Потом он принялся изображать на листе бумаги свою квартиру, и я поразилась размерам его жилья. Это была пятикомнатная квартира площадью, как он мне не без гордости сообщил, в сто тридцать метров, расположенная в двух уровнях. Если добавить, что дом, в котором находилась квартира, стоял в самом центре городской зоны отдыха, где метр жилья стоил астрономическую сумму, то придется признаться и в том, что меня озадачила и стоимость его жилья.
Откуда у артиста областного театра, пусть у ведущего артиста, такая собственность?
Но это было, в конце концов, не мое дело – устанавливать источник доходов артиста нашего Академического театра драмы Арнольда Салько, "по-уличному", как говорила моя карасевская бабушка, прозывавшегося Алексеем Васильевичем Митрофановым.
Я сунула деньги в сейф вместе с ключами, и мы договорились, что я приду в шесть часов, когда он будет уходить из дома в театр. Его супруга в это время всегда отсутствует – он сам приучил ее уходить из квартиры, когда он готовится к спектаклю. Он делал это в своих творческих интересах, горько добавил он, а она использовала время в своих, предательских по отношению к нему, целях.
Проводив его, я позвала своих приунывших уже опять соратников и заговорщицки на них посмотрела.
– Ну? – спросил меня Виктор, от которого обычно слова не добьешься. – Что?
– Какой ты сегодня у нас разговорчивый! – не преминула я его кольнуть. – А ничего! На ловца и зверь бежит! Сначала я вам прочитаю несколько строк из нашего устава.
Я взяла в руки лист бумаги с подчеркнутыми мной строчками:
– Вот… Виды деятельности… В них среди прочего записано: "…Оказание платных услуг гражданам, организациям и предприятиям в установлении по их просьбе фактов, связанных с их личной жизнью и жизнью членов их семей, направленных против их интересов деятельностью их партнеров, конкурентов и политических противников". Я помню, как я ломала голову, чтобы как-то внести в устав формулировку о журналистских расследованиях. Мне это сделать категорически не разрешили, их, видно, слово "расследование" испугало, а вот против этой казуистической белиберды ни один чиновник не возразил. А в результате мы теперь имеем возможность заниматься – причем без всякой лицензии – тем, что обычно делают частные сыскные конторы. У нас это называется – "журналистское расследование". С сегодняшнего дня это занятие и становится нашим основным видом деятельности. До тех самых пор, пока не заработаем средства на выпуск газеты или не добьемся открытия счета в банке. Или пока не найдем тех, кто вставляет нам палки в колеса. А желающих сделать это – немало, как я понимаю…
Я обвела глазами мою притихшую "команду". Все трое сидели молча и прикидывали, каждый по-своему, чем все это обернется.
– Теперь следующий документ…
Я взяла в руки расписку, которую мне только что оставил артист.
– Читаю: "Я, Митрофанов Алексей Васильевич, подтверждаю факт выдачи мною аванса в пятьсот долларов редактору газеты "Свидетель" Ольге Юрьевне Бойковой в качестве оплаты за организацию и проведение журналистского расследования фактов частной жизни моей семьи, а также за предоставление мне фотографических доказательств факта супружеской неверности моей жены". Число, подпись. Печати, естественно, нет.
Помолчали. К моему удивлению, сообщение мое никакого энтузиазма не вызвало. Кряжимский мрачно смотрел в окно, Маринка хмурилась, а у Виктора губы подрагивали, словно он хотел что-то сказать.
– Что-то вы не рады… – заметила я, поджав губы. – Ну-ка высказывайтесь, у кого какой камень за пазухой припрятан?
– У меня, собственно, не камень, – тут же отозвался Сергей Иванович. – У меня недоумение. Я просто не знаю, чем могу быть полезен в такого рода журналистской, если можно так выразиться, работе? Фотографировать я не умею, да и есть у нас фотограф, а кроме того, вы тоже отлично снимаете, Оля… Нет уж, прошу меня уволить…
– Увольнять я вас не собираюсь, – отозвалась я. – Но и подключать к этому делу не предполагала. Вы, Сергей Иванович, будете разбираться с налоговой инспекцией, арестовавшей наш счет. Это задание очень важное, как вы сами понимаете, и не думаю, что оно окажется приятнее того, чем придется заниматься мне.
