И летное поле, дальше всех, до самого "терминала дэ". И маленькие унылые фигурки уже совсем далеко внизу, на первом этаже аэропорта. Фигурки сидели на чемоданах, или везли те на колесиках.
– Это символично, – сказал негромкий голос рядом.
Ленечка не вздрогнул, продолжал смотреть вниз, положив подбородок на шершавый резиновый поручень эскалатора:
– Привет, дядя Князь. Чего символично?
– Был такой английский писатель, Оруэлл, – пояснил Князь: – он утверждал, что схема человеческого общества проста. Всегда есть две силы. Правительство, и оппозиция. Партия и диссиденты. Или вот, как сегодня – инновационники и сырьевики. Одни завинчивают гайки. Другие мечтают их развинтить, чтобы потом, вдохнув воздуха свободы, самим взяться за гаечные ключи. В ожидании этого они роскошествуют, сидят в мягких креслах, пьют ром с колой, и рассказывают друг другу анекдоты.
Князь широким красивым жестом рекомендовал поглядеть на вип – зону аэропорта, а потом вниз, на первый этаж.
– А есть народ. Пролетарии, как называл их Оруэлл. Они внизу. Они не претендуют. Они не будут у власти никогда.
– А мы? – с интересом спросил мальчик, стоящий рядом с мужчиной, на колоссальной высоте под куполом из полупрозрачного листового стекла кофейного цвета, придающего вечернему небу ультрамариновую темноту.
– А мы над схваткой, Леонид. Мы выше всех. Большинство людей там внизу знают, что вход в вип – зону закрыт, и думает, что это предел возможного. Они даже не представляют, что есть эскалатор еще наверх. Правда, он не работает. Придется, Ленечка, залезть самому.
– Дядя Князь, а почему вы тут не такой, как там?
Мужчина задумался. Потом сказал тихо:
– Я всюду одинаковый и ты тоже. Просто тут и там я кажусь разным. Надо уметь казаться.
– Ленька, ты паршивец! – меланхолично сказала Тамара, когда мальчик вернулся к столу и, залезши с ногами в плетеное кресло, свернулся в нем, как котенок: – вот улетит родная тетка на Север, а ты ей и рукой не помашешь. Слушайся дядю Принца, он тебя развлекать будет, пока я на Севере.
– Принц, а поехали с нами? – взмолился В. Т. Бондарь. Он видимо проиграл все игры на своем телефоне с разгромным счетом, и, судя по всему, счел это дурным предзнаменованием в делах житейских: – Леньку возьмем, Тамаре деться некуда будет. Просто пикник, одна семья…
– Не могу, – развел руками Принц: – дело Прибалта не раскрыто. И еще мне нужно найти одного одноклассника, так что покинуть Питер надолго я сейчас не в состоянии. С вами летит Вихорь…
– Но нужны твои мозги… Извини, Сережа, я не то имел в виду…
– Да что уж я… Да куда уж мне… – привычно отозвался Сережа.
Небольшой, красивого бежевого цвета самолет подкатил почти к посадочному терминалу и остановился, поджидая трап. Несколько рядовых пассажиров, ожидающих летной погоды, поднялись с чемоданов и пошли полюбоваться редкой птицей. Всегда находится пара таких вот любопытных, кто хотел бы знать, кто летает на красных, синих, черных с зазубренной полосой по борту самолетах и на всяких прочих летательных аппаратах, лишенных привычной белой окраски. Возможно, кто‑то из зевак слышал термин "борт ноль" или "борт одиннадцать", но сопоставить эти факты не у каждого хватает логики.
– Не забывай мне писать! – строго велел Принц Вихорю. – желательно по два раза в день, утром и вечером. Хотя бы, что жив – здоров. На запрос направленный Хроминым, Титов тоже не ответил. Я волнуюсь. Это не в моем стиле, но я все больше волнуюсь. Я бы полетел сам, но здесь дело Прибалта, здесь мой неотвеченный звонок. И, главное, все очень загадочно с Рыжим.
– Да найдется твой Лаврентий, – в оленьей дохе Вихорь казался еще благодушнее обычного, – наш Лаврентий, то есть. Он и в классе на записки не отвечал. Не передавал даже.
