Глава двенадцатая
Варшава, район Урсунов. 16 августа
Цыбульский провел бессонную ночь. Утром долго сидел дома перед окном, смотрел на пустой двор. Решал и не мог решить, как поступить. Ситуация, в которой он очутился, весьма щекотливая и, говоря прямо, опасная.
Фотограф из журнала "Штерн" оказался не тем человеком, за которого себя выдавал. Наверняка этот немец имел при себе диктофон и крошечную видеокамеру, объектив был спрятан в пряжке ремня или в том значке, что немец носил на лацкане пиджака. Цыбульский же повел себя крайне неосмотрительно, просто глупо. Вот она, жадность-то, до чего доводит!
Те разговоры, что вел управляющий с фотографом, разумеется, документально зафиксированы. Правда, Цыбульский не раскрыл никаких тайн и вообще не перешел грань... Тем не менее он позволил незнакомцу сделать фотографии в помещении фонда и, хоть и не напрямую, в срытой форме, но тянул с немца деньги. И самое ужасное состоит в том, что он взял эту проклятую тысячу долларов. Проглотил наживку.
Теперь этот Гюнтер из "Штерна", если захочет, может устроить Цыбульскому такие неприятности... Впрочем, "неприятности" слишком слабое, слово. Очевидно, немец весьма информированный человек. Он наверняка знает или подозревает, какие дела творятся под крышей "Приюта милосердия", ведь не случайно же немец сунулся именно сюда. Управляющий прекрасно понимал: если весть об этой тысяче долларов дойдет до Зураба, а такую пакость фотограф может устроить, то голова Цыбульского покатится с плеч. Эти кавказцы - настоящие головорезы и не прощают измен. Как пить дать - отрубят голову и подбросят в какое-нибудь людное место, как у них водится...
С тяжелым сердцем управляющий фондом покинул свою квартиру, сел за руль "тойоты" и поехал на службу. Здесь он заперся в кабинете, отказавшись от кофе и попросив помощницу его не беспокоить.
Цыбульский скинул пиджак и плюхнулся в кресло. Он был недоволен своим теперешним статусом и теми деньгами, что получал от Зураба Лагадзе. Как человеку, посвященному во многие тайны, ему могли бы платить денег втрое, вдесятеро больше. Но Лагадзе зажимал деньги, отговариваясь тем, что сейчас спонсоры из Туниса, Алжира и Саудовской Аравии, якобы несколько разочаровались в освободительном движении на Кавказе. Валюту дают со скрипом и только под конкретные дела. Но Цыбульскому от этого не легче. Спонсорские взносы - не его проблема. И вообще, пошло оно к черту, их освободительное движение! И сами эти отморозки, которые отрезают головы живым людям, захватывают школы и больницы, взрывают жилые дома якобы во славу Аллаха. На те унизительные гроши, которые в последнее время получает Цыбульский, невозможно вести достойную жизнь. "Если наша акция пройдет гладко, ты получишь большую премию, - сказал Зураб во время их последней встречи. - Очень хорошие деньги". Цыбульский обещанию не поверил. Он уже наслушался вранья.
От тревожных мыслей управляющего оторвал телефонный звонок. Его прежняя любовница, Барбара Ломиницкая, год назад выскочившая замуж за пожилого торговца мануфактурой, очень ревнивого субъекта, неожиданно предложила встретиться вечерком у нее. Муж уехал по делам в Лодзь. Предложение, которое взволновало бы Цыбульского в любой другой день, сейчас не нашло в душе и слабого отклика.
- Не получится, дорогая. Сегодня у меня важная деловая встреча. Давай перенесем встречу на завтра, - ответил он, облизав тонкие сухие губы.
- Завтра этот деспот возвращается.
- Ну, тогда до следующей оказии. До следующего отъезда твоего Генриха.
Барбара разозлилась:
- Врешь ты все. Скажи честно: завел себе какую-нибудь девку. Низкосортную шлюху. Вечером ляжешь с ней в койку.
- Дорогая!.. - начал Цыбульский, но в трубке уже пикали короткие гудки отбоя. - Ну и черт с тобой, сучка ненасытная!
