Сложив два кулака вместе, я снова и снова бил его в грудь, целясь в верхний конец шрама. Я откинул голову Эда назад, открыл ему рот – о боже, мышцы челюстей уже затвердели! – и с силой дунул туда; его холодные губы были как резиновые. Меня вырвало. Я сплюнул. Попробовал еще раз.
Судорожно оттирая свой рот, чтобы избавиться от омерзительного ощущения, возникшего после этого прикосновения, я сел на пятки. Из угла мне ухмылялись черепа.
Мочевой пузырь проснулся снова, на этот раз напомнив о себе болезненно и настойчиво. Не зная, хватит ли у меня сил добраться до края туннеля и помочиться в воду, я на коленках отполз в дальний конец грота и справил нужду там. Меня снова вырвало от этого запаха, и я забросал мерзкую лужу щебнем и грязью.
Затем я вернулся к Эду. Больше я ничего сделать не мог. Я накрыл ему лицо флисовым комбинезоном, а желтый защитный костюм стал саваном.
После этого я повернулся к нему спиной и опять уткнулся головой в колени.
"Выключи свет".
"Нет".
"Ты должен это сделать".
Я потянулся к своей каске и невероятным усилием воли заставил себя щелкнуть выключателем лампы. Меня поглотил мрак. Досчитав до пятисот, я позволил себе насладиться десятью секундами света, а потом опять выключил фонарь. Я делал это снова и снова, однако переходить от света к темноте легче не становилось.
Во время четвертого цикла света и тьмы, в самую последнюю секунду, когда фонарь угасал, я вдруг что-то почувствовал на своем бедре – какое-то дуновение. Я вздрогнул, тут же снова включил его и обвел лучом пространство вокруг – пульс у меня зашкаливал.
Ничего.
"Это просто игра воображения".
Но когда я опять заставил себя выключить лампочку, я почувствовал это снова. И на этот раз уже отчетливее. Журчала вода, сердце громко стучало в груди, а пальцы тряслись, когда я нащупывал кнопку фонаря. Как можно это описать? Думаю, это было похоже на самый жуткий на свете вариант игры в "бабушкины шаги". Каждый раз, когда я включал свет, в воздухе вокруг меня как будто ощущалось какое-то движение – словно те парни и Эд (умерший Эд) понемногу приближались ко мне. Должно быть, то были фокусы моей фантазии, но мое травмированное сознание было неспособно рассуждать рационально: всё казалось очень реальным. И даже слишком реальным. Я сдернул флис с лица Эда, желая еще раз убедиться, что он не разыгрывает меня, прикидываясь мертвым. Но я не мог тратить зря заряд аккумулятора, чтобы не остаться в полной темноте без каких-либо надежд выбраться. Так что у меня не оставалось другого выхода, кроме как выключить свет.
Но были вещи и похуже темноты. В следующий раз, когда меня окутал мрак, трудноразличимый голос прошипел: "Пальцы в твоем сердце, парень".
Я вскрикнул и лихорадочно щелкнул кнопкой фонаря. Меня насквозь пронизывал невообразимый ужас, столь же глубокий, как и холод, уже поселившийся в моих костях. То, что я ощущал в тот момент, казалось мне каким-то грязным, отравляющим, безжалостным.
"Черт, черт, черт! Уходи отсюда. Уходи".
"Я не могу. Я умру".
"Ты умрешь в любом случае, парень. Пальцы в твоем сердце".
"Остаться или идти, остаться или идти", – шептали мне неясные голоса журчащей воды. Но что-то здесь было не так. Как же я раньше этого не заметил? Они именно шептали, а не выкрикивали. Всё еще отравленный страхом, я выполз из грота, пробрался по туннелю и взглянул вниз на воду. Выход с Крысиной тропы по-прежнему был затоплен, но уровень воды явно упал: на противоположной стене я четко видел мокрый след, располагавшийся в футе над нынешним потоком.
Эд сказал, что потребуется час, чтобы выбраться отсюда. Час. Всего час. "Это если ты не заблудишься. Ты ведь понятия не имеешь, куда тебе идти, разве не так?" – осадил я себя. Варианта у меня было два. Рискнуть и попробовать выбраться, хотя я мог утонуть или блуждать в подземелье, пока не сдохнет аккумулятор фонаря, или же остаться в гроте с Эдом и другими мертвецами, чувствуя чье-то невыносимое присутствие рядом и надеясь на спасение, на которое вообще-то надеяться не следовало. Я не в силах передать, какое острое одиночество я ощутил в тот момент. В последующие несколько месяцев мне еще предстояло пережить нечто подобное, но тогда это чувство было всепоглощающим. Я что-то чувствовал в этом гроте, какую-то враждебность, которая велела мне убираться оттуда к чертовой матери. Она практически выталкивала меня прочь.
И я принял решение. Вернувшись в мавзолей и стараясь не смотреть на распростертое тело Эда, я напялил холодный флисовый комбинезон, потом защитный костюм и сапоги. Мои носки и нижнее белье всё еще оставались мокрыми, так что этим я заморачиваться не стал. В одежде я слегка успокоился и почувствовал себя менее уязвимым. Голоса струй (целый хор) снова бормотали рядом, но теперь я уже не знал, порождает ли эти звуки вода или они звучат в моей голове.
Заряда в аккумуляторе камеры оставалось еще много, но я не проверил, работает ли она после того, как окунулась в воду. Перед уходом я должен был сделать еще кое-что. Непослушными пальцами я включил аппарат – на нем замигала красная лампочка, так что, надо полагать, всё было в порядке, – и направил его на свое лицо.
– Привет. Хм… Это Саймон Ньюмен, и я в беде. Парень, который шел со мной, умер, и я не могу здесь оставаться. Я должен уходить. Блин, не знаю, что сказать. Мама, мне очень жаль, что я так тебя разочаровал. Прости, что я не был… – "Не был кем?" – Прости. Если я не выберусь, мои последние мысли будут о тебе.
Господи! Нигде не учат тому, что нужно говорить в таких ситуациях. Я попытался отцепить камеру, чтобы ее точно нашли, если я не выйду отсюда сам, но