадцать. К полуночи, еще раз справившись о Ми у консьержа в черном, До отступилась.
Примерно десять дней спустя, в среду утром, "рассчитанный шанс" в банке повторился. В этот день Ми была в бирюзовом костюме - погода стояла теплая - и в сопровождении молодого человека. До перехватила ее у окошка кассы.
- А я как раз собиралась тебе позвонить, - выпалила она. - Отыскались старые фотографии, и я хотела пригласить тебя на ужин и показать их.
Ми, явно застигнутая врасплох, без особой убежденности в голосе пробормотала, что это замечательно, надо бы это провернуть. Она внимательно посмотрела на До, как в первый вечер, когда хотела дать ей денег. Неужели она проявляет к людям больше интереса, чем это кажется на первый взгляд? Должно быть, она прочитала в глазах До мольбу, надежду, страх быть отвергнутой.
- Послушай, - сказала Ми, - завтра вечером у меня одна тягомотная обязанность, но я освобожусь достаточно рано, чтобы поужинать. Я тебя приглашаю. Найди меня часам этак к девяти. Во "Флоре", если ты не против. Я никогда не опаздываю. Ciao, carina.
Ее сопровождающий одарил До безразличной улыбкой. Когда они проходили к двери, он обнял черноволосую принцессу за плечи.
Она вошла во "Флору" без двух минут девять, в накинутом на плечи пальто и в белой косынке. До, уже полчаса сидевшая за стеклянной перегородкой террасы, за минуту до этого увидела подъезжавший "МГ" и поздравила себя с тем, что Ми приехала одна.
Ми выпила сухой мартини, рассказала о приеме, с которого только что уехала, о книге, которую закончила читать прошлой ночью, расплатилась, сказала, что умирает с голоду, и спросила, нравятся ли До китайские рестораны.
Они поужинали на улице Кюжа, сев друг против друга и заказав разные блюда, которые разделили пополам. Ми заметила, что распущенные волосы больше идут До, чем шиньон, который был у нее в первый вечер. У нее самой волосы были гораздо длиннее, и ей приходилось тратить чертову прорву времени на то, чтобы их причесать. Две сотни взмахов щеткой ежедневно. Временами Ми умолкала и смотрела на До так пристально, что той становилось не по себе. А временами продолжала свой монолог, перескакивая с одного на другое, и тогда казалось, что ей все равно, кто сидит напротив нее.
- Да, кстати, где же фотографии?
- Они у меня дома, - ответила До. - Это в двух шагах отсюда. Я думала, что мы могли бы потом заскочить ко мне.
Усаживаясь за руль своего белого "МГ", Ми объявила, что чувствует себя замечательно и премного довольна проведенным вечером. Входя в гостиницу "Виктория", она отметила, что район хороший, а в номере Ми тотчас ощутила себя как дома. Она сняла пальто, туфли и свернулась калачиком на постели. Вместе они принялись рассматривать маленькую Ми, маленькую До и забытые, вызывающие умиление лица. До, стоящей на коленках рядом с Ми на постели, хотелось бы, чтобы это длилось вечно. Аромат духов Ми она чувствовала так близко, что могла быть уверенной: он останется при ней и после ухода гостьи. Она обвила рукой плечи Ми и уже не могла разобрать, чье тепло ощущает: то ли плеч Ми, то ли своей руки. Когда Ми засмеялась при виде снимка, на котором обе они сидели на краю тобоггана, До не выдержала и в отчаянии поцеловала ее в волосы.
- Хорошее было время, - сказала Ми.
Она не отстранилась. На До она не глядела. Снимки все уже были просмотрены, но она, по всей видимости, смущенная, не двинулась с места. Наконец она повернулась к До и очень быстро проговорила:
- Поехали ко мне.
Она встала и обулась. Увидев, что До сидит на месте, она вернулась к ней, опустилась перед ней на коленки и положила ей на щеку прохладную ладонь.
- Я хотела бы навсегда остаться с тобой, - сказала До и притянула к своему лбу плечо юной принцессы, которая теперь была отнюдь не безразличной, а нежной и уязвимой, как та маленькая девочка, какой она была когда-то, и которая прерывающимся голосом отвечала:
- Ты слишком много выпила в этом китайском ресторане, ты сама не знаешь, что говоришь.
