- Вот что, Юрик... Ты меня прямо сейчас проводишь к тем людям, у кого берешь товар. Иначе, милый, я шлепну тебя прямо тут, на твоем рабочем месте. А потом сяду в машину и уеду. И меня даже искать не станут, потому что все заинтересованные лица знают, кто ты такой. Ты меня понял?
Юра заглянул в холодные глаза Стерна. И понял - этот человек не шутит.
- П-понял...
- Если я возьму, что мне надо, если все пройдет нормально, ты получишь премиальные. И главное, останешься цел. Куда идти?
- Прямо, по улице. Я покажу...
Стерн и Юрик прошагали два квартала. И еще долго плутали по городской окраине, по каким-то дворам, среди покосившихся деревянных сараев и разоренных детских площадок.
Нищета кругом была беспросветная. Ветхие, вросшие в землю, домики с провалившимися ржавыми крышами, с бельевых веревок гроздьями свешивались застиранные до дыр подштанники и серые простыни. Унылую картину дополняли худые собаки, перебегающие со двора на двор. Через полчаса путешествие подошло к концу.
Юрик, который всю дорогу изнемогал под тяжестью недобрых предчувствий, остановился у какого-то ржавого гаража и сказал:
- Вон тот синий дом за моей спиной. Средний подъезд, последний, третий этаж, двадцать вторая квартира. Эту хату снимают два таджика. Торгуют мелким оптом, сами развешивают, расфасовывают по пакетикам. А я дальше не... пойду. Кошмар какой-то...
- Твой главный кошмар - это я, - прищурился Стерн. - Если не пойдешь, не обижайся. Тебя отсюда увезут. На труповозке.
- Я не могу. Я брал у них... Короче, мне доверяют, а я...
- Не комплексуй, Юрик! Думай о премиальных. Сразу веселей станет.
Стерн потрепал своего нового знакомого по щеке.
- Вы сами все сможете сделать... - На глаза парня навернулись слезы. - Пожалуйста, не тащите меня с собой. Нужно только позвонить в дверь двумя короткими звонками и одним длинным. Это что-то вроде пароля. Если они дома, то откроют.
Стерн покачал головой.
- Пошли, - тихо сказал он. - Или... Место тут тихое, выстрелов никто не услышит. Делаю тебе последнее предложение. Ну, выбирай.
Юрик плюнул на землю и, понурив голову, зашагал к дому. Вошли в сырой темный подъезд, пропахший кошками. Он остановился, не дойдя одного лестничного марша до площадки третьего этажа. Обернулся к Стерну. От волнения губа парня снова задергалась, из носа закапало.
- Послушайте. Я сделаю все, что вы хотите. Только не тащите меня с собой.
- Я хочу только одного. Чтобы ты позвонил в дверь. И сказал, что ты привел с собой проверенного человека, своего друга, который возьмет сразу грамм десять-пятнадцать.
- Если я это сделаю, то не доживу до вечера. Крышу этим чуркам делают местные менты. Еще до захода солнца меня найдут, проломят голову, а потом утопят в Клязьме.
- Если ты не сделаешь, что я велю, сдохнешь еще раньше, - пообещал Стерн.
Юрик вздохнул, поднялся вверх на десять ступеней, остановился перед дверью, обитой черным дерматином. В нескольких местах дверную обивку порезали бритвой мальчишки, наружу вылез желтый поролон. Стерн прижался спиной к стене, он не хотел, чтобы хозяева, заглянув в дверной глазок, сразу же увидели постороннего.
- Звони, - скомандовал он.
Вытерев ладонью нос, Юрик трижды приложился пальцем к кнопке звонка.
Наступила такая тишина, что стало слышно, как за лестничным окном шуршат листья старых тополей. Юра стоял перед дверью и молил бога о том, чтобы хозяев съемной хаты не оказалось дома. Но тут в коридоре что-то скрипнуло, видимо, один из таджиков уже разглядывал гостя через глазок.
- Кто там?
- Это я.