Откуда‑то нарисовался Василь Аксеныч, как ни в чем не бывало, уселся рядом, взял недопитый фужер и понюхал. То ли давно уже стоял рядом, то ли только что прибежал, так и не найдя папиросный ларек.
– Пропала моя "Майя Плисецкая", – горестным и не вполне трезвым голосом объявил бывший Министр и на всякий случай потрепал по голове Ленчику, смотрящему на него с брезгливым интересом натуралиста: – а ведь какая посудина была… водоизмещение двести, по тоннажу и того больше выйдет, корпус до ватерлинии полгода как крашен. А трюмы! Эх, трюмы, будь они неладны…
Самолет, понятное дело, покорно ждал, пока випы усядутся поудобнее, потому что график графиком, но все рейсы можно задержать, перенести и отменить, кроме нулевого и одиннадцатого. Для этих погода, как правило, летная. Только Оюшминальд Федорович проворчал, застегивая ремень поверх своей бороды:
– Вы думаете, это нормально, что в Окладинске летная? Вы этому рады, молодые люди? В это время года там должны быть снежные заносы и верховая метель. Но вы рады, и не чувствуете, что планета закипает, как чайник…
* * *
От: Vihor@list.nbk.ru
Для: Printz@mail.ru
Тема: Здесь сильно штормит.
Почтенье, Принц.
Город Окладинск – вовсе не маленькая деревушка, как почему‑то представлялось. Расположенный на излучине реки, впадающей в холодное море, выглядит он довольно живописно. Но летом. Сейчас здесь слишком много снега и предвыборных плакатов. Первый "Голосуйте за Гайворонова" встречает на въезде в город. Человек с лицом одесского биндюжника и улыбкой, где только фиксов золотых не хватает.
Других плакатов ты не найдешь, как не ищи, а Эм Гайворонов лыбится с каждого биллборда, которые здесь или качаются под ветром, или проворачиваются на столбе с душераздирающим скрипом. И кажется, что это души всех замученных зеков, на костях которых воздвигся сей город – сад, взывают об отмщении.
Но политического единодушия нет, это я понял, доехав на шатком, присланном специально для нас автобусе до местного пятизвездочного, который заслужил это звание только обилием коньяку в буфете. По пути я насчитал восемь предвыборных агиток, залитых краской, или исписанных непристойностями. Когда я прямо спросил у водилы (амбал с раскосыми глазами, настоящий Чингачгук), за что местные жители не любят будущего мэра Гайворонова, тот не ответил, но повез меня, кажется побыстрее и поменьше камней с выбоинами пускал под колеса. А когда мы высадились, и специально обученные люди потащили Тамарины чемоданы к подъезду, над которым особенно жалко выглядит еврокозырек на столбиках, водила удостоил меня беседы, вернее окликнул из кабины через окно, в которое всю дорогу покуривал.
– Э! Товарищ Кравченко велел вам передать, добро пожаловать в наш тихий Окладинск!
Похоже, начальник гормилиции Кравченко здесь и правда фигура. Интуиция тебя, как всегда не подводит.
Трурли ёр.
Майор Вихрь.
От: Printz@mail.ru
Для: Vihor@list.nbk.ru
Тема: Re: Здесь сильно штормит.
How do you dо?
Воспитание детей увлекательно, особенно когда они спят. Это я понял, сыграв четыре партии в шахматы, и не выиграв ни одной. Брать ферзя противопоказано, противник смешивает фигуры, и добрых полчаса дуется и не разговаривает, бурча в углу "Тетя Тамара говорила, что ты сволочь".
Обязательно пообщайся с начальником гормилиции Кравченко.
Sincerely your.
Для: Printz@mail.ru
Тема: Утро туманное, утро седое.
Почтенье, Принц.
Завод по производству электродов, вокруг коего после закрытия окрестных лагерей градообразуется Окладинск, напоминает дохлого ослика, как и всякое дымилово с четырьмя прямыми, цепляющими облака трубами, откуда ползет белый, тающий в воздухе, но даже на вид противный дым. Я наблюдал его с балкона гостиницы, где махал, за неимением в номере гантелей, двумя стульями на вертящихся ножках.