В машине До проявляла притворный интерес к проносящимся за окном Елисейским Полям. Ми тоже молчала. В номере четырнадцать пожилая женщина ждала, дремля в кресле. Ми выпроводила ее, громко чмокнув в обе щеки, закрыла за ней дверь, швырнула туфли в дальний угол комнаты, пальто - на диван. Она смеялась и выглядела счастливой.
- Что у тебя за работа? - спросила она.
- В банке-то? О, слишком долго рассказывать. К тому же это совсем не интересно.
Ми, уже опустившая верх платья, вернулась к До и принялась расстегивать на ней пальто.
- Какая же ты бука! Снимай это, устраивайся! На тебя такую без слез не взглянешь. Да начнешь ты шевелиться?
Кончилось тем, что они сцепились и обе упали - частью на кресло, частью на ковер. Ми была сильнее. Удерживая До за запястья, она смеялась, запыхавшись после борьбы.
- Что у тебя за мания - все усложнять? - спросила Ми. - Хотя да, ты выглядишь сложной девушкой. Когда это ты у нас стала такой сложной? Когда научилась мучить людей?
- Я всегда была такой, - ответила До. - Я тебя никогда не забывала. Часами смотрела на твои окна. Представляла себе, что спасаю тебя во время кораблекрушения. Целовала твои фотографии.
До не могла больше говорить - она лежала на ковре с пригвожденными к полу запястьями, а сверху на нее навалилась Ми.
- Ну ладно, хватит, - заключила Ми.
Она поднялась и упорхнула к себе. Спустя мгновение До услышала, как из кранов в ванной комнате потекла вода. Тогда поднялась и До, вошла в спальню Ми и принялась рыться в шкафу в поисках пижамы или ночной рубашки. Первой нашлась пижама. Она оказалась До впору.
Ту ночь она провела на диване в комнате у входа. Ми, лежа в соседней комнате, много говорила, возвышая голос, чтобы быть услышанной. Снотворное она не приняла. Вообще-то она прибегала к нему часто, чем объяснялось и то, как внезапно она заснула в тот, первый, вечер. И еще долгое время после того, как объявила: "Баиньки, Доиньки!" (на это тоже полагалось рассмеяться), - она продолжала свой монолог.
Часа в три ночи До проснулась и услышала, что Ми плачет. Прибежав к ее кровати, До обнаружила Ми в слезах, выпроставшейся из-под простыней и спящей без задних ног. Она укрыла Ми, притушила лампу и улеглась на свой диван.
Назавтра вечером у Ми был "кое-кто". Звоня по телефону из "Дюпон-Латен", До слышала, как этот "кое-кто" спрашивает сигареты. Ми отвечала ему: "Да вот они на столе, ты ослеп, что ли?"
- Я тебя не увижу? - спросила До. - Кто этот парень? Ты уходишь с ним? А после я не могу с тобой увидеться? Я могу подождать. Могу расчесать тебе волосы. Могу сделать все что угодно.
- Не мучай меня, - ответила Ми.
Тем же вечером в час ночи она постучала в дверь номера До в гостинице "Виктория". Она, по всей видимости, много пила, много курила, много говорила. Она была грустная. До раздела ее, в свою очередь одолжила ей пижамную курточку, уложила в свою постель, держала ее в объятиях до самого звонка будильника; она не спала, слушала ее ровное дыхание и думала: "Теперь это уже не сон, она здесь, она моя, я буду вся пропитана ею, когда с ней расстанусь, я и есть она".
- Тебе обязательно туда идти? - спросила Ми, приоткрыв один глаз. - Давай-ка заваливайся снова. Я включаю тебя в "регистр".
- Куда-куда?
- В платежный журнал крестной. Ложись. Я заплачу.
До была уже одета и готова уходить. Она ответила, что это чушь, что она не игрушка, которую берут, а потом бросают. Банк дает ей жалованье, которое выплачивается каждый месяц и обеспечивает ее существование. Ми выпрямилась в постели - лицо свежее, отдохнувшее, взгляд совершенно ясный и свирепый.
- Ты говоришь, точь-в-точь как один мой знакомый. Если я говорю, что заплачу, значит, я заплачу! Сколько ты получаешь в своем банке?
