- Ну, ты, Рыжуха, прикуси язык. В нашем районе смуту затеяла. К тому же девчонка эта из моего двора. А я своих в обиду не даю. Так что бери своих кошелок и вали отсюда. И запомни: девчонка эта под моей защитой. Если что не так пойдет, с тебя спрошу.
- Ладно, Боцман, не шуми зазря. Я же не знала, что ты за нее марку держишь.
Тамарка с явным облегчением отказалась от схватки и вместе с другими девчонками направилась в сторону. Отойдя немного, повернулась и, стараясь оставить последнее слово за собой, как можно небрежнее процедила:
- Повезло тебе сегодня, новенькая.
Нинка ничего не ответила, а когда гурьба девчонок удалилась, повернулась к своему спасителю:
- Наврал про соседство по дому?
- Нет, я видел, как вы въезжали в наш дом на третий этаж дней десять назад. Я знаю, теперь у тебя отчим - профессор. А мать твоя - бухгалтер.
- Надо же, ты все знаешь о своих соседях?
- Немудрено. Моя мать - дворничиха. Ежедневно приносит со двора сплетни.
- Но обо мне ты все сказал верно. А откуда эту рыжую Тамарку знаешь?
- А кто ее здесь не знает? Девчонка отчаянная, да мозгов маловато. С ней вечно в дерьмо попадаешь. Где она, там и драка. Обязательно пацанов стравит между собой. Да и мой брат Пашка с ее отцом Бараном подельники. За гоп-стоп вместе в лагере срок мотают.
- Ого, а я думала, тебя уважают самого, а за тебя, оказывается, страх перед братом работает.
- Ну, это ты загнула. Я и сам кое-что стою.
- А чем занимаешься?
- Учусь в соседней школе в седьмом классе. Последний год мыкаюсь. Поеду летом в мореходку поступать.
- Потому тебя и Боцманом кличут?
- Не только. Зовут меня Борисом. А тебя?
- Нинка я, Лугина. Остальное уже знаешь.
- У вас в Ленинграде пацаны голубей гоняют?
- У нас на Лиговке даже парня завалили за то, что двух почтарей у своих же украл и загнал спекулянтам.
- За это стоит. А ты свистеть умеешь?
Нинка поставила на асфальт портфель и, засунув по два пальца каждой руки в рот, оглушительно свистнула. Боцман одобрительно кивнул:
- Ты своя девчонка. Айда, со мной на чердак, покажу свое хозяйство.
И Нинка, не колеблясь, подхватила с тротуара портфель:
- Пойдем.
Шагая по узкому переулку, она с удовольствием щурилась от щедрого весеннего солнца. Рядом с ней шел симпатичный сильный парень, защитивший ее в страшную минуту от расправы. Что еще нужно пятнадцатилетней девчонке в незнакомом и пока враждебном городе? Войдя во двор своего дома, Боцман уверенно повел ее мимо зловонной помойки к черному ходу. Легко отодрал едва державшиеся для видимости на гвоздях доски, и они направились по грязной лестнице в таинственной полутьме на последний этаж. Дверь на чердак еле держалась на ржавых петлях. Не оглядываясь, Боцман быстро пересек посыпанный песком пол чердака и, подойдя к оконному проему, проворно вылез на крышу. Нинка, не задумываясь о последствиях, поднялась следом. Под их ногами железная кровля прогибалась и отзывалась натужными вздохами, пружинисто выправляясь после каждого шага.
Боцман направился к краю крыши, и тут Нинка заметила длинную доску, перекинутую на перила каменного балкона другого, более высокого дома с вылепленными на стенах барельефами людей и животных. Боцман уверенно, словно по ровной земле, прошел над бездной пятиэтажной высоты и спрыгнул на балкон. Нинка поняла:
"Устроил проверку мальчик. Он не знает, что я тысячу раз проходила по бревну на тренировках и соревнованиях. Надо только не смотреть вниз на опасно манящую бездну и убедить себя, что под ногами привычное гимнастическое бревно".
Нинка легко преодолела путь по устрашающе пружинистой доске и спрыгнула вслед за спутником.
Боцман повернулся к девушке:
- Молодчина, я сразу в тебя поверил, когда увидел, как ты держишься против Рыжухи с кодлой.
