Часть вторая
1
- Фриц Золле похоронил свою подругу полгода назад, - сказал Ричардсон, пропуская Фола в маленький бар возле Репеербана, пустого, не расцвеченного рекламами; вечер не начался еще. - Посидим тут, никто не будет мешать. Что хотите? Пиво? Или впеки?
- Молоко. И хороший гамбургер.
- Молока здесь нет. Я схожу в "Эдеку", это за углом. Какое любите, жирное или постное?
- Жирное. Спасибо, мистер Ричардсон, но ходить в "Эдеку" не надо, я не смею вас затруднять. Выпью воды, я плохо переношу перелеты, живот болит, с удовольствием жахну с вами хорошего виски завтра вечером.
- Меня зовут Стив...
- Очень приятно, я - Джос. Вы, полагаю, знаете предмет моего интереса?
- Знаю. Странно, человек с таким мягким именем занимает столь жесткую позицию.
- Разумную. Так точнее. Надоело отступать. У меня отец погиб в Нормандии, в сорок четвертом, я чту его память.
Ричардсон возглавлял подразделение, занимавшееся анализом информации на интеллектуалов Западной Германии; именно ему было поручено обобщить все те материалы, которые были собраны на Фрица Золле; указание из Вашингтона он получил неделю назад; в прошлом научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований Джорджтаунского университета, он был привлечен к работе, когда команда Джорджтаунского центра вошла в администрацию Рейгана, чтобы отстаивать концепцию военно-морского присутствия Соединенных Штатов во всем мире для обеспечения контроля над ключевыми энергетическими ресурсами.
- Давайте о Золле. Он меня очень интересует, Стив, очень. Больше, чем все остальные, - на данном этапе комбинации.
- Но я не знаю остальных.
Фол отрезал:
- Я знаю.
Ричардсон обернулся к бармену, чтобы Фол не заметил острой неприязни, родившейся в нем: интеллигент, он строил свои отношения с сотрудниками подразделения на принципе доверия, равенства и дружества, только поэтому смог собрать уникальную картотеку и завязать добрые связи с ведущей профессурой университетов севера Германии (на юге создали другой центр, базировавшийся в Мюнхене, под крышей филиала фирмы "Кемикл индастри лимнтед"; в Бонне работала резидентура посольства, в Базеле и Аахене дислоцировались филиалы швейцарского и голландского центров в рамках "Общества по исследованию проблем мира и развития").
- Пожалуйста, Франц, - сказал он бармену, - моему другу и мне кофе. Если бы вы смогли организовать пакет молока, было бы вообще совершенно великолепно. И большой гамбургер. - Ричардсон наконец обернулся к Фолу; в глазах было дружество; он давно уже подсчитал, - чтобы погасить в себе гнев, ему достаточно семь-восемь секунд; вначале, правда, на это уходило секунд двадцать; собеседник - если не был полным чурбаном - не мог не обратить внимания на то, как долго Ричардсон копался в кармане, доставал сигарету, мял ее, прикуривал; всякая з а д е р ж к а темпо-ритма неестественна; разве что заикание. Увы, далеко не всякий наделен этим выгоднейшим качеством: естественная возможность продумать ответ, погасить ненужные эмоции, вызвать улыбку или сострадание; кто заподозрит человека в хитрости, коли у него врожденный дефект речи?!
- Вы зря на меня обиделись, Стив, - заметил Фол. - Я бы никогда не посмел просить имена ваших информаторов. Каждый делает свое дело так, как считает нужным, и с тем, кто ему пришелся по душе. Но и я никому не открываю то, что считаю своим. Поймите меня верно.
- Почему вы решали, что я обиделся?
Фол пожал плечами:
- Я мог бы сглотнуть эту вашу ложь, однако наши отношения после этого сломались бы, Стив. Я человек открытый, поэтому отвечу: я знаю, как вы работали над собою, чтобы научиться скрывать эмоции. Я знаю, с кем вы делались своими соображениями по этом вопросу. Более того, - он улыбнулся, - мне известно имя той актрисы из Бохума, которая давала вам уроки, некий сплав систем Станиславского, Брехта и "Комеди Франсэз"...