Щелкнул сначала верхний, а затем нижний замок. Дверь открылась, Стерн отпрянул от стены, зашел за спину Юрика. На пороге стоял низкорослый смуглолицый человек в клетчатой рубахе с длинными рукавами и тренировочных брюках. Глаза таджика глубоко запали, кожа на щеках и на лбу истончилась, сделалась морщинистой, серо-желтой. Видимо, этот хмырь сам сидел на игле уже не первый год.
- Руслан, со мной товарищ, - показал Юрик себе за плечо большим пальцем. - Он хочет кое-что взять. Мой старый приятель, я за него отвечаю, как за самого себя.
Голос парня звучал не то чтобы уверенно, но не дрожал. Из темноты прихожей наметанным глазом таджик понял, что незнакомец, которого привел торговец, не наркоман и не сбытчик дряни, это видно без очков.
И не мент из Москвы, иначе Руслана предупредили бы местные ребятки из городского управления. Тогда кто же он? Если продаешь дрянь первому встречному, да еще на своей квартире, жди беды.
- Ты не знаешь, как дела делаются? - хмуро спросил Руслан. - Ну вот. А ты приходишь ко мне, когда тебе хочется. Без звонка, днем.
- Просто очень надо.
- Сейчас нет ничего. - Таджик говорил тихим голосом, почти шепотом. - Заходи вечером, часов в семь. Один приходи. Поговорим.
- Но мне сейчас нужно. - Юрик шмыгнул мокрым носом. - Не хочешь продавать ему - продай мне.
- Все, разговору конец. Вечером придешь.
Таджик хотел захлопнуть дверь, но тут из-за спины парня, вперед шагнул Стерн. Он успел сунуть ногу между дверью и косяком, легко оттолкнул в сторону таджика, обернулся к Юрику.
- Давай заходи! - Стерн ухватил парня за куртку, дернул на себя.
Едва Юрик перелетел порог, Стерн повернул замок, накинул дверную цепочку. Даже в полумраке прихожей можно было разглядеть, что хозяин хаты напуган.
- Эй, ты чего делаешь? Тебе сказано: ничего нет. Пусть он придет вечером. Один, без тебя.
- Мне нужна дурь, - ответил Стерн. - Грамм десять. Сейчас.
Таджик стал задом отступать в глубину прихожей, к приоткрытой двери в комнату.
- У меня нет ничего, - повторил он.
Стерн подскочил к таджику, сгреб его за ворот рубашки и встряхнул. От рубашки отлетела пуговица. Лицо Руслана мгновенно побагровело, как налившийся спелым соком гранат.
- Ахмет, брат, убивают...
Таджик закричал таким тонким визгливым голосом, что, кажется, его вопль был слышен во дворе.
Двумя пальцами Стерн попытался сдавить кадык противника, но Руслан прижал подбородок к груди, резко выбросил вперед руку. И тыльной стороной ладони врезал Стерну под нижнюю челюсть. Да так неожиданно, что тот прикусил кончик языка. Руслан рванулся в комнату. Стерн дотянулся до беглеца, ухватил его за ворот рубашки, резко притянул к себе. А справа двинул в висок ребром ладони.
На пороге комнаты уже возник спешащий на помощь бритый наголо здоровенный мужик. Из одежды на нем были лишь темные спортивные трусы с лампасами. Раздутый, в складках жира живот навевал нелепые мысли о мужской беременности, а пухлые сиськи Ахмеда висели, как у дородной кормящей бабы.
В правой руке, выставленной вперед, Ахмет сжимал рукоятку пистолета Макарова. В его пудовом кулаке боевой пистолет казался детской игрушкой, стреляющей струйкой воды.
Стерн притянул к себе Руслана и медленно, сдавливая ему горло, стал отступать к входной двери. Ахмет сделал шаг вперед. Рука с пушкой вибрировала из стороны в сторону, ствол то задирался вверх, то опускался вниз.
Ахмет был готов прикончить незнакомца, не задумываясь о последствиях, но боялся промазать и вместо ворвавшегося в квартиру непрошеного гостя пристрелить родного брата. Юрик, не зная, как вести себя, прижался спиной к двери и закрыл уши ладонями. Он понял, что произойдет в следующие секунды, но не знал, как ему поступать в такой ситуации.