- Ничего особенного. У меня разряд по гимнастике.
- Ну не скажи! Когда под тобою метров десять глубины, надо характер иметь.
- Ладно, давай веди дальше. Еще много таких проверок?
- Еще одна: познакомиться с нашими пацанами и завоевать их доверие. Я за тебя поручусь. Ну а дальше все зависит от тебя. Не приглянешься - извини-подвинься, распрощаемся.
- Я не подведу.
- Знаю, потому и взял с собой. Надо подняться на девятый этаж, а там и на чердак. Напрямую туда не попадешь: одно начальство живет, и в подъезде внизу охранник в штатском дежурит. Мои ребята уже на месте. Пошли.
Чердак старинного дома был закрыт на навесной замок. Но Боцман уверенно вынул дужку и открыл дверь:
- Одна видимость. Наши парни об этом знают. Теперь и ты будешь в курсе дела.
Идя вслед за Боцманом, Нина услышала голоса. Возле оборудованной у чердачного окна голубятни она увидела пятерых незнакомых подростков. Они замолчали, заметив незнакомку, приведенную Боцманом.
Тот сразу снял лишние вопросы:
- Это Нинка Лугина. В наш дом переехала из Ленинграда.
- А как сюда попала?
- Как и вы - через доску.
- Значит, своя в доску девка.
- Ты, Сверчок, попридержи язык, а то Нинка его быстро укоротит. Она перед Тамаркой Рыжухой сегодня не спасовала.
- А я что? Ничего особенного и не сказал.
- Вот и помолчи! Я за нее, пацаны, отвечаю.
- Да ты ее только узнал.
- Мне хватило. Вот тебя с детства знаю, а ручаться не стану.
- Ладно, Боцман, я же не против неё.
- Еще бы, да за нее и питерские пацаны слово сказать могут. Как их, Нинка, кличут?
- Лиговские.
- Вот видите! Все, кончайте лишний разговор. Еще раз повторяю, я головой за нее отвечаю. И ее никому не трогать. Всем ясно?
- Да ладно, Боцман. Это твое дело. Пусть ходит с нами.
И Нинка, почувствовав переломный момент в настроении компании, решила поддержать Боцмана:
- А теперь представь мне своих отчаянных друзей.
- Зря смешки строишь. Вот Сверчок, не смотри, что мал ростом, он ловкий карманник щипач: марку второго номера троллейбуса по Арбату гоняет. А вот это Угол. Он на Киевском вокзале у зазевавшихся фраеров чемоданы из-под носа выносит. Вот тот, Шкелет, через любую форточку проскочить может. Вон на корточках Мустафа отдыхает. Он любой замок вскрыть может. Это Мустафа чердак в нашем доме отомкнул и создал видимость, что все в порядке. И обрати особое внимание на Зяму. Не смотри, что сын училки и одет прилично. Он у нас умач. Без его придумок давно могли загреметь в уголовку. Да и в драку первый всегда кидается, чтобы показать свою смелость. Правда, и получает по сопатке больше всех. Ты не думай, что нос у него крючком по наследству от нации достался. Это ему в драке перебили.
- Ты обо всех рассказал, а сам чем промышляешь?
- А я живу по принципу: люблю блатную жизнь, но воровать боюсь.
В разговор поспешил вмешаться Зяма:
- Не слушай его, Нинка. Он у нас ударная сила: боксерразрядник. В "Трудовых резервах" по Москве среди юношей в призерах ходит.
Боцман решительно махнул рукой:
- Все, пацаны, замолкли. И так сказали достаточно. Сейчас надо почтарей погонять.
Боцман открыл клетку и вылез на край крыши. Доставая и подкидывая вверх птиц, заставил их взмывать вверх. Размахивая шестом с привязанной к концу тряпкой, кивнул Нинке:
- Свистни от души.
Нинка с удовольствием продемонстрировала свое искусство. И по восхищенным взглядам всей компании поняла, что ее авторитет стал намного выше, чем упоминание о неведомой пацанам легендарной Лиговке. Заставив голубей вернуться в клетку, Боцман кивнул друзьям:
- Теперь можно и расслабиться. И тут же на опрокинутом вверх дном ящике появились бутылка портвейна и пакетик со скромными конфетами-подушечками. Пили все по очереди из одного грязного граненого стакана, передавая посуду по кругу.