- Что ж, значит, красные не очень-то далеки от истины, когда говорят, что мы стали страной тотальной слежки, - очень весело.
- Красные весьма далеки от истины, а вот обижаться друг на друга нам не пристало... Итак, я весь внимание, Стив.
Ричардсон откинулся на спинку стула, чтобы не мешать бармену накрывать стол, проводил его рассеянным взглядом, закурил, прикрыл глаза и, откашлявшись, начал монотонно, без всякого интереса, как-то со стороны, р а с к р у ч и в а т ь:
- После того как у Золле умерла подруга, он остался совершенно один, не приспособленный к жизни, с парниками, с которыми раньше управлялась фрау Анна, с кредиторами, которых сдерживала она же, с ее родственниками, которых теперь уже никто не может уговорить, чтобы они повременили с выплатой процентов под деньги, взятые в рост...
- Простите, что перебиваю, Стив. Деньги были взяты им для того, чтобы ксерокопировать документы, необходимые для его поиска русских, польских и французских культурных ценностей?
- Естественно. Я намерен остановиться на этом вопросе чуть позже.
- Простите еще раз. Вы не обидитесь, если я, слушая вас, расправлюсь с гамбургером?
- Нет, не обижусь. Я в это время выпью кофе.
- Да что же вы такой ершистый, а?!
- Я ершистый в такой же мере, в какой вы - бестактный.
Фол стремительно съел гамбургер, выпил молоко из невысокого стакана, тщательно вытер рот салфеткой, на которой был нарисован толстый бармен Франц, номер телефона и адрес его заведения; взял зубочистку, прикрыл ладонью рот и, тщательно проверив, не осталось ли во рту мясо (его стоматолог Збигнев Крупчиньский, хоть и взял двести семьдесят долларов за то, чтобы починить треснувший зуб, кровопиец, по праву считался лучшим врачом в округе и более всего предостерегал от того, чтобы во рту оставалось хоть что-нибудь после еды, прямая дорога к пародонтозу, профилактика и еще раз профилактика), сказал:
- Стив, если вам трудно работать со мной, я готов предложить некий паллиатив сотрудничества: вы знакомите меня со всеми материалами, а я - после их изучения - ставлю вам те вопросы, которые, возможно, возникнут. Устраивает? Я не люблю трепать нервы коллегам. Видимо, у меня действительно дрянной характер. Бухаю, что думаю, весь на виду, не учен протоколу.
- Учены, - на этот раз отрезал Ричардсон. - Мой контакт из здешнего ведомства по охране конституции передал запись вашего разговора с Мезаром из Аахенского университета. Ваш такт и учтивость показались мне образцом джентльмена.
- Так ведь Мезар немец, то есть иностранец. Вы же знаете о нашем комплексе преклонения перед иностранцами, - Европа, Возрождение, матерь мировой цивилизации...
- Матерью мировой цивилизации серьезные ученые считают Египет, Грецию и Рим.
- Серьезные ученые, - жестко рассмеялся Фол. - А я нувориш. Парень из провинции. Знаете, как одного англичанина спросили, в чем секрет его интеллигентности?
- Знаю. Он ответил, что надо кончить Оксфорд. Собеседник заметил, что он тоже кончил Оксфорд, а тот англичанин хмыкнул: "Я имею в виду дедушку. Ваш дедушка должен был кончить Оксфорд". Вы эту притчу хотели рассказать?
- Именно.
- Ну и напрасно, потому что ваш дед кончил университет, Джос. А мой отец был шофером такси. Не подделывайтесь под меня, не надо. Тем более вы - мой работодатель. В какой-то степени... До той поры, пока не отправлю рапорт в центр с оповещением о том, что я принял приглашение Института анализа внешней политики в Кембридже и считаю свою работу в конторе законченной.
- Только не пишите в рапорте, что причиной вашего ухода была моя бестактность. Вам не поверят.