– В таком случае, – Сергей Иванович встал и направился к двери, – позвольте мне не отвлекаться от этого поручения.
И ушел!
Я прямо дрожала вся внутри от злости, а вернее сказать – от обиды. Он, видите ли, не желает иметь к этому никакого отношения.
Чистоплюй!
А когда мы сделаем все без него и возобновим выпуск "Свидетеля", он на нас же будет поглядывать свысока, коситься на наши замаранные руки! Ну и пусть идет! Обойдемся! Обходились же раньше.
– Кто следующий? – спросила я. – Марина?
Но Маринка молчала. А вперед неожиданно вылез наш молчун и заявил:
– Не могу.
– Что не можешь? – не поняла я.
– Подставлю. Ребят, – выдавал он по одному слову и вдруг разразился целой фразой: – Если я в чем-нибудь ошибусь, через меня на них выйдут, я себе этого не прощу…
"Да-а! – подумала я. – Это посерьезнее, чем чистоплюйство Кряжимского. Если Виктор на какой-нибудь ерунде загремит в ментовку – ну, например, супруга Салько обнаружит его в своей квартире и вызовет милицию, – вполне может выплыть его связь с друзьями-"афганцами". Это для него они друзья, а для милиции – организованная преступная группировка, и милиции, так же как и генералу Синицкому, наплевать, что это именно Витькины друзья помогли мне разоблачить убийц Дубровиной. Они действовали незаконными способами, и это станет основанием для того, чтобы их осудить…"
Я вспомнила, как командир группы "афганцев" Эдик хладнокровно и методично стрелял одному из бандитов сначала в руки, затем в ноги, пока тот не сказал, кто был заказчиком этого убийства, и у меня мурашки по спине пробежали. За такие методы можно схлопотать немало, и суд вряд ли примет во внимание, что действовал Эдуард во имя справедливости. Это был самосуд, ни больше ни меньше. Пытка…
Да, Витьке лучше всего не проявлять сейчас никакой активности…
Я вздохнула и перевела взгляд с Виктора на Маринку. И… И не стала ее ни о чем спрашивать. Наша "Мисс Справедливость" сейчас начнет читать мне мораль о том, как безнравственно вмешиваться в чужие личные отношения, тем более в отношения мужа и жены. Слушать мне все это не хотелось вовсе.
Она молчала, и я промолчала тоже. Поняли друг друга. Без слов.
"А знаете, ребята, – подумала я. – А ведь вы меня сейчас бросили! Оставили одну. И теперь будете наблюдать со стороны и ждать, чем все это закончится, как я сумею справиться с ситуацией, в которую залезла… А может быть, я напрасно согласилась помогать этому провинциальному Мефистофелю? Дело, и правда, выглядит не особенно привлекательно. Фотографировать женщину, когда она, ничего не подозревая, любит мужчину, искренне ему отдается, ведет себя очень раскованно и свободно, думая, что она в полной безопасности… Ведь можно сделать снимки весьма пикантного свойства… А потом передавать эти снимки ее мужу… Это, знаете ли… Если бы со мной устроили такое, я обязательно нашла бы этого фотографа и задушила своими руками! Мне, правда, нечего опасаться в этом смысле – мужа у меня нет и в ближайшее время не предвидится. Снимки передавать некому".
Но я не могу отступать, тут же решила я. Если я быстро справлюсь с этим делом, у меня будет вполне достаточно средств, чтобы зарегистрировать еще одну газету, назвать ее, скажем, "Свидетель-2" и продолжить нашу так удачно начавшуюся работу. Все они тогда опять будут рядом со мной, но я уже не буду чувствовать к ним того расположения, которое помогало мне самой верить в успех и черпать энергию из их поддержки.
Ладно, хватит ныть и морочить себе голову! Нужно дело делать.