Боцман пить отказался:
- Я режимлю, и Нинке не наливайте. Она тоже спортсменка-разрядница по гимнастике. Вам же больше достанется.
Было видно, что ребятам не очень нравится выпивать, но они с бравадой держали фасон. В бутылке еще оставалось вино, когда Шкелет достал из угла чердака завернутую в тряпку гитару. При явном одобрении окружающих Шкелет под однообразный простенький аккомпанемент затянул старую блатную песню с однообразным припевом: "Парень в кепке и зуб золотой". И окончившая шесть классов музыкальной школы Нинка, страдая от фальшивых нот, не выдержала. Как только Шкелет закончил петь про расстрелянного сотрудницей Губчека осужденного парня в кепке, она протянула руку:
- Дай-ка сюда. Я что-нибудь сыграю. Ну что вам исполнить? Хотите "Гоп со смыком", а если желаете, то "Мурку".
Боцман покачал головой:
- Надоел блатняк. А можешь такое сбацать, что мы не знаем?
- Могу. Только не знаю, понравится вам или нет. Эту мелодию я с пластинки выучила. Только слова не все разобрала. Ладно, слушайте.
Взяв первые аккорды, Нинка на высокой ноте протяжно запела: "В бананово-лимонном Сингапуре…"
Ребята зачарованно слушали о далекой, кажущейся им сказочной стране, где люди живут среди редких фруктовых плодов, дивно щекочущих ноздри людей душистым ароматом. И слушавшие ее пацаны на мгновение унеслись в воображении с пыльного полутемного московского чердака в невиданную ими дальнюю страну, где даже под грустную мелодию люди живут светло и вольготно. Едва мелодия закончилась, Нинка, угадав желание мальчишек, запела "Мадам, уже падают листья". И вновь слушатели погрузились в волшебный мир объяснения в любви на берегу океана. Парням стало жаль мужика, страдающего от несчастной любви. Хотя и было непонятно, почему ему так и не удалось склеить эту капризную мадам. А Угол басовито попросил:
- А что-нибудь веселенькое знаешь?
Нинка пожала плечами и в быстром вызывающем темпе исполнила песенку про маленькую балерину, которая хотя и утверждала, что всегда нема, но словами сыпала без остановки. Правда, подкачал последний куплет о мокрой от слез подушке. И опять было непонятно, что этой маленькой балерине не хватает, что она рыдает по ночам. Решив, что девка просто с жиру бесится, пацаны в целом одобрили музыкальное мастерство появившейся в их компании девчонки. И Нинка, поняв, что окончательно завоевала авторитет и принята в компанию, с удовлетворением отложила гитару в сторону:
- Ладно, ребята, на сегодня хватит Вертинского. А то нечем будет вас удивлять в следующий раз. Я пошла: у меня еще дел полон рот, а я тут с вами прохлаждаюсь. Провожать меня не надо. Сама дорогу найду.
Нинке очень хотелось, чтобы Боцман все же последовал за ней, но тот, не желая терять свое достоинство перед ребятами, лишь небрежно кивнул светловолосой головой:
- Пока. Приходи сюда к нам завтра после школы. Напоешь еще что-нибудь.
Нинка, не оглядываясь, направилась к выходу с чердака. Сейчас все ее мысли занимал опасный переход с перил балкона на крышу своего дома по узкой, пружинящей над бездной доске. Но все прошло благополучно, и, пройдя по гулким листам кровли, она нырнула в проем чердака собственного дома. Спустившись на два этажа, позвонила. Дверь открыла мама Софья Ивановна.
В квартире остро пахло валерьянкой. Нина обеспокоилась:
- Опять плохо с сердцем? Может быть, послушаешь отчима и все-таки ляжешь в больницу?
- Нет, дочка, это я просто переутомилась в последнее время. Надо меньше заниматься репетиторством. У меня скоро все пройдет. Вот увидишь. Ты сегодня что-то задержалась. Как тебя приняли в новой школе? Учителя тебе понравились?