Остальные после многочасового перелета и попойки в аэропорту чуяли себя неважнецки. Василь Аксеныч и Тома, не сговариваясь, заказали себе в номер массажистку и за завтраком выглядели неприятно удивленными, тем, что поиски ее растерянной администрацией пятизвездочного отеля продолжаются. Космонавт морщился от головной боли, но в радостном возбуждении рвался посмотреть завод, который "наконец‑то начнет пользу Родине приносить". Валерка, к моему удивлению, дожевав лист салата, взял происходящее под контроль:
– Инспекция днем. До того неплохо бы представлять ситуацию в городе. Экология – геология, это ваше, Оюшминальд Федорович. А социалку бери ты, Сергей. Полномочия самые широкие.
Я? Честно говоря, я не был готов к широким полномочиям. Но про себя подумал, что и не такие задачи выполнял. В конце концов, мы с тобой, Принц, однажды добрых два дня заменяли верховную власть в одной южноамериканской стране, заперши дверь на единственную там телевышку. Я допил стакан свежевыжатого апельсинового соку, сильно напоминающего сок из пакета, и сказал, что начну с начальника городской милиции. Ему виднее социальная обстановка в городе.
– Про маньяков спросите, молодой человек, – попросил меня Оюшминальд, притиснув бородой к золоченому косяку ресторанной двери. И еще погрозил пальцем, чтоб я, видимо, не напутал ничего: – я внучку в город, полный серийных убийц, не повезу.
– Слушайте, а у вас шведское, что ли имя такое странное? – задал я вопрос, давно вертящийся на языке: – или испанское?
Старый полярник посмотрел на меня безнадежно, как на умственно отсталого пингвина, и отчетливо проговорил:
– Отто Юльевич Шмидт! На льдине!
ЗЫ: Отдельное зрелище – прибывший в город и растекающийся по улочкам московский низовой менеджмент НПС-6, очень – но напоминает рекламные ролики Бекмамбетова про Чингис – Хана…
Солдатик загремел ключами, не сразу угодив ими в скважину замка. Тут и правда было холодно, квадратный проем каменной стены вел прямиком в дворик, протоптанный от снега только по краю. Сквозь пару зарешеченных, без стекол окошек на другом, низком берегу реки виднелся, в морозном тумане город Окладинск. Заводские трубы торчали из переплетения улиц, как намазанные салом столбы, на которые предстоит взбираться местным смельчакам по случаю масленицы.
– Весной не подтапливает вас? – поинтересовался Вихорь, хотя на языке вертелся совсем другой вопрос.
– Бывает, – Кравченко, стянул с круглой головы серую ушанку и охотно кивнул – тот берег низкий, болотистый. А наверху скалы и ветрища наши, сам слышишь. Только монахи здесь и строились. При Советской власти затеяли было скалы равнять и новый район возводить на зависть городу Нью – Йорку. На бумаге осталось.
Они поднялись по истертым каменным ступеням. Солдатик – часовой, потопав валенками, отпер толстенную деревянную дверь, обитую по углам ржавым железом.
– Видно, что монахи, – проворчал Вихорь, сбивая снег с одежды и протискиваясь в дверь. – Чтоб не зажирались, чтоб пост блюли, а то в двери не пройдешь.
Комнатенка со сводчатым потолком оказалась жарко натоплена. Раскаленная докрасна спираль обогревателя потрескивала угрожающе, как котел атомного реактора, и стояла в опасной близости от серого ободранного сейфа, словно жаждала испытать его несгораемость.
– Не хоромы, – согласился Кравченко, – и не Канары. Зато побегов за все годы не случалось. А, рядовой?
Солдатик прижал рукавицу к шапке и вышел, не говоря ни слова.
Кравченко стащил перчатку с левой руки, и тут же обнаружилось, что двух пальцев на этой руке недостает. Природа наделила его кувшинным рылом и громовым голосом, а кулак его даже покалеченной руки не хотелось бы понюхать. И лишь в глубоко посаженных под седыми бровями колючих глазках светились недюжинные ум и воля.
– Ты спросишь, почему в тюрьме разговариваем?
– Не спрошу. – Вихорь не спешил разоблачаться. Он оперся о дощатый стол ладонями и, акцентируясь на личных местоимениях, проговорил медленно: – я спрошу у тебя твое звание.
Кравченко захихикал мелко и басовито. Его лысая голова и усатая физиономия наливались краснотой, словно он подзаряжался в этой комнате от своего атомного котла.
– А звание мое такое будет, – сказал он безбоязненно глядя в глаза подполковнику ГРУ. – майор милиции. Вот так вот. Я – майор, а ты в отставке. Так что давай просто на "ты".
Вихорь сел на табурет. Оленья доха мешала, как плащ мушкетера. Помещение давило на плечи почти физической тяжестью.
– Давай на "ты", – согласился он: – ну, тогда, может, объяснишь, как это "пропал без вести". Как может у тебя в подчинении оперативный работник пропасть без вести? И ни в главке, ни в Москве об этом никто…
– Лаврентий Титов мне – как сын, – сказал Кравченко неожиданно, с грохотом вытащил ящик из письменного стола почти целиком и со стуком расставил по облупленной поверхности пару граненых стопок. И поправил сам себя: – Как сын был. Второй нормальный мужик в нашем прекрасном Окладинске, будь он проклят. Помянем?
Сергей Вихорь взял предложенную рюмку, положил на стол и прокатил ладонью. Граненое стекло зарокотало. По другую сторону стола сидел не просто человек старой формации. Раритет.
– Это север, – сказал Кравченко, разливая водку из секретарского графина: – не Москва и не Ленинград.
– В чем разница?
Начальник гормилиции указал полной рюмкой на зарешеченное окошко, будто тост объявлял.
– Ты вон трубы посчитай, – посоветовал он, запуская три пальца левой руки сперва за ворот меховой дохи, а потом в серебристую шевелюру, довольно густую еще на висках: – С давних пор. С советской власти, он здесь главный. Горком, исполком, это все так, для блезиру. Начальник гормилиции всю жизнь в капитанах – майорах, тоже можно. А вот перед тобой знаменитый Окладинский завод электродов. Познакомься. Не будь его, остался бы городок парой лабазных переулков.
– Не велик ли для электродов? – спросил Вихорь. И заслужил лукавую одобрительную усмешку:
– Понятное дело! Это как в анекдоте, что бы ни собирали, все танк получается. Весь просвещенный Запад давно знает, чем мы тут занимаемся, но гриф секретности никто снимать не собирается.
Огромное черное море открывалось за окном, где река, заложив крутой вираж вокруг скалы с монастырем, разливалась шире, давая место лесосплавным кранам и причалам. Там валко швартовались баржи. Еще несколько виднелись у свинцового горизонта.
– Навигация в этом году очень рано, – сказал Кравченко с удовольствием, по – хозяйски.
– Что с Лаврентием?
– А он про вас часто рассказывал! – усы начальника гормилиции неожиданно встопорщила какая‑то злая ирония: – как учился в столичной школе и мечтал о карьере дипломата. Но потом у папаши – адмирала утонула подводная лодка. И знакомства полезные кончились… – Усы опали, и Кравченко сказал серьезно: – а я помню, как горела подлодка в Саргассовом. Не "Комсомолец", не "Трешер". Наши закупорили горящий отсек и встали перед вопросом: докладать или нет? Докладать, это значит обратно, на починку. И не будет лодки с ракетами в Саргассовом. А там, аккурат, Карибский кризис. Улавливаешь?
– Не, не улавливаю, – сказал Вихорь и, вместо того, чтобы пить, наклонил рюмку. Живительная влага полилась тонкой струйкой на чисто выскобленный пол: – и не уловлю, пока ты мне внятно не объяснишь, что случилось с Лаврентием. И ради какого – растакого кризиса ты держишь это в секрете от всех?
– А чего Принц‑то ваш не приехал? – Кравченко с сожалением и одновременно уважением смотрел на бесхозяйственное расходование водки и, казалось, больше ничем не тревожился: – Лаврентий и про Принца вашего говорил много.
– Я за него, – сказал Вихорь и запустил пустую рюмку в сейф справа от лысой головы Кравченко.
Попал в самый угол. Стекло разлетелось вдребезги, но начальник гормилиции даже не вздрогнул. Только почесал в затылке и прислушался, как сыплются на пол осколки. Потом откинулся на спинку сколоченного из досок и оттого похожего на тюремные нары кресла. И стало тихо. Проходя по коридору, часовой, должно быть, задевал прикладом о стену. И этот тихий металлический лязг был единственным звуком здесь, кроме завывания ветра и гудения печки.
– Людей поспрошай. Тебе скажут, что Кравченко – зверь… Скажут, что Кравченко с советских времен, с лагерных еще, город в кулаке держит. А кроме того скажут, что молодой директор завода Гайворонов желает в городе реформ и процветания. Тебе твой друг Бондарь скажет, что для наукограда лучшего мэра, чем Гайворонов не сыщешь. А ты не верь. Никому не верь, кроме Кравченко.
Кравченко говорил, прикрыв глаза, и дышал ровно, словно уснул. Сидеть на табуретке Вихорю было неудобно, а осматривать стены бывшей монастырской кельи скучно. Единственное украшение тут – выгоревшие и покоробившиеся от времени плакаты, повествующие о скоростной сборке автомата Калашникова. Вихорь искренне сомневался, что почерпнет из них что‑либо для себя новое.
– Мы с его отцом, с Гайвороновым – старшим, вот так были, – Кравченко, не открывая глаз, стукнул друг о друга указательными пальцами. Хорошая проба на координацию, подумал Вихорь. – дружили еще, когда тот в "красных директорах" ходил. Потом, понятно дело, акционирование, и стал Гайворонов – старший – стопудовый буржуй.
– А младший?
Кравченко открыл глаза и сказал уже без всяких усмешек:
– А младший стал Мартовским Выползнем. И убивал женщин на восьмое марта. Ваш однокашник Лаврентий Титов вытащил дело из архива этой зимой. И в феврале пропал без вести. Вот так вот. Улавливаешь?..
Для: Printz@mail.ru
Тема: Восьмое марта, день недобрый.
Почтенье, Принц.
Начальник гормилиции Кравченко, о котором мне говорили, что он двадцать лет являлся фактическим удельным владетелем Окладинска со всеми его заводами и окрестными зонами общего и строгого режима, так вот этот Кравченко, конечно, жандарм и сатрап, но при этом ясная голова и с отличной координацией движений. Слава богу, что он про тебя слыхал, Принц. Отблеск этого доверия распространился и на такого недостойного мажора и денщика, как я.
Лаврентий Титов пропал без вести, повторно расследуя дело Мартовского Выползня.
Пятнадцать лет назад накануне женского дня в городе впервые исчезла девушка. Родители подали заявление в милицию, но там стариков похлопали по плечу и посоветовали подождать недельку телеграммы из Москвы или хотя бы из Иркутска "Простите, начала новую жизнь, вернусь осенью". Заводские Маринки и Лельки бежали из Окладинска каждую весну, увозя вместе с парой платьев и сменой белья в чемоданах фотографии киноактрис и фотомоделей. Некоторые возвращались осенью, худые и злые, кляня столичный блат и бездуховность. Другие приезжали только через пять лет и открывали парикмахерские салоны. Некоторые не возвращались совсем.
А жизнь в городе текла своим, электродным чередом. Как заведено было по негласной, еще с советских времен сохранившейся традиции, седьмого марта в заводском ДК устраивали танцы. Не грязную танцульку с обжималками по углам, а приличные танцы, вполне достойные торжественного доклада о достижениях заводских тружениц, которое скучным, но сдавленным от счастья голосом обычно зачитывал директор завода.
Но в тот раз отчаянный женский визг прервал директорские излияния. Пятясь и вытирая сухие руки бумажным полотенцем из недавно отремонтированного туалета ДК выходила директорская секретарша Ладочка. Туфельки ее, итальянские, подарок дорогого шефа, были, в отличие от рук, совсем не сухими. Потому что подошвы оставляли по белому кафелю мокрые красные отпечатки.