- Поверят, - ответил Ричардсон, тронув указательным пальцем карман пиджака, - я записал наш разговор.
"Псих, - подумал Фол. - Или климакс? Господи, какой страшный возраст между пятьюдесятью и шестьюдесятью. Неужели я стану таким же?"
- Стив, послушайте. Я знаю имена всех кредиторов Золле. Из родственников покойной фрау Анны меня интересуют только Зигфрид Рив и Карл Уве Райхенбау. Что касается его парников, то вчера утром он сдал их в аренду племяннице покойной фрау Анны на два года. Интересует меня также господин Орс. Не знаю, проходит ли он по вашим бумагам? Он дал возможность господину Золле ксерокопировать материалы в Боннском университете. А там, мне сказали, страница стоит десять пфеннигов, а не сорок, как на почте.
- У вас есть еще один центр, работающий на севере? - спросил Ричардсон несколько растерянно.
- Я обязан ответить, что у нас нет ни второго, ни третьего центра, перепроверяющего ваши материалы, да и самого вас, Стив. "Тотальная слежка", "маккартизм" и все такое прочее оставьте крикунам от либералов. Мы с вами консерваторы, люди традиций. Нечего задираться по пустякам. Я готов учиться у вас тому, что ценю: дерзости мысли, а вам не грех перенять мой опыт закапывания в материалы. Я крот, Стив, архивная крыса. Люди моего плана пригодятся вам, теоретикам моделей будущего на Европейском континенте...
- Хоть вы и сукин сын, - улыбнулся Ричардсон, - но голова у вас варит, ничего не скажешь. Про парники я ничего не знал.
- Я выдумал про парники, - вздохнул Фол. - Чтобы сбить с профессорскую спесь. И - сбил. Вот так-то. Поехали дальше.
2
Зигфрид Рив работал в бургомистрате, ведал вопросами прописки; имел поэтому контакты с секретной службой; хоть в Гамбурге не было такого огромного количества турецких "гастарбайтеров" [иностранный рабочий (нем.)], как г Западном Берлине (более семидесяти тысяч; район Кройцберга стал совершенно турецким, своя полиция, свои мечети, школы, только публичные дома остались немецкими), зато здесь довольно много испанцев и югославов; с л у ж б ы особенно интересовались югославами, хотя испанцы также изучались весьма тщательно, особенно после того, как в Мадриде к власти пришли левые.
Фол позвонил в бургомистрат за пять минут перед обеденным перерывом, передал Риву привет от господина Неумана (под такой фамилией ему был известен сотрудник министерства внутренних дел Альберте) и предложил поужинать, заметив, что он прилетел из-за океана именно для того, чтобы поговорить о предметах вполне конкретных, представляющих для господина Рива прямой интерес.
Тот записал фамилию Фола ("мистер Вакс"), спросил, где остановился заокеанский гость, удобен ли отель, нет ли каких претензий к хозяину ("они все связаны со мною, так что обращайтесь без стеснения"), поинтересовался телефоном бара, из которого звонил "мистер Вакс", сказал, что свяжется с ним, как только просмотрит свой план на вечер; сразу же отзвонил "господину Неуману", рассказан о напористом госте из Нью-Йорка, выслушал рекомендацию принять приглашение; набрал номер телефона бара "Цур зее", попросил пригласить к аппарату того господина, который только что беседовал с ним, договорился о встрече и отправился в профсоюзную столовую, на обед; поразмыслив, от супа отказался, какой смысл, если приглашен на ужин, ограничился салатом и сосиской.
...Карл Уве Райхенбау закончил преподавание в школе три года назад; пенсия не ахти какая, приходилось подрабатывать консультациями; готовил служащих контор и фирм, имевших деловые связи с Францией, язык знал отменно, три года прослужил в Париже, переводчиком при Штюльпнагеле, - генерал восхищался его произношением.
Звонку Фола не удивился, сразу же дал согласие выпить чашку кофе, предложил увидаться возле Музея искусств на Альтенштрассе, в баре, что на углу; там неподалеку паркинг, вы легко найдете, господин Вакс; как я вас узнаю? Ага, понятно, ну а я седоусый, в шмиттовской, а точнее сказать, ганзейской фуражке черного цвета, костюм черный, рубашка белая.
Фол отметил, что Карл Уве Райхенбау ничего не сказал про свое родимое пятно на щеке, поросшее черными волосками; человека с такой отметиной узнаешь из тысячи; что значит ходок, семьдесят лет, а все еще считает себя мужиком; молодец, ай да Карл Уве, с ним можно говорить, люблю персонажей со стержнем, это не квашеная капуста, вроде Зигфрида Рива, с т у ч а л гестапо, с т у ч и т и поныне, всего из-за этого боится, в каждом иностранце видит шпиона, Геббельс все-таки успел вылепить вполне надежную модель, с таким одно мучение, а времени подводить к нему немецкую агентуру нет, До торгов в Лондоне осталось всего две недели.
- Нет, господин Вакс, я не стану говорить с вами на английском, я привык делать только то, что умею делать отменно. На французском - извольте, к вашим услугам...
- Господин Райхенбау, ваш английский не хуже моего американского, - заметил Фол. - Мы говорим символами, спешим, будь трижды неладны. Такая уж нация: понаехали за океан одни бандиты и революционеры, вот теперь мир за них и расплачивается.
Райхенбау улыбнулся:
- К людям, которые смеют ругать свою нацию, я отношусь с интересом и завистью... Чем могу быть полезен?
Он еще раз посмотрел визитную карточку американца: "Честер Вакс, вице-президент "Ассоциации содействия развитию культурных программ", 23-я улица, Нью-Йорк, США", спрятал в карман, достал трубку, сунул ее в угол узкого, словно бы с натугой прорубленного рта, но раскуривать не стал.
- А пригласит я вас вот по какому поводу, господин Райхенбау... Мою Ассоциацию интересует работа приятеля вашей покойной сестры, фрау Анны.
- Я так и понял, господин Вакс. Ваша фамилия претерпела сокращения? Вы были Ваксманом или Ваксбергом?
- Дедушка был каким-то "маном", это точно, а в чем дело?
- Нет-нет, я чужд расовых предрассудков, немцы за это достаточно поплатились после второй мировой войны, просто, если вы имели в роду евреев, мне будет проще говорить с вами, дело-то явно торговое.
- Слава богу, нет. Порою мне кажется, что дедушка был самым настоящим немцем.
Райхенбау не смог сдержать улыбки, покачал головою, спросил:
- Что вас интересует в работе Золле?
- Все.
- Что вы знаете о ней?
- Только то, что он собрат уникальную картотеку культурных ценностей, похищенных в музеях Европы.
- Кем?
Фол подавил в себе остро вспыхнувшее желание ответить: "Нацистами, твоими соратниками по партии, сволочь недобитая"; сказал мягче:
- Прежним правительством Германии, режимом Гитлера...
- Я не очень верю во все эти слухи, господин Вакс. Ну да не в этом суть. Есть какие-то предложения к Золле?
- Господин Райхенбау, вам прекрасно известно, что Золле не станет иметь со мною дело, он все свои исследования передает русским...
- Это его право.
- Верно. Только как быть с теми деньгами, которые он обещает отдать вам вот уже три года? Я имею в виду пять тысяч марок, взятые им в долг...
- Откуда вам это известно?
- Это мое дело, господин Райхенбау. Я пришел к вам с коммерческим предложением, вполне реальным: вы передаете нам копии его архива, мы платим вам пять тысяч марок.
- Господин Вакс, ваш дедушка не был немцем, - вздохнул Райхенбау. - Не надо считать меня ганзейским тупицей с замедленным мышлением. Архив Золле стоит пару сотен тысяч марок, по меньшей мере.
