– А я смеялся, – простодушно признался Семен Цапля, – когда за мной в каюту пришли с автоматами, я так захохотал, что они меня чуть не пристрелили. Но этот вот, которого вы назвали Следопыт…
– Я его назвал Чингачгук, – уточнил Вихорь: – лично я чуть не помер от ужаса. Это знаешь, как бояться темноты в детстве. Фиг его знает, что страшно. Сам себя спрашиваешь – пиратов – нет, чертей – нет, что выстрелят боишься – да хрен с ним, пусть стреляют. А все равно страшно.
– Алколоиды спорыньи могут вызывать различные реакции человеческой психики, – охотно пояснил Принц. Деловито открыл и протянул воду Цапле с Вихорем и себе тоже взял бутылку: – от безотчетного ужаса до эйфории, а у женщин – сексуального возбуждения…
– М – да, – промычал Вихорь, но наткнулся на взгляд Принца и понял, что тот понял, про что сейчас догадался он сам. И будь Принц Грином, получил бы уже сейчас невоздержанный на язык Сережа снова по морде сапогом: – м – да, это я к тому, что лучше "Боржоми" из бутылки, чем вода с соляркой из под крана. На вашем судне, уж извините, капитан.
– Я одного не пойму, – Грин собрал складки на лбу и размышлял напряженно: – когда закачиваем воду на берегу, понятное дело, в этом порту другой нет, все корабли отравить можно. Но я ж ее пробовал. Ее же любой капитан, если не салага последний, сначала поллитра выпьет, прежде, чем на борт закачать…
– Знаете кто мне дал эти чудо – таблетки? – осведомился Принц. И, вздохнув, ответил – их дал мне мой хороший знакомый, и муж моей очень хорошей знакомой…
– Катюшин муж, что ли? – вытаращил глаза Вихорь: – бывают же совпадения…
– …работавший, – Принц не стал даже глядеть в сторону опять смутившегося собственной бестактностью героя России: – в лаборатории НАТО по производству противоядий. Понимаете, каждый яд, это всего лишь молекула. Сложная молекула. И ей всегда можно найти пару, молекулу, которая свяжется с ней и превратит в безвредный осадок. Мой хороший знакомый рассказал мне про то, что ядов на Земле много, а принципов действия несколько. Поэтому и противоядий лишь несколько. И все известные человечеству противоядия не так уж и трудно уместить в одной таблетке… А об остальном я расскажу вам, джентльмены, чуть позже…
Знакомые тяжелые шаги раздались над головой. Вихорь прислушался, и сказал:
– Идут двое.
– Я так и думал, что доктор работает без автоматчиков, – спокойно заметил Принц: – тем лучше, и тем проще. Итак, капитан Грин, у вас пятидневная малярия. Первым доктор будет осматривать, конечно же, вас. Позвольте ваши руки. Уверяю вас, мы сковываем их в последний раз…
* * *
– Пятидневная. Типичный случай. Но вы не тревожьтесь, сейчас вам станет легче…
Корабельный доктор был довольно старенький и сухонький, но спортивного телосложения и без очков. Его длинный нос загибался книзу, а брови кверху, отчего казалось, что в воротнике белого халата поселилась летучая мышь с большими водянистыми глазами. Старик открыл небольшую сумку и, достав оттуда пару ампул, принялся протирать спиртом хрупкие горлышки.
– Боюсь, вы ошиблись в диагнозе.
Чингачгук, угрожающе заворчав, сделал шаг в сторону Принца. Доктор спросил вежливо и удивленно:
– Вы врач?
– К сожалению нет, – честно сознался Принц: – но зато я был знаком со многими выдающимися медиками. У вашего пациента типичный случай отравления спорыньей.
Корабельный доктор еще несколько раз протер стеклянную ампулу, потом машинально отломил ее стеклянную верхушку. Но даже не сделал попытки набрать желтоватый раствор в шприц, уже выложенный рядом на белоснежном полотенце, постеленном прямо на гнилые доски. С интересом поглядел на Принца и жестом попросил амбала в маске и с автоматом пока пленника не калечить:
– Вы можете обосновать свое мнение, коллега?
– Благодарю вас, коллега, – вежливо откликнулся Принц, – я попробую, если позволите. Не так давно и совершенно по другому поводу, Сергей Вихорь, – он церемонно склонил небритую голову в сторону приятеля, как будто представлял того, одетого в ошметки костюма, и подвешенного, словно на дыбу, на посольском приеме. – мой добрый приятель, по моей просьбе разыскивал для меня специалиста по генной инженерии. Он нашел такого в Московском университете. Вам доводилось бывать там, коллега?