- Шестьдесят пять тысяч в месяц.
- Считай, что ты получила прибавку, - сказала Ми. - Иди ложись, или я тебя уволю.
До сняла пальто, поставила кофе, посмотрела в окно на солнце Аустерлица, которое вовсе не было пламенем. Когда она принесла чашку с кофе в постель Ми, она знала, что восторг ее продлится дольше утра, что теперь все, что она сделает или скажет, когда-нибудь может быть использовано против нее.
- Ты премилая игрушка, - заметила Ми. - Твой кофе хорош. Давно ты здесь живешь?
- Несколько месяцев.
- Собирай вещички.
- Ми, ты должна понять. Это очень серьезно - то, что ты заставляешь меня делать.
- Представь себе, я это поняла уже два дня назад. Думаешь, много найдется людей, что спасали меня во время кораблекрушения? И потом, я уверена, что ты не умеешь плавать.
- Не умею.
- Я тебя научу, - пообещала Ми. - Это легко. Вот смотри, руками надо двигать вот так. С ногами посложнее…
Смеясь, она опрокинула До на кровать, заставила ее загребать руками, потом вдруг остановилась, без улыбки посмотрела на До и сказала, что да, это серьезно, но не настолько.
Последующие ночи До провела на диване у входа, в номере четырнадцать резиденции "Вашингтон", в некотором роде охраняя любовные игры Ми, спавшей в соседней комнате с одним довольно заносчивым и неприятным субъектом. С тем самым, кого До видела в банке. Звали его Франсуа Руссен, он служил секретарем у адвоката и не лишен был известного лоска. Поскольку в голове у него бродили примерно те же смутные чаяния, что и у До, они с первой же минуты откровенно невзлюбили друг друга.
Ми утверждала, что он хорош собой и безобиден. По ночам До была слишком близко, чтобы не слышать, как та стонет в объятиях молодчика. И страдала от этого, как от ревности, прекрасно зная, что на самом деле это куда более простое чувство. В тот вечер, когда Ми спросила, сохранился ли еще за ней номер в гостинице "Виктория" - она собиралась провести там ночь с другим парнем, - До почти обрадовалась. Номер был оплачен по конец марта. Ми пропадала трое суток. Франсуа Руссен был чрезвычайно уязвлен, зато До не грозило никакой опасности со стороны этого другого, о котором она ничего не знала (кроме разве что того, что он был бегуном) и который весьма скоро оказался забыт.
Случались и вечера, когда Ми оставалась одна. Ей было невыносимо оставаться одной. Кто-то должен был пару сотен раз проводить расческой по ее волосам; кто-то должен был тереть ей в душе спину; кто-то должен был гасить ее сигарету, когда она засыпала; кто-то должен был выслушивать ее монолог - всем этим была До. Она предлагала устроить ужин на двоих и заказывала самые немыслимые блюда (например, яичницу-болтушку) под серебряными крышками. Она показывала Ми, как складывать из салфетки всяких животных, она через два предложения на третье говорила ей "золотце мое" или "моя ненаглядная". Особенно когда клала ей руку на затылок или на плечо или обнимала ее за талию - она постоянно сохраняла с Ми физический контакт. Это было для Ми самым важным наряду с необходимостью убаюкивать себя перед сном с помощью снотворного, парней или болтовни - необходимостью, которая была ни чем иным, как тем давнишним страхом перед темнотой, когда мама уходит из твоей комнаты. Обе эти наиболее ярко выраженные (до такой степени, что До считала это патологией) черты характера Ми шли прямиком из детства.
В марте До сопровождала Ми - потом Мики, как ее звали все, - повсюду, куда бы та ни направлялась, за исключением квартиры Франсуа Руссена. Это сводилось к поездкам на машине по Парижу - из магазина в магазин, от одних гостей к другим, на партию в теннис на закрытом корте, на трепотню за ресторанным столиком со скучными собеседниками. Часто До оставалась в машине, включала радио, мысленно набрасывала письмо, которое ей предстояло написать вечером крестной Мидоля.
Ее первое письмо датировалось днем ее "трудоустройства". В нем она говорила, что счастлива вновь повстречать Ми; что дела идут хорошо; что она надеется на то, что они идут так же хорошо и у крестной, которая "немножко и ее крестная". Далее следовали новости из Ниццы, одна-две тщательно замаскированные шпильки в адрес Ми, обещание заехать поцеловать ее в первую же свою поездку в Италию.