- Ошибаетесь. Большая часть его документов - это материалы, ксерокопированные в нашем архиве, в форте Александрия. Нам известны все те единицы хранения, которые он истребовал к копировке. Мы знаем также, что он копировал в архивах Фрайбурга и Базеля. Это нас не волнует. Речь идет о русских материалах, о документах из Восточного Берлина и, главное, о классификации архивов. Говоря грубо, он истратил что-то около тридцати тысяч марок на все свое предприятие.
- Он никогда и ни при каких условиях не продаст свои документы, господин Вакс.
- Значит, вы смирились с потерей денег?
- Говоря откровенно - да. Мне это очень обидно, я весьма стеснен в средствах, вы, видимо, знаете об этом, если знаете все о Золле, но я не умею быть взломщиком сейфов, это не по моей части.
- Хорошо, давайте сформулируем задачу иначе: как вы думаете, после вашей просьбы Золле пойдет на разговор со мною? На откровенный, конструктивный разговор?
- О продаже его архива?
- Да.
- За тридцать тысяч? - усмехнулся Райхенбау.
- Ну, скажем, за пятьдесят.
- Нет. Не пойдет. И за двести тысяч он вам ничего не продаст.
- Почему?
- Потому что он фанатик. Вы знаете, что такое немецкий фанатизм?
- Откуда мне, американцу, знать это? Я занимаюсь конкретным делом, мой бизнес интересует архив Золле, мы - прагматики, эмоции не по нашей части...
- Тогда все-таки поинтересуйтесь у сведущих людей про немецкий фанатизм, очень интересная штука...
- Я попросил о встрече, оттого что считал именно вас сведущим человеком, господин Райхенбау.
- Полно... Вы думали, что я готов на все из-за тех пяти тысяч. Рискованно идти на все, господин Вакс, этот урок я вынес из прошлого. Золле чувствует свою вину перед русскими, поляками, перед французами, хотя он не воевал - в отличие от меня.
- Вы тоже не воевали, господин Райхенбау. Вы допрашивали французов, перед тем как их гильотинировали...
- Вы моложе меня, поэтому я лишен привилегии ударить вас.
- Бьют, когда есть факт оскорбления. Я ж оперирую архивами, господин Райхенбау.
Фол достал из кармана конверт, положил его на стол, подвинул мизинцем Райхенбау, попросил у бармена счет и, поднявшись, сказал:
- Здесь документы про то, как вы в о е в а л и в Париже. Хотите скандал - получите; полистайте на досуге, я позвоню завтра утром. И не вздумайте отвергать факты: если вы были Райхенбоу, а стали Райхенбау, то истину легко восстановят свидетели, их адреса в моей записной книжке, вполне уважаемые господа из Парижа и Бордо.
С Ривом "мистер Вакс" встретился на Эппендорферштрассс.
- Поехали в аргентинский ресторан! Чудо что за "парижжя" [аргентинское национальное блюдо], надеюсь, вам понравится...
- Я ни разу не был в аргентинском ресторане, - ответил Рив, разглядывая крупного, резкого в движениях человека, сидевшего рядом с ним в такси. - Рассказывают, что один наш ганзеец купил землю на Фолклендских островах за три дня до начала войны, попал под бомбежку и сошел с ума от ужаса...
- Вылечат, - ответил Фол. - Англичане умеют лечить от безумия. А парижжя вам понравится, уверен. И вино там прекрасное, у аргентинцев роскошное вино, лучше французского...
- Где вы учили немецкий? - спросил Рив. - Вы великолепно говорите на нашем языке.
- В Берлине. Я там работал в центре, где хранятся документы и всех нацистских преступников, начиная с мелких осведомителей гестапо и кончая родственниками Бормана.
- Ах, как интересно, - сказал Рив и долго откашливался, прикрыв рот узкой, сухой ладошкой.
В ресторане они устроились в углу, чтобы никто не мешал, причем, как показалось Фолу, не метрдотель повел их, а сам Рив пошел именно к этому дальнему столику - со свечой в толстом мельхиоровом подсвечнике. На столике - красиво вышитая салфетка: по белому полотну яркая желто-голубая каемочка. Вино было из Аргентины; розовое, из бодег Мендосы.