– К сожалению, нет, – корабельный доктор отложил свои инструменты и, забыв о лежащем рядом Грине, повернулся. Очень внимательно слушая.
– Профессор Файнберг, – веско, как божье имя, выговорил Принц: – по всем отзывам крупный ученый. Но мой друг Вихорь порой действует не слишком обдуманно. Он узнал, где работает Файнберг. Но не озаботился посмотреть в Интернете. Из расписания занятий московского университета мне стало ясно, что профессора в Москве нет. А дополнительные справки позволили установить, что нет его и в России. Два года назад, получив соответствующий грант, профессор выехал на работу за рубеж. На моей родине, увы, не всегда умеют ценить ученых.
– Так вот почему… – фыркнул почетный денщик Российской Федерации.
– Это прискорбно, – коротко согласился доктор.
– Через некоторое время я снова услышал о Файнберге. Муж одной моей знакомой, оказывается, работал с ним в лабораториях НАТО, что в Иллинойсе. Вы, кстати, не бывали в Иллинойсе?
Доктор ничего не ответил, но весь его вид показывал, что ему интересно.
– Мой знакомый работал под руководством профессора Файнберга именно в лаборатории генной инженерии, где разрабатывался анатоксин спорыньи. Знаете, как его производят? Берется бактерия, любая, самая неприхотливая, которая размножается где угодно, дай ей только волю. Например сенная палочка. В одну их таких бактерий вводится дополнительный ген, вырабатывающий белок, связывающий яд. Бактерии размножаются. Вот их две, вот четыре, через несколько часов уже миллионы. И каждая вырабатывает…
– Я знаю методику, – сказал врач и, отстранив Чингачгука, медленно подошел к Принцу: – у меня не так много времени на теоретические споры. Но если вы настаиваете, чтобы я ввел вашему друга анатоксин…
– Вы меня неверно поняли, – кротко возразил Принц: – мой друг, капитан Грин не нуждается во введении анатоксина и вообще в ваших уколах. Команда его корабля сошла с ума в течение не более, чем четырнадцати часов после отплытия. Именно столько нужно бактерии сенной палочки, чтобы в обыкновенной питьевой воде…
– Прошу прощения! Вы говорили о производстве анатоксина.
– Верно. Но профессор Файнберг сделал правильное предположение. Если противоядие могут производить бактерии, то почему бы не поручить тем же самым бактериям производить смертельный яд? Генномодифицированным бактериям. На "Мистрайзе" и на всех других захваченных пиратами судах еще в порту такие бактерии добавлялись в закачиваемую воду. Этакие психоделические мины замедленного действия.
– Достаточно, – резко сказал врач: – вы меня не убедили.
Чингачгук сделал размашистый шаг к Принцу. Но застыл, увидев, как тот, прямо из полулотоса поднимается на ноги, пружинисто, быстро, и без малейших помех со стороны слабо звякнувшей цепи. Секунду пират тупо смотрел, как Принц достает из за спины одну руку, другую, потирает их словно с мороза.
Пират смотрел пристально, но все же не смог отследить быстрый удар наперекрест – за правое ухо, и за левое. Он покачнулся, устоял на ногах, но взреветь и броситься вперед не успел, со звоном и грохотом сзади его шею захлестнула длинная цепь, предназначенная для сковывания опасного Вихоря. В ту же секунду добрый Семен Цапля решительно обнял корабельного врача, тот дернулся, и оба покатились по ржавой воде. Доктор успел протянуть руку. Но ее перехватил Грин:
– Не надо, доктор, – процедил он сквозь зубы, разжимая пальцы врача, стиснувшие наполненный желтоватой дрянью шприц.
Принц дождался, пока в трюме установится тишина, и, как ни в чем не бывало, продолжил:
– Меня просил расследовать исчезновение корабля, на борту которого мы находимся, Василий Аксеныч Марютин, забавный человечек, недавно похороненный близ заполярного города Окладинска в один день с моим бывшим одноклассником Лаврентием Титовым. Титов был честный мент. А Василий Аксеныч любил море, но плохо разбирался в нем. Как и в людях, как и вообще во всем на свете. Его попросили предоставить свой корабль для сомнительной сделки. Он предоставил. Ему предложили набрать команду из опытных моряков. Он набрал. Даже когда он показывал мне судовую роль пропавшего корабля, ни малейшего подозрения у него не вызвали ни фамилия капитана – Поляков. Ни фамилия судового врача – Файнберг. Впрочем старик знал, что у него на судне плавает профессор. Он этим даже гордился, а потом очень горевал. Вряд ли он подозревал, что капитану и доктору не грозит опасность быть захваченными пиратами, поскольку они сами пираты. Итак, доктор, вы никогда не ходили судовым врачом на сухогрузе "Майя Плисецкая"?