– Ну что ж, – сказала я, не глядя на Виктора с Маринкой. – Вы, пожалуй, меня одну сейчас оставьте, мне надо подумать спокойно. И прошу вас больше не говорить ни слова, я и так поняла достаточно.
Маринка еще раз сверкнула глазами и вышла. Виктор, потоптавшись, поплелся за ней. Он был явно расстроен. Он понимал, что фактически бросал меня в одиночестве, но и ребят своих подставлять не мог. Вот и мялся в полной нерешительности.
Да ну их всех к черту! – решила я. Справлюсь и одна, без их помощи.
Да и что тут сложного! Спряталась заранее в квартире, выбрав удобный ракурс для съемки, и, когда любовное свидание будет в самом разгаре, сделала несколько кадров – и все, свободна, можешь сразу уходить, пока любовники заняты друг другом, можешь подождать, пока они сами уйдут или заснут наконец. Потом берешь с заказчика еще пятьсот, передаешь ему снимки – и дело сделано! Да я сегодня же со всем этим управлюсь!
До шести часов время еще было, но мне не хотелось оставаться в редакции, и я отправилась в кафе, заранее прихватив фотоаппарат и все необходимое для съемки.
Не могу сказать, что я весело провела следующие два часа, но по крайней мере не наталкивалась поминутно на Маринкин укоризненно-осуждающий взгляд и не видела тоскливого выражения на лице Виктора.
Я хорошо пообедала, раз уж мне время девать было некуда, и даже выпила немного хорошего французского вина – терпкого, но легкого.
Мне уже можно было и уходить, чтобы не спеша, спокойным шагом добраться до зеленой парковой зоны, где располагался дом Митрофанова-Салько, когда за мой столик подсели два молодых, да что там, совсем зеленых паренька.
– По-нашему, это шок! – сказал один. – Смотри, Сашка, какая девочка!
Я промолчала. Сашка встал, подошел ко мне сзади и наклонился надо мной.
– Девушка! – обратился он уже непосредственно ко мне. – Если, конечно, вас можно так называть… Вам не нужны спарринг-партнеры?
– Сопливые – нет! – отрезала я, вставая и направляясь к выходу.
"Уроды! – подумала я, выйдя из кафе под взрывы их хохота. – Девочку нашли с панели! Щенки сопливые!"
Но, уже идя по улице, я почувствовала, что раздражение мое не так уж велико, как я сама себе хочу это изобразить. Мальчишки, конечно, сопливые и наглые, но… Если на меня такие сопляки внимание обращают, значит, у меня все в порядке. Не так ли? Сам факт мужского внимания… Господи! Какого еще мужского? Вчера только с горшка слезли и сразу – по бабам!
Ну их к черту, в самом деле! Что мне, думать больше не о чем?
Подумать, наверное, было о чем, поскольку я уже стояла перед четырехэтажным, но в то же время всего четырехквартирным домом Митрофанова-Салько, расположенным в самом тихом уголке нашего городского парка имени Короленко.
Глава 2
Дверь мне открыл Арнольд Васильевич Салько, он же Алексей Васильевич Митрофанов. Он заметно нервничал, хотя и старался этого не показывать.
– Ну что вы встали на пороге! – буркнул он, увидев меня. – Проходите, не торчите в дверях!
Щеки его были намылены, он, похоже, брился, когда я позвонила в дверь его квартиры.
"А где же борода? – удивилась я. – Неужели это был лишь грим? Насколько же в таком случае он любит играть, что занимается этим не только на сцене, но и в жизни".
– Сварите пока себе кофе, если хотите, – сказал он. – Я сейчас.
И скрылся в ванной. Оттуда слышался плеск воды и нарочито бодрое пение. "Люди гибнут за металл…" – разобрала я, прислушавшись.
"Хм, сатана! – подумала я о нем скептически. – В образ входит!"
Я, следуя его совету, сварила себе кофе, без труда разыскав все необходимое для этого на кухонном столе, и сидела на кухне, поджидая хозяина.
Алексей-Арнольд Васильевич появился на кухне в том же элегантном сером костюме, в котором приходил в редакцию. Он был выбрит, благоухал дорогим одеколоном и походил больше на какого-нибудь благообразного серафима, нежели на Мефистофеля.
– Надеюсь, вам понравился кофе? – неприязненно спросил он у меня, совсем не по-ангельски сверкнув на меня злыми глазами. – Идите, я покажу вам предполагаемое место действия.
Отнеся его нервозность и агрессивность на счет его неприятностей с супругой, я не стала обращать на его хамство никакого внимания, а спокойно последовала за ним по коридору.
Митрофанов провел меня в спальню – просторную комнату, центр которой был занят огромной кроватью. У меня вертелся на языке вопрос – откуда у Арнольда-Алексея взялись средства, чтобы приобрести себе столь роскошную квартирку и обставить ее такой шикарной мебелью, но я постоянно останавливала себя мыслью о том, что это меня нисколько не касается.
– Думаю, что это произойдет здесь! – театральным жестом указал он на постель.
Я оглянулась по сторонам. Кроме кровати, пары тумбочек и огромного зеркала в полстены, в спальне ничего не было.
– Но… – сказала я. – Не вижу возможности занять здесь удобную для съемки позицию. Не думаю, что мне удастся сделать из-под кровати снимки, которые вас удовлетворят. А больше здесь укрыться, по-моему, негде…
Он посмотрел на меня презрительно.
– Не считайте меня идиотом! – заявил он мне. – Идите за мной.
Я пожала плечами и поднялась по винтовой лестнице на второй этаж. Артист провел меня в комнату, которая, как я сразу поняла, служила библиотекой, поскольку была сплошь уставлена стеллажами с книгами.
Он откинул ковер и вынул из пола квадрат паркета размером примерно пятнадцать на пятнадцать сантиметров. Под ним, к моему удивлению, оказалось отверстие в бетонной плите перекрытия.
– Снимать будете отсюда, – сказал он. – Эту комнату я закрою на ключ. У жены ключа от нее нет, поэтому обнаружить вас здесь она не сможет. Вам я оставлю второй ключ, чтобы вы могли выбраться отсюда, когда посчитаете, что сделали все, что от вас требуется. Ключ от входной двери у вас есть. Можете курить, если хотите, я всегда курю здесь, и запах табачного дыма не вызовет у жены никаких подозрений. Если будете сидеть здесь тихо и не топать, как слониха, ни она ни он ничего не заподозрят. Вопросы есть?
– Всего один, – сказала я. – Когда вам передать снимки?
– Сегодня! – отрезал он. – Как только проявите пленку, везите ее мне в театр. Я не желаю сюда возвращаться, пока не узнаю всего, что здесь сегодня произойдет! Буду ждать вас в театре, у себя в гримерке.
– Тогда все, – сказала я. – Запирайте.
Он вышел, гулко хлопнул дверью и запер ее снаружи, не сразу попав ключом в замочную скважину.
"Нервничает! – подумала я. – А кто бы на его месте не нервничал?"
Я закурила, отыскав пепельницу с несколькими окурками "Винстона", и приготовилась ждать не меньше часа. Хлопнула входная дверь, это я услышала очень отдаленно и поняла, что входная дверь от библиотеки очень далеко и мне стоит прислушиваться, если я не хочу обнаружить в квартире присутствие объекта съемки неожиданно для себя.
Но пока я была уверена, что в квартире, кроме меня, никого нет, и не старалась ходить особенно осторожно. Я осмотрела библиотеку и поняла, что она не представляет для меня абсолютно никакого интереса.
Здесь была в основном классическая литература, причем далеко не в академических изданиях, а скорее в наиболее доступных для массового читателя. Русская классика была представлена довольно полно, но только избранными сборниками, подборка зарубежной классики обнаруживала весьма скромные познания хозяина в этой области, и уж совсем меня добили полки, сплошь уставленные сборниками детективов в ярких пестрых обложках.
– Однако… – пробормотала я. – Ни одной книги по театру. Странно!
Но поразмышлять на эту тему мне не пришлось. Я услышала отдаленный стук входной двери и мгновенно замерла. Похоже, скоро мне придется приступать ко взятым на себя обязанностям тайного соглядатая.
Я на цыпочках подошла к отверстию в полу и осторожно опустилась на колени около него. Отверстие было закрыто внизу прозрачным пластиком, слегка подернутым какой-то дымкой, но видно через него было прекрасно.
Правда, я не могла видеть дверь в спальню, но вся кровать была передо мною как на ладони. На ней пока никого не было, и, просидев минут пять в ожидании, словно рыбак с удочкой на берегу реки, я сразу же приуныла. У меня уже и ноги, как мне казалось, затекли, и спину ломило от неудобной позы, и глаза начали слезиться от напряженного вглядывания в отверстие.
"Ничего, в конце концов, не случится, – подумала я, – если я начну наблюдать не с самого начала. Сейчас эта женщина одна, и я все равно не смогу снять то, что обещала. Да и куда мне спешить? Что же они, так с разбега начнут трахаться? Сначала прелюдия какая-нибудь будет, ля-ля там всякие, а мне что же, все это наблюдать?"
Я вытянулась на полу и стала прислушиваться. Но, как я ни напрягала свой слух, ничего услышать мне не удалось. Женщина ходила по квартире тихо как тень, не хлопала дверями, не топала ногами, не гремела посудой, не включала телевизор или музыку какую-нибудь.
"Что она как в гостях? – подумала я с досадой. – Странная какая-то!"
Я пролежала минут пятнадцать, мне это дело порядком надоело, и я решила посмотреть, что внизу делается? К моей досаде, едва взглянув, я поняла, что обстоятельства могут серьезно помешать мне справиться с предстоящей задачей. За окнами начало темнеть, и в комнатах разлились сумерки, которые сгущались с каждой минутой.
Внизу я увидела женщину. Она лежала поперек кровати одетая и мечтательно смотрела прямо на меня. Я даже отпрянула в первую секунду, но потом сообразила, что вряд ли она меня видит – я обратила внимание на потолок спальни, когда была там, – на нем не было и намека на какое-либо отверстие. Снизу она ничего не могла заметить на потолке.
Я принялась рассматривать лежащую женщину, насколько, конечно, позволяло освещение. Она была хрупкой, и меня даже поразило, насколько тонкая фигура у супруги этого Арнольда-Алексея. Лица ее я толком не видела, стало уже довольно темно, но мне оно показалось красивым.
Женщина отвела от меня взгляд, перевернулась на бок, потом встала с кровати и, посмотрев на зеркало, протянула к нему руку. В тот же миг зажглись какие-то светильники, которых я не заметила, когда была в спальне. Наверное, они располагались по краям зеркала, судя по тому, как падал свет на кровать.
Женщина села на край кровати и стала смотреть куда-то в стену.
"Да не в стену, – сообразила я через несколько секунд, – а на дверь. Ждет. Любовника ждет… Только что-то она странно как-то держится, как в чужой квартире. Вину, что ли, перед мужем чувствует?"
Успокоив себя подобным образом, я продолжала наблюдать, мысленно поблагодарив сидящую внизу за то, что она включила свет.
Наблюдала я за ней, наверное, минут пять, и она все больше удивляла меня своей скованностью, словно находилась не в привычной для себя обстановке, а в совершенно незнакомой, чужой квартире.
Я чувствовала какое-то напряжение, рождающееся во мне от этой неестественности, и никак не могла понять, в чем же тут дело.
Звук еще раз хлопнувшей входной двери заставил меня вздрогнуть и приготовиться к тому, что события начнут наконец-то развиваться побыстрее.
И они начали развиваться! Но таким неожиданным для меня образом, что я десять раз пожалела, что согласилась на эту аферу!
Женщина тоже услышала, как хлопнула дверь, потому что она заметно напряглась и в то же время как-то успокоилась, что ли. По крайней мере ее поза стала более непринужденной, и смотрела она на дверь теперь уже с откровенным ожиданием.
Ее ожидание невольно передалось и мне. Я пристально всматривалась в застывшую на кровати женщину, сидящую в изящной, хотя и несколько театральной позе.