Интересно, на кого работает этот немец, этот псевдофотограф? На БНД, федеральную разведывательную службу Германии? На американцев или на англичан из МИ-6? Цыбульский не первый год варится в этом прокисшем бульоне и знает определенно: американцы имеют широкие возможности получать сведения о деятельности чеченских сепаратистов в Восточной Европе по другим каналам. Для американцев - он ноль.
Это с одной стороны, это как рассуждать... С другой стороны, ему известно о громком террористическом акте, который должен состояться буквально на днях...
Все эти вопросы будоражили душу. Ближе к обеду Цыбульский принял решение. Уклоняться от разговора с немцем не имеет смысла, только себе хуже сделаешь. Поэтому надо пойти на контакт. Если обещания Шредера не пустой звук, если он готов выполнить их хотя бы наполовину, да что там наполовину, хоть на одну треть, Цыбульский пойдет на сотрудничество. В Варшаве его ничего не держит. Получив деньги, он действительно сможет перебраться в ту же Испанию, осесть в какой-нибудь провинциальной дыре, где-нибудь в Малаге или в Севилье, а дальше видно будет.
Вытащив из кармана сложенную вчетверо бумажку с нацарапанными на ней цифрами, он снял телефонную трубку и набрал номер. Голос фотографа Цыбульский узнал сразу.
- Я готов встретиться с вами, - сказал Цыбульский. - Но "Интерконтиненталь" - место фривольное. Важные деловые разговоры там вести не принято.
- Я готов встретиться там, где вам будет удобно, - ответил Буряк.
- Вы хорошо знаете Варшаву? - спросил Цыбульский.
- Вполне.
- Тогда ждите меня перед главным входом во Дворец культуры и науки со стороны Маршалковской, в девять вечера. Там есть две скульптуры, Адама Мицкевича и Николая Коперника, стойте между ними. Во Дворце я знаю один ресторанчик, тихий и спокойный. Там мы сможем поужинать и обсудить дела.
- Хорошо, в девять буду там.
Глава тринадцатая
В одиннадцать утра Колчин начал наблюдение за "Приютом милосердия". Он поставил микроавтобус "шевроле-астро" на противоположной стороне улицы, перебрался с водительского места в пассажирский салон. Заняв широкий, удобный диван, открыл банку "Спрайта" и распечатал пакет с сухим печеньем, приготовившись к долгому, возможно, бесплодному ожиданию.
Около полудня "тойота" Цыбульского остановилась перед подъездом, управляющий, какой-то мрачный, погруженный в себя, зашел в помещение, забыв вытереть ноги о большой резиновый коврик. До обеда "Приют" посетили четыре женщины в длинных черных платьях и один старик с суковатой палкой в руке, в темном костюме, косоворотке и серой каракулевой папахе. Кавказцы пришли за материальной помощью.
Наблюдая за дверью гуманитарной миссии, Колчин думал, что, возможно, именно сегодня решится судьба всей операции. Цыбульский достаточно умный человек, чтобы сообразить: деваться ему некуда. Остается два варианта: принять предложение фотографа, весьма заманчивое и щедрое, или остаться один на один с большими неприятностями. Когда Цыбульский взял тысячу долларов, он полагал, что нагрел лопоухого немца, а получилось наоборот. Пану управляющему должно хватить суток, чтобы осознать ошибку и найти правильный выход из положения.
Буряк позвонил в три часа дня.
- Клиент только что связался со мной по телефону, - сказал он. - Время и место встречи по его просьбе изменили. Мы с паном встретимся у главного входа во Дворец культуры и науки в девять вечера. Ты оставайся на месте и жди звонка. А пока можешь пообедать. Что нового?
- Ничего интересного, - ответил Колчин. - Пан Цыбульский сидит в конторе. А я действительно страшно проголодался. Отлучусь на час перекусить.
- Добро! - Буряк положил трубку.
В семь тридцать вечера Цыбульский отпустил свою помощницу и одного из охранников. Оставшись в кабинете один, открыл шкаф, надел свежую сорочку и новый галстук, бордовый, в темную полоску.
Цыбульский был готов выскочить из кабинета, когда в дверь постучали. Видимо, охранник хочет о чем-то спросить, больше беспокоить некому. Цыбульский не успел сказать "заходите", как дверь открылась.