* * *
Теперь Рыжий стоял на капитанском мостике один. К отходу было все приготовлено. Сходни убраны, груз с "Мистрайза", аккуратно укрытый брезентом, громоздился на причале. Скоро придут грузовики.
Красная лампочка зажглась в прорези лежащего рядом с навигатором кожаного чехла. Рация тяжеленькая, почти два фунта, зато говорить по ней равно удавалось и с машинным отделением, и с Москвой напрямую по зашифрованному каналу. Красная лампочка, внутренний вызов с корабля.
– Доктор?
– Все в порядке, – голос Файнберга был сух, и Рыжий подумал, что в докторе опять некстати заговорила совесть. Профессор Файнберг изобрел препарат, способный свести с ума человека заживо, и почитает себя великим гуманистом, потому что сам еще никого не убил.
– Отлично, доктор! Поднимайтесь на мостик оба. Команду по выносу тел я пришлю.
Файнберг дал отбой. Интеллигенция – это всегда сложно, подумал Рыжий и налег на ручку машинного телеграфа. Холостой ход и мелкая тряска судна сразу сменились мощным гулом дизелей.
Команда оказалась подготовлена на отлично, даже жаль, что через три часа им придется с карабинами в руках противостоять французским морпехам. Желательно, если рядовых матросов на судне не останется вовсе, думал Рыжий, наблюдая, как два негра в оранжевых спасжилетах возятся с канатами на причале. Один прыгнул на борт сухогруза. Другой остался и что‑то гортанно прокричал на прощание.
Вот это и называется "судьба", подумал Рыжий, и нажал на кнопку, которая в ответ мигнула синим зрачком светодиода. Синий, это вызов через спутник, и канал, естественно, также надежно зашифрован.
– Слушаю тебя, Рыжий.
– Все в порядке, Князь. Они без сознания. Мы отчалили. Уже две минуты хода.
– Повтори задание, – Рыжий знал, что похвалу от Князя получить непросто, тем приятнее она будет.
– Тела в рубку. Если Принц начнет истерику, записать видео. Команда передается нашему злому шоферюге. Когда корабль огибает скалы и выходит в открытый океан, я фиксирую курс, и мы с Файнбергом покидаем судно.
– Это обязательно. Не могу рисковать.
– За доктора я отвечаю, – Рыжий расплылся в улыбке. Предчувствие говорило ему, что операция пройдет без сучка и задоринки. – И за корабль тоже.
– Твой шофер знает тебя в лицо. Кого еще?
– Меня и Файнберга. Но он будет молчать, Князь. У него свой интерес. Если его выкупят вместе с Принцем, он вернется в Москву национальным героем. Что ему тогда заполярные уголовные дела? Как здоровье Тамары Николаевны, Князь? С ней все в порядке?
– Отдыхает, – сообщил Князь через паузу, но беседу не поддержал, предпочел напомнить: – Не забудь покинуть корабль. Вы мне нужны живыми. Оба нужны. Удачи.
Сухогруз набрал ход. Приспособленный для плаванья под тропическими широтами, он с легкостью резал волну и шел в бейдвинд, не давая порывам восточного ветра выбросить себя на скалы.
Минуту Рыжий ничего не предпринимал, любуясь ровным ходом корабля и бессилием непогоды. Потом все‑таки снова взял рацию в руки. Сейчас придет Чингачгук, как его прозвали с легкой руки Вихоря уже и друзья, и враги. Надо дать шоферу пару человек из команды…
Рация замигала красным. Внутренний вызов по кораблю.
– Да, слушаю!
– Поляков, я тебя убью, – спокойно сказала рация и отключилась.
Волны все так же шлепали о наветренный борт, ветер ревел в снастях. А Рыжий стоял неподвижно и держал возле уха двухфунтовую коробку в кожаном футляре, и с внушительной антенной. Справа над скалами показались дымовые трубы и краешек корпуса огромного уродливого здания, которое в этой пустыне по крайней мере не вызывает ничьих протестов. Точно такого же строения с четырьмя трубами, как в Окладинске.
Хотел нажать синюю клавишу. Не решился.
– Стоп машина!
Машинный телеграф, старомодная рукоятка, белые надписи на традиционном немецком языке, правда электронная начинка, связь с навигатором и автолагом, неважно это все сейчас, машинный телеграф лязгнул. Через несколько секунд послушная капитану громада сухогруза отозвалась, словно эхом. Гул двигателей стал на одну ноту выше. Винты остановились. Шторм уперся в гигантский железный парус наветренного борта и принялся толкать сухогруз вправо, к мели, к скалам, к берегу.
– Малый вперед! Полрумба к ветру!
На рации замигал синий огонек. Но Рыжий снова не взял трубку.
– Маневрируем, Князь, – тихо, так что сам еле расслышал, проговорил он. Стянул капитанскую фуражку, бросил ее в смотровое стекло, свободной от рации рукой уже натягивая непромокаемый плащ.
Шторм снаружи оглушил его не волнами и дождем, а ветром. Теперь корабль стоял неподвижно, и поток воздуха, силясь превозмочь силу двигателей, несся капитану Полякову в лоб, норовя сбить с ног, стремясь забраться в ноздри, разорвать щеки, задушить. После первого, глубокого вдоха Рыжий не мог выдохнуть, пока не добрался до трапа и, цепляясь за леера, скатился на первую грузовую палубу.
Два аборигена, неподвижные как статуи, расставив ноги, стояли возле ярко – оранжевой шлюпки, готовой к вывалке за борт. Отличная, все же на судне команда. Они вряд ли что‑то могли расслышать, когда капитан прокричал:
– Один со мной, один здесь! – но жест поняли. Рослый моряк шагнул следом, поправляя ремень автомата. Рыжий дождался, пока тот подойдет, и, оттопырив рукой карман плаща, проорал по – французски:
– Маску сними!
Пират даже плечами не пожал, послушно стащил маску. Это был Луи, второй боцман, очень спокойный уроженец Алжира, верующий мусульманин:
– Вниз!
Они пробежали мимо капитанской каюты, мимо каюткомпании и медицинского отсека. Заперто. На уже порядком истертой военными ботинками ковровой дорожке оставались мокрые следы. Первые за последние полчаса. Это хорошо, подумал Рыжий. Пока мы в отсеках, это хорошо, что наверху дождь.
Трап вниз. Коридор без ковровой дорожки, запах машинного масла.
Трап вниз. Луи не нужно было ничего говорить. Он успевал отслеживать, что видно за металлическим кружевом железных ступенек и наверху и внизу. Его автомат уже не висел на шее. Играючи, Луи постоянно держал на линии прицела каждый темный угол, непроверенный еще проем коридора. Приятно работать с такой командой.
Металлический люк в конце коридора. Открыт. Луи прыгнул вперед, скатился, не касаясь ступеней ногами, и тут же прицелился в глубину трюма. Махнул рукой – чисто.
И даже чище, чем хотелось бы. Дверь трюма тоже открыта. Рыжий поглядел на Луи, потом кулаком выбил стекло из кнопки тревоги и нажал. Далеко наверху, словно спросонья, заворчал огромный, злой, сумасшедший кот. Посреди трюма, в ржавой луже уютно лежали пустые бутылки из под минералки, будто на лесном пикничке где‑нибудь в Дибунах.
Три талевых кольца были пусты. На четвертом, предназначенном для Сергея Вихоря, висел, уронив голову, со скрученными за спиной руками шофер из города Окладинска. Чингачгук.
– Шеф… – сказал он тихо, когда Рыжий схватил за подбородок и выпрямил голову, ударив своего помощника затылком о стену: – я н – не поеду с вами… Я… сп – асибо за деньги… за предложение сп – асибо. Но я не пойду в море… У меня тут дела… Т – тут мертвого мента схоронить…
– Эй! – кричал Рыжий – Эй, очнись! Что произошло? Где Файнберг?
– Я останусь здесь… В О – кладинске…
– Ты не в Окладинске, эй! Ты на корабле! Это экваториальная Африка…
– Я т – теперь, – Чингачгук глядел на капитана с наставительностью, которая могла бы показаться Рыжему забавной, если бы он не видел, прямо через черную штанину комбинезона, в ногу Чингачгука, словно отравленная стрела, был воткнут шприц. Пустой уже шприц: – я т – теперь шеф, всегда в О – кладинске…
Рыжий понял, что сейчас будет. Взгляд бывшего шофера уже не опускался. Он смотрел на Рыжего расширяющимися, выкатывающимися из орбит глазами, и орал, пока беззвучно, потому что забыл вдохнуть. Ему бы сейчас того ветра, что на палубе, подумал Рыжий. Он понимал, что Чингачгук соцерцает не его, а самое страшное, что может себе представить. И может быть, это замерзшее спокойное и мертвое лицо Лаврентия Титова.