- У меня нет оружия, - крикнул Стерн, выигрывая время. - Не стреляй. Мы поладим.
Он опустил свободную руку под плащ, нащупал рукоятку пистолета. Положил полусогнутый указательный палец на спусковой крючок.
Руслан, спиной почувствовав манипуляции Стерна, хотел предупредить брата о смертельной опасности, но из сдавленного горла вылетело лишь шипение. Юрик наконец, осознав, что попал в эпицентр крутой разборки, сделал попытку улизнуть. Он повернулся к двери, сбросил цепочку и стал поворачивать замок, дергать на себя металлическую ручку, но дверь почему-то не открывалась.
Ахмеда и Стерна разделяли всего несколько шагов. С такой дистанции промахнуться было трудно.
- Отпусти его, - прорычал Ахмет и сделал еще шаг вперед, метя в голову Стерна.
- Хорошо, я его отпускаю. Слышь, отпускаю. И ухожу. Правильно?
- Неправильно. Никуда ты не уйдешь. Оставь его.
- Хорошо, - согласился Стерн.
Он поднял скрытый плащом пистолет, пропустил его под плечо Руслана.
Выстрелы грянули почти одновременно с той и с другой стороны.
Ахмет взмахнул руками, словно дирижер на оркестровой репетиции, отступил назад, выронил пистолет. Стерн оттолкнул от себя Руслана. Тот повалился грудью на пол, застонал, стараясь перевернуться на бок.
Ахмет, продолжая пятиться задом, переступил порог комнаты. На его бабьей груди под правым соском можно было разглядеть темное пятно, входное отверстие от пули калибра семь шестьдесят два.
Стерн оглянулся, Юрик, свернувшись калачиком, лежал у двери, вся правая щека и шея были залиты кровью. Стерн присел на корточки, но в темноте прихожей трудно было разглядеть, куда попала пуля.
Потянув парня за плечо, Стерн перевернул его на живот. Этому помощь уже не требуется. Пуля угодила в затылок и вышла из глаза.
Поднявшись на ноги, Стерн переступил через тщедушное тело Руслана, лежащее поперек прихожей. Сунув пистолет под ремень, прошел в комнату, остановился на пороге.
Ахмет сумел дошагать до окна; чтобы не упасть, он вцепился руками в занавеску и повис на ней. Деревянный карниз, не выдержав тяжести, с сухим треском разломился пополам. Ахмет упал на колени, продолжая комкать в руках сорванную занавеску. Облокотился на руку, боком опустился на пол и затих.
Оглядевшись по сторонам, Стерн увидел в дальнем углу комнаты на журнальном столике аптекарские весы. Тут же лежали уже расфасованные, готовые к продаже, чеки, небольшой полиэтиленовый пакетик с белым порошком, нарезанные мелкими квадратиками кусочки вощеной бумаги, пинцет и крошечная пластмассовая ложечка. Стерн сел в кресло к столу, взял пакетик, раскрыв его, сунул в порошок кончик языка. И сплюнул. Героин был чистый, без бодяжных примесей.
Затянув резиночку на горловине полиэтиленового пакетика, Стерн опустил свой улов в карман. Чеки трогать не стал. Он встал, подошел к старому письменному столу, один за другим открыл выдвижные ящики и в одном из них нашел тонкую стопку долларовых банкнот, сложенную пополам. Все купюры сотнями, такие новые, хрустящие, что выглядели подозрительно.
Стерн посмотрел один стольник на просвет - кажется, не подделка. Улов скромный, всего-то семьсот баксов, но сейчас и эти деньги не будут лишними.
Все, пора делать ноги. Выйдя в коридор, Стерн остановился над Русланом. Лежа на животе, таджик пытался оттолкнуться руками от пола, но ничего не получалось, он лишь размазывал по линолеуму кровь.
Достав из-под ремня пистолет, Стерн добил таджика выстрелом в затылок. Затем оттащил от двери труп Юрика, наклонился над телом, вложил в раскрытую ладонь ТТ.
Глава двадцать седьмая
Пермь, район Заозерья. 3 августа
Солнце уже опустилось за старый яблоневый сад, за реку, когда Колчин наконец отыскал дом Василия Алексеевича Иванченкова. Бывший библиотекарь, невысокий пожилой мужчина с печальными глазами, топтался перед тесовым забором с калиткой. Ожидая московского гостя, он волновался, а потому смолил уже пятую папиросу подряд.
На окраинной улице стояла прозрачная тишина. Только где-то вдалеке заливисто лаяла собака и какая-то птица пела незнакомым голосом вечернюю песню. Изредка с Камского водохранилища сюда долетали протяжные гудки буксиров, тащивших за собой плоты из круглого строевого леса. Колчин остановился в шаге от Иванченкова, представился и протянул хозяину руку.
Хозяин открыл калитку, пропустил гостя вперед. Показал рукой на высокое крыльцо, сделанное на местный манер "прирубом". Дом стоял высоко, на столбах, фасадной стороной к улице, на окнах - резные наружные ставни, подзор крыши украшен пропильной резьбой.
Колчин задержал взгляд на затейливой резьбе ставен.
- Моя работа, - похвастался Иванченков. - Времени свободного много, вот и балуюсь плотницкой работой. Я уже два года в сторожах. Библиотекой не заведую. Да и библиотеки той больше нет.
Хозяин провел Колчина через полутемные сени в большую комнату, оклеенную старомодными "купеческими" обоями, зелеными с золотым рисунком.
- Жену я отправил к соседям, - предупредил Иванченков. - Чтобы разговору не мешала.
Усадив Колчина за круглый стол под оранжевым матерчатым абажуром, куда-то убежал, вернулся с глиняным кувшином и двумя стаканами.
- Хлебный квас с хреном.
- Вот это кстати.
Иванченков наполнил стакан темной мутноватой жидкостью. Колчин махнул холодного кваса, стер с губ пену и подумал, что хозяин сейчас обязательно скажет, что готовил квас собственноручно.
- По бабкиному рецепту квас приготовлен, - сказал Иванченков. - Моей супругой.
- Я так и подумал, - сказал Колчин и хотел уже взять быка за рога, но Иванченков заговорил сам, не дожидаясь наводящих вопросов.
- Когда утром сюда позвонил офицер из местного управления ФСБ предупредить о вашем визите, я не удивился. Ведь справедливость когда-нибудь, пусть с опозданием, должна взять верх над ложью и преступлениями. Я имею в виду историю с Верой Людович, покойной женой моего друга. Вы ведь по этому делу пришли?
- По этому, - кивнул Колчин. - По какому же еще?
- Да, тяжко обо всем этом вспоминать. Но придется. Начну с начала. Я познакомился с Евгением Дмитриевичем в то время, когда его перевели сюда из Новосибирска. Я доставал Жене иностранные журналы по строительству. Он свободно читает по-английски...
Колчин скинул под столом ботинки и блаженно зашевелил пальцами ног. Утром он сдуру отказался от машины, которую ему предложили в городском управлении. В жаркий день мотаться по незнакомому городу, вытянутому вдоль Камы на десятки километров, - не самое приятное и увлекательное занятие, но Колчин открыл для себя эту простую истину с опозданием. К вечеру он окончательно выдохся, голова была свободной от мыслей, пустой, как оркестровый барабан.
Механически кивая, Колчин представлял себе, как он вернется в гостиницу. Возьмет в буфете холодного пива и бутербродов, запрется в номере. А потом рухнет на жесткую койку и провалится в сон. Но хозяин, кажется, настроился на долгий, обстоятельный рассказ о судьбе Людовича и его покойной жены.
Иванченков рассказывал складно, как по писаному.
По его словам выходило, что Вера Романовна проработала в жилищно-коммунальном областном управлении год или чуть более того. Неприятности начались из-за фельетона в одной из центральных газет с критикой тогдашнего начальника жилищно-коммунального управления области Ивана Щербакова. В заметке писали, что подряды на строительные работы и проводку коммуникаций, дорог и теплосетей распределяются между частными фирмами. При этом сплошь и рядом подрядчики приписывают себе большой объем якобы выполненных работ. А государственные деньги, заработанные на приписках, делят между собой Щербаков и частные подрядчики. Время от времени Иванченков взмахивал руками, словно отгонял мух, и заявлял:
- Впрочем, кому я это рассказываю? У вас в Москве плюнуть нельзя без взятки. Не то что подряд на строительство получить.
Факты и цифры, которые были приведены в том газетном материале, из пальца не высосешь. Корреспондент мог получить их только от человека из аппарата Щербакова, от его доверенного лица. Подозрение пало на Людович, которая отвечала за проведение тендеров на строительные работы, лучше других знала всю эту поганую кухню. Щербаков запаниковал, испугался, что какие-то важные бумаги дойдут до Генеральной прокуратуры, до других центральных газет, наконец, до телевидения. Скандал пойдет по нарастающей, и его нельзя будет замять. Надо принимать меры. Заказывать мокрое дело, мочиловку в подъезде нет смысла, если ты при власти. Сам Щербаков, мужик жадный, но туповатый и неотесанный, из маляров, никогда бы не додумался до столь остроумного решения. Но кто-то из друзей, из образованных собутыльников, посоветовал этот вариант, с психушкой... Позже выяснилось, что у страха глаза велики. Никаких последствий лично для Щербакова тот газетный материал не имел. Ну, состоялся неприятный разговор с губернатором... Ну, какую-то комиссию создали из своих же местных проверяльщиков... На том дело и заглохло.
Иванченков уверен, что Вера тут ни при чем. Утечку информации в центральную газету устроили конкуренты, которым не досталось выгодных подрядов. Вера Людович простая женщина, исполнительный работник. Но не борец за торжество справедливости. Щербаков понял это, когда делу уже нельзя было дать обратный ход. Вера умерла на Банной горе. За неделю до смерти она полностью ослепла. Те препараты, которыми ее пичкали, дали какие-то осложнения или побочный эффект.
Евгений Людович, похоронив жену, пытался в одиночку справиться со своим горем и с самим собой. Но все валилось из рук, он взял больничный, сидел дома, ни с кем, кроме Иванченкова, не общался, не подходил к телефону. Зимой он сломал ногу, пару недель лежал в больнице. Спустя два месяца гипс сняли, но хромота не прошла, Людович стал ходить с палкой, припадая на больную ногу. Он похудел килограммов на пятнадцать, сразу как-то постарел. Мог молчать днями напролет.
Весной он уволился с работы, сдал казенную квартиру и уехал в Москву к сестре. Иванченков проводил приятеля до вокзала.
Когда подали поезд, Людович сказал: "Эти твари еще пожалеют о содеянном. Я это так не оставлю!" - "В смысле? - спросил Иванченков. - О чем ты?" - "Ты знаешь, о чем, - ответил Людович. - А пожалеют все... Все они".
На этой фразе тягостный разговор оборвался. Людович зашел в вагон, Иванченков передал ему чемодан и сумки с едой. Через пять минут поезд тронулся. С тех пор они не виделись.
- У вас есть его теперешний адрес? - спросил Колчин. - Или телефон?
Иванченков поднялся, скрылся за плюшевой бордовой занавеской, заменявшей дверь в спальню. Через минуту вернулся с бумажкой, положил листок перед Колчиным.
- Евгений присылал мне несколько открыток из Польши, поздравлял с днем рождения, - сказал хозяин. - Он человек несколько старомодный. Обязательный, пунктуальный. Помнит все даты, дни рождения друзей... Короче, все помнит. Но на открытках нет обратного адреса. Только вот этот телефон. Варшавский номер.
- Он вам часто звонит?
- От случая к случаю. Ну, раз в три месяца звякнет. А то и реже.
- Когда он звонил в последний раз? Чем интересовался?
- Недели три назад. Спросил, как дела, как рыбалка...
Колчин сложил листок пополам, опустил в карман.
- Евгений оставил телефон, как он сказал, на всякий случай, - продолжил Иванченков. - И просил никогда, ни при каких обстоятельствах не давать номер ни родственникам, ни знакомым. Даже сестре. Даже если та станет очень просить. Я даже удивился: к чему такая скрытность?
- А почему же вы мне телефон дали?