Порог перешагнул Зураб Лагадзе. За спиной нежданного гостя стоял молодой парень по имени Богуслав, второй месяц служивший в приюте охранником. Зачем он поднялся сюда снизу? Цыбульский не смог скрыть замешательства. Сердце забилось тяжелыми толчками, от волнения ладони сделались влажными.
- Я думал, вы... сейчас в Турции, - с запинкой произнес Цыбульский.
Зураб дружелюбно улыбнулся, шагнул к управляющему и крепко пожал его руку.
- Был в Турции, в Иордании, в Кувейте... - сказал Зураб. - Только вчера вечером прилетел в Варшаву. Хотел предупредить вас о визите, но потом решил сделать сюрприз. Но, кажется, здесь не рады моему появлению?
Цыбульский постарался изобразить на лице гримасу, хоть отдаленно напоминающую улыбку.
- Напротив, очень рады. Хорошо, что зашли.
Цыбульский сердито посмотрел на охранника.
- Ты что здесь делаешь? Иди на пост к дверям.
- Это я, - вступился Зураб. - Я попросил Богуслава подняться со мной наверх. Так получилось, что я приехал без охраны. А без своих мальчиков я чувствую себя не совсем уверенно.
- Тогда постой в коридоре, - сказал Цыбульский охраннику.
Богуслав кивнул, вышел в коридор, плотно закрыв за собой дверь. Зураб взял стул, поставил его на середину светло-бежевого ковра. Расстегнул пиджак, сел, небрежно забросив ногу на ногу. Чтобы не стоять перед Зурабом навытяжку, как проштрафившийся солдат перед офицером, Цыбульский тоже взял стул, сел на его краешек.
- Как чувствует себя наш добровольный пленник пан Людович?
- Прекрасно, - кивнул Цыбульский. - Он ни на что не жалуется. Сегодня на обед пани Магдалена приготовила ему курицу с рисом.
- Что ж, ему можно позавидовать. Пани Магдалена отменно готовит. Конечно, скучно сидеть в этом подвале. В полном одиночестве...
- У него есть телевизор, радиоприемник. Все, что нужно для жизни. Я приношу ему свежие газеты. А вчера доставил книги, которые он заказал. Вы спуститесь к Людовичу?
- Пожалуй, нет, - покачал головой Зураб. - Не хочу беспокоить человека. Передайте ему, что совсем скоро заточение кончится. Через несколько дней будет готов новый паспорт, и тогда Людович сможет вылететь в другую страну.
Цыбульский украдкой посмотрел на наручные часы. Но Зураб перехватил этот взгляд.
- Вы куда-то спешите?
- Нет-нет... - Цыбульский потер ладонью подбородок. - То есть да. У меня встреча с женщиной. Ее зовут Барбара. Мы с ней были близки в свое время, потом расстались... Теперь вот снова... но... Так вот, женщина просто потрясающая!..
Зураб засмеялся.
- Узнаю дамского угодника.
Непроизвольно Цыбульский снова взглянул на часы. Половина девятого. Если Зураб не уберется отсюда в течение ближайших десяти минут, он не успеет на встречу со Шредером.
...Колчин покинул свой пост на десять минут, купить бутерброды и вечернюю газету. Он занял место в пассажирском салоне, когда к "Приюту" подъехал темный "мерседес" с затемненными стеклами. Колчин схватил бинокль, чтобы как следует разглядеть человека, поднявшегося на высокое крыльцо: Зураб Лагадзе. Какая нелегкая его принесла? По сведениям из агентурных источников, Зураб сейчас на Ближнем Востоке... Странно...
Водитель "мерседеса" остался в кабине. Дверь открылась, Зураб вошел в "Приют".
- Кристалл, отправить, - произнес Колчин вслух.
Через несколько секунд связь с мобильным телефоном Буряка была установлена.
- У нас изменения, - сказал Колчин. - Приехал кавказский гость. Неожиданно. С ним водитель.
- Ясно, - ответил Буряк, его голос звучал спокойно. - Я уже на месте. Жду. Как только наш человек освободится от кавказца, позвони. И, что бы ни случилось, не вылезай из машины. В случае опасности немедленно уезжай. Понял меня? Немедленно.
Колчин дал отбой.
Зураб встал со стула, прошелся по кабинету.
- Значит, я тебя задерживаю? - спросил он. - Извини.
- Время еще терпит. - Цыбульский покачал головой. - Будут какие-то указания?
- Нет, - ответил Лагадзе. - Просто я надеялся, что ты сегодня вечером свободен. Я хотел поужинать с тобой в ресторане, ну, в том самом... Который расположен во Дворце культуры и науки. Говорят, там приличная кухня. И вообще приятно посидеть. С добрым другом.
Последовала долгая пауза. Цыбульский откинулся на спинку стула, снял очки, достал носовой платок. Он хотел выгадать время, хотя бы минуту, хоть несколько секунд, чтобы собраться с мыслями. Но мысли разбежались.
Итак, Зурабу все известно. О немце-фотографе, о вечерней встрече с ним во Дворце культуры и науки. Неужели именно поэтому Зураб сорвался с места и срочно вернулся из Стамбула? Но кто, кто мог заложить? Пани Магдалена? Она слишком неповоротлива, чтобы уследить за Цыбульским. Тогда Богуслав. Только он. Охранник шпионил, подслушивал разговоры и тут же обо всем докладывал Зурабу. Мразь! Ведь Богуслав получил эту работу стараниями Цыбульского.
- Да, там отменная кухня. Однако...
Цыбульский не успел договорить. Зураб остановился перед ним и врезал ногой по ножке стула. Цыбульский полетел на пол, очки в металлической оправе выскользнули из пальцев. Зураб ударил стоящего на карачках управляющего ногой под ребра. Цыбульский, тихо охнув, повалился на бок, инстинктивно закрыв руками от ударов лицо.
Зураб шагнул вперед, раздавив каблуком очки.
Наклонился, вцепился в волосы Цыбульского, дернул руку на себя. Вырвал клок волос. Отступил и с размаху пнул носком ботинка Цыбульского в незащищенный живот. Охранник, привлеченный звуками борьбы, распахнул дверь, вошел в кабинет и встал у стены. Зураб несколько раз ударил Цыбульского ногой в лицо, в кровь разбив ему рот.
- Поднимайся, - заорал Лагадзе.
Цыбульский встал на колени, вскинул голову. Почувствовал во рту какие-то острые осколки и бездумно проглотил выбитые верхние зубы. Сейчас он испытывал что-то похожее на острый приступ морской болезни. К горлу подступила тошнота, стены комнаты качались, а пол и потолок время от времени менялись местами. Он сел на пол, вытянул вперед ноги, рукавом пиджака размазал кровь по лицу.
Лагадзе вытащил из подплечной кобуры небольшой пистолет вальтер девятого калибра. Передернул затвор, прицелился в коленку Цыбульского.
- Кто был тот немец? - крикнул Зураб.
- Не стреляй, умоляю. Я не сделал ничего дурного. Клянусь...
В глазах Цыбульского стояли слезы, он шепелявил и захлебывался, кровь скапливалась во рту и мешала говорить внятно. Охранник, с лицом бледным, как простыня, стоял у стены и смотрел себе под ноги. Он понял, что произойдет дальше, ругал себя за любопытство, жалея, что вернулся в кабинет из коридора. Богуслав шагнул к порогу, но Лагадзе остановил его жестом: оставайся на месте.
- В ящике стола лежит его карточка. - Цыбульский сплюнул кровь на ковер. - Посмотрите сами... Он просто фотограф из "Штерна". Обычный турист с фотоаппаратом.
Зураб нажал на спусковой крючок. Грохнул выстрел. Пуля вошла не в колено, а ниже, в голень, задела кость. Цыбульский взвыл от боли.
- Кто этот немец? - закричал Зураб. - Я последний раз спрашиваю, кто он. Русский?
- Нет-нет, только не русский. - Слезы лились из глаз Цыбульского, из уголков рта сочилась кровь. - Я... клянусь...
Цыбульский пытался отползти к стене, словно там находилось спасительное убежище. Обеими руками он отталкивался от пола, приволакивал зад, снова отталкивался руками... Простреленная нога волочилась по полу, оставляя за собой кровавую полосу. Брючина быстро пропиталась кровью, сделалась горячей, прилипла к ране.
- О чем вы договорились?
- Ни о чем. Пожалуйста... Умоляю...
- Что ты успел ему рассказать? Он спрашивал о Людовиче?
- Он ни о чем не спрашивал. Мы условились поужинать. Только поужинать - и все. Я говорю правду.
- Тогда какого черта он дал тебе тысячу долларов? Мне не дал. Ему, - Зураб показал пальцем на полумертвого от испуга Богуслава, - ему тоже не дал. А вот тебе отстегнул. С чего бы? А?
- Это пожертвование, - пролепетал управляющий. - Частное пожертвование нашему фонду.
Зураб рассмеялся злым диким смехом. Цыбульский ткнулся спиной в стену. Дальше ползти некуда. Его палач шагнул вперед.
- Этот фотограф русский? - повторил вопрос Зураб.
- Нет... Не знаю... Нет...
Богуслав подал голос:
- Пожалуйста, пожалейте его. Пан Цыбульский пытается что-то вспомнить.
- Плохо пытается. Да и поздно!
Зураб пнул управляющего ботинком в лицо, в переносицу. Затем отступил на шаг, поднял руку с пистолетом, прицелился, чтобы пустить пулю между глаз своей жертвы. И нажал на спусковой крючок.
Сухо щелкнул курок, но выстрела не последовало.
- Черт! - Зураб опустил ствол, потянул на себя затвор, но тот не сдвинулся ни на миллиметр. - Дерьмо!
Он бросил пистолет на ковер, повернулся к охраннику.
- Дай свой пистолет.
- У меня нет оружия, только это... - Богуслав показал пальцем на короткую резиновую дубинку, висевшую на поясе.
- Тогда принеси топор. Он висит на пожарном щите в коридоре.
Зураб скинул с себя пиджак, развязал узел галстука, расстегнул пуговицы сорочки. Положил вещи на письменный стол. Не хотелось забрызгать кровью дорогой костюм. Цыбульский сидел на полу, привалившись спиной к стене, его колотила дрожь, он не мог произнести ни слова, только клацал зубами. На окровавленном лице застыла маска смерти, глаза вылезли из орбит.
Зураб оглянулся на Богуслава. Оказывается, тот стоял на прежнем месте, вжавшись в стену.
- Принеси топор! - заорал Лагадзе. - Кому сказано!
- Нет, - прошептал Богуслав. - Не надо так...
- Принеси топор - или сам сдохнешь!!!
Охранник отлепился от стены. Нетвердой лунатической походкой дошагал до двери, свернул в коридор.
Через пару минут он вернулся, держа топор перед собой в вытянутых руках. Кавказец подскочил к охраннику, вырвал топор.
Цыбульский, почуяв, что доживает последние мгновения жизни, завыл тонко, жалобно, прижав к животу колено здоровой ноги. Закрыл голову руками. Зураб встал над своей жертвой, расставив ноги, будто собрался рубить суковатое полено, а не человека, занес топор над головой. Лезвие сверкнуло в воздухе.
Крик Цыбульского оборвался на высокой ноте.
Глава четырнадцатая
...Без четверти десять Колчин увидел, что водитель "мерседеса", на котором приехал Зураб, вылез из кабины. Это был высокий средних лет кавказец, в сером пиджаке и темных брюках. Колчин успел сделать несколько фотографий водителя, перед тем как тот скрылся за дверью гуманитарной миссии.
Через четверть часа водитель и Зураб Лагадзе, распахнув настежь обе створки входной двери, выволокли из приюта огромную коробку, в которой, судя по маркировке, находился проекционный телевизор японского производства. С лестницы спускались медленно, осторожно ставили ноги на нижние ступеньки, держа коробку снизу. От натуги лица Зураба и его водителя сделались красными.
Поставив груз на тротуар, водитель открыл багажник машины, коробку снова подхватили снизу, осторожно опустили в багажник.
Колчин соединился с Буряком, доложил о том, что Зураб только что уехал.
- Я торчу на прежнем месте, - ответил Буряк. - Возможно, Цыбульский еще появится. Подожду.