Стоило ей отправить то письмо, как она пожалела о шпильках. Они слишком бросались в глаза. Крестная Мидоля - тонкая бестия (она просто обязана быть таковой, раз проделала путь от панелей Ниццы до итальянских дворцов), она сразу заподозрит неладное. Но все прошло благополучно. Ответ, пришедший четыре дня спустя, ошеломил До. Оказывается, ее, До, послало само провидение. Она осталась такой же, какой ее помнит крестная Мидоля: кроткой, рассудительной, доброжелательной. Она, должно быть, уже обнаружила, что "их" Мики, увы здорово изменилась. В ответе выражалась надежда, что эта чудесная встреча пойдет во благо; к письму прилагался чек.
До вернула чек во втором письме, пообещав сделать все, что в ее силах, ради "их" испорченной девчонки, которая, на ее взгляд, лишь чересчур необузданна, хотя иногда и может показаться, что она малость бессердечная, тысяча поцелуев, искренне преданная вам.
В конце марта До получила уже пятый по счету ответ. Теперь она подписывалась так: "твоя крестница".
В апреле она показала зубки. Вечером, на глазах у Мики, за ресторанным столиком, она буквально набросилась на Франсуа Руссена из-за каких-то разногласий при выборе меню для ее "подопечной". Главное было не в том, что Мики плохо спит после цыпленка в вине, а в том, что Франсуа - негодяй, раболепствующий лицемер, да и вообще на него тошно глядеть.
Спустя два дня все было уже серьезнее. Ресторан был другой, предмет разногласий - тоже, но Франсуа, и на этот раз обозванный негодяем, взорвался. В адрес До понеслись обвинения в высасывании денег, в эксплуатации добрых чувств, в подверженности греху школьниц. При последнем обмене репликами, донельзя едкими, Ми замахнулась. До, уже готовая получить оплеуху, увидела, как рука обрушивается на физиономию негодяя, и решила, что победа осталась за ней.
Ей не стоило лезть на рожон. По возвращении в "Резиденцию" Франсуа устроил сцену, заявив, что не собирается проводить ночь в обществе простофили и присосавшейся к ней пиявки, и ушел, громко хлопнув дверью. Сцена продолжилась между До, которая в попытках оправдаться громоздила все новые обвинения в адрес негодяя, и Мики, которая пришла в исступление от того, что в запале проговорилась кое о чем сокровенном. Это была уже не та шуточная баталия вечера разглядывания фотографий. Настоящий шквал оплеух с обеих рук обрушился на До, погнал ее по комнате, повалил на кровать, приподнял, вырвал у нее слезы и мольбы и оставил, взлохмаченную, с кровоточащим носом, на коленях у двери. Мики подняла ее, потащила, рыдающую, в ванную комнату, и в этот вечер уже она открывала краны и доставала полотенца.
Они не разговаривали три дня. Франсуа явился назавтра. Критическим взором окинул распухшее лицо До, произнес: "Ну что ж, бесценная моя, сегодня видик еще паскуднее обычного", - и увез Мики отпраздновать случившееся. На другой день До вечером вновь взяла щетку для волос и, ни слова не говоря, исполнила свой "долг". На следующий вечер, когда стало ясно, что затягивающееся молчание играет против нее самой, она упала в ноги Мики, вымаливая прощение. В обоюдных слезах и влажных поцелуях был заключен мир, и Мики повытаскивала из шкафов уйму унизительных и жалких подарков. За эти три дня она ради собственного успокоения обегала магазины.
Злая фортуна распорядилась так, что в ту же неделю До повстречала Габриеля, которого она не видела уже больше месяца. Она выходила от парикмахера. На лице у нее еще сохранялись отметины от нервного срыва Мики. Габриель усадил До в свою "дофину" и объявил, что худо-бедно примирился с их разрывом. Он, мол, просто еще слегка беспокоился за нее, только и всего. Теперь же, увидев, как она разукрашена, он будет беспокоиться всерьез. Что это с ней сделали? До не нашла нужным запираться.
- Так она тебя избила? И ты это терпишь?