- Ой, мама, зря беспокоишься. С девчонками познакомилась. Учительницы, как везде, обычные: уроки объясняют и домашние задания дают. Ничего особенного. Да не беспокойся ты так. Я уже взрослая.
- Вот я и вижу, что совсем выросла. Ничего толком рассказать матери не хочешь. Есть будешь?
- Чуть попозже, когда уроки сделаю.
Нинка закрыла за собой дверь в комнату, где был ее собственный мирок, в котором она чувствовала себя в безопасности. Мать по негласной договоренности сюда не заглядывала. Нинка, сев в кресло, задумалась. Данный ею сегодня на чердаке концерт разбудил детские воспоминания. Она достала с комода коричневый футляр и, раскрыв, начала перебирать оставшиеся от отца пластинки.
Через год после ее рождения, в 1940 году, он, занимающий высокое должностное положение, был отправлен в командировку в Западную Украину для установления там советской власти. Нинка об этом времени, естественно, не помнила, а отец никогда не рассказывал, что ему пришлось делать. Единственное, что напоминало о его полугодовой командировке, - это привезенный комплект пластинок певцов-эмигрантов. Отец часто заводил, как он выражался, "цыганщину" для отдохновения души.
А потом началась война. Блокаду семья провела в Ленинграде, но наркомовский добротный паек позволял им не голодать и вполне благополучно просуществовать в те страшные годы. Нинка боготворила отца, всегда уверенного в себе человека с начальствующим взглядом. Но в 1947 году отец поехал в санаторий, оставив дома страдающую сердцем Софью Ивановну. Там он влюбился в молоденькую медсестру. И, вернувшись из отпуска, сразу объявил о своем решении начать новую семейную жизнь. Видимо, понимая, что его материальный достаток крайне важен для крепости новых семейных уз, при разводе забрал с собой все ценное.
Нинка особенно запомнила день ухода отца из дома. Он озабоченно суетился, отбирая наиболее ценные вещи, и тщательно следил, чтобы грузчики аккуратно все сносили в пригнанную к дому автомашину. Время от времени он о чем-то шептался с матерью на кухне. А на Нину совсем не обращал внимания, словно она была их домашней кошкой Нюшкой, которая испуганно забилась под кровать.
Нинка тогда страстно хотела, чтобы этот родной, внезапно так изменивший свое отношение к ней человек подошел и, как прежде, нежно обнял ее за плечи. Нине казалось, что если он так сделает, то тут же переменит свое решение и останется с ней и мамой и прикажет заносить вещи обратно в дом. Но отец этого не сделал.
Остановившись посреди комнаты, он осмотрел все хозяйским взглядом и, когда его взгляд остановился на дочери, успокаивающе взмахнул рукой и с нарочитой бодростью произнес:
- Не скучай, Нинок. Когда ты вырастешь, то поймешь меня. Любовь подобна болезни: не заметишь, как подхватишь эту хворь заразную. Если в чем будешь нуждаться, обращайся, я помогу. Матери я номер телефона оставил.
Когда за отцом захлопнулась дверь, Нина сидела, как окаменевшая, без всяких мыслей. Все ее существо было охвачено чувством вины, словно это из-за нее отец полюбил какую-то женщину, безжалостно бросив ее и мамочку. А Софья Ивановна судорожно запивала водой таблетки, стараясь плакать беззвучно, чтобы не волновать вмиг осиротевшую дочку.
Впрочем, в дальнейшем отсутствие отца даже пошло Нинке на пользу. Она, бессознательно желая заслужить возвращение отца, старалась в школе получать отличные отметки, занималась спортом и музыкой. Ей мечталось, что, когда отец все же решит вернуться, она предстанет перед ним достойной его любви и уважения. А через два года отца арестовали по знаменитому "ленинградскому делу", обвинив в политических преступлениях. Узнав об этом, Софья Ивановна не стала злорадствовать, а лишь сказала Нинке:
- Правильно говорят, что в этой жизни все делается к лучшему. Если бы отец от нас не ушел, могли бы и нас посадить, как членов семьи изменника родины. А так хоть поживем на свободе.
Вскоре отца расстреляли. Нина, узнав об этом, долго рыдала, ощущая горе от так и не прошедшей любви к предавшему ее человеку. Но после этого вечера Нинка больше никогда никому не показывала, что в ее сердце продолжает сидеть заноза, боль от которой становилась менее острой по мере ее взросления. В 1952 году в их доме объявился Никанор Сергеевич, бывший мамин сокурсник. Он часто приезжал в Ленинград из Москвы в служебные командировки. И Нина не удивилась, узнав, что Никанор Сергеевич сделал маме предложение, и она его приняла, решив переехать в Москву. Данное событие и произошло в марте 1953 года.
Все это вспомнилось Нинке, когда она вновь перебирала в своей комнате старые пластинки, привезенные отцом еще до войны из западных областей Украины. Закрыв кожаный футляр, Нинка положила пластинки на прежнее место на комоде и начала делать уроки. Она знала, что завтра обязательно вновь пойдет на чердак, где собираются лихие уличные пацаны, у которых отцы погибли на войне, а не как у нее - расстрелян по приговору суда. И сиротская безотцовщина полностью уравнивала ее с этой разношерстной компанией.
На следующий день Нинка сразу после занятий в школе направилась на чердак. Настроение у нее было приподнятое: Тамарка Рыжуха после заступничества Боцмана поспешила помириться с новенькой и даже объявила, что в школе Нинку никто и пальцем теперь не тронет. Нинка убедилась, что Рыжуха действительно верховодит всеми девчонками. Положенные ученицам бесплатные бублики и конфеты-подушечки она получала в буфете на весь класс, распределяла в первую очередь среди своих подруг, а остаток обычно бросала вверх с криком "На шарáпа!". И девчонки, расталкивая друг друга, жадно хватали вкусное угощение.
Нинка заметила, что бублики, заначенные Рыжухой, достаются не всем. И когда наглая атаманша протянула ей лишний бублик, она отказалась, сославшись на необходимость следить за весом. Нинке было стыдно, что она малодушничает и юлит вместо того, чтобы сказать прямо об отказе есть ворованное. Но нежелание ссориться с Рыжухой возобладало. Зато теперь Нинка была уверена, что у нее не будет в школе неприятностей.
Сразу после окончания уроков она весело взбежала по щербатым ступеням старого дома, отвела в сторону висящий для видимости замок, быстро пересекла дурно пахнущий чердак, прогрохотала по гулким листам кровли и совершенно бесстрашно преодолела бездну, уверенно ступая по перекинутой на балкон соседнего здания доске. С удовлетворением заметила, что не испытывает никакой боязни перед высотой. Проникнув на обжитый компанией ребят чердак, Нинка убедилась, что вся компания уже в сборе.
При появлении симпатичной девчонки все обрадовано зашумели. А Боцман удовлетворенно заметил:
- Ну и кто из вас сомневался, что она придет? Девчонка боевая и нас не подведет. Бери, Нина, ящик и садись поближе. Тут Шкелет анекдоты травит. Послушай, он рассказывать мастак.
- Только без мата.
Шкелет призадумался:
- Ладно, есть у меня один такой. Вчера только услышал. Приехала бабка из деревни в Москву. Ходит и наш Арбат ищет. Спрашивает у мужика: "Где тут Арбат?" А он указывает на мильтона: "Спроси вон у того гада". Старуха прямо к постовому, спрашивает "Гад, как проехать на Арбат? Тот возмутился: "Ты меня, власть, оскорбляешь. Плати, старуха, штраф три рубля". Старушка заплакала, а делать нечего, дает мильтону червонец. Других денег нет. А мильтон: "У меня сдачи нет. Стой рядом, жди, когда других наштрафую". Бабка стояла, стояла. Надоело ей ждать, и она, потеряв терпение, в сердцах ему и говорит: "Не буду ждать сдачи: ты гад, гад и на рубль зараза".
Все дружно залились смехом: милицию боялись и потому ненавидели.
Шкелет, довольный произведенным эффектом, перешел к рассказу о своих воровских подвигах. Долго рассказывал, как готовил кражу из сумки зазевавшейся женщины. Но тут вошел известный на Арбате бригадмилец по кличке Папье-Маше, и он вынужден был выскочить на ближайшей остановке. Не желая от него отставать, в разговор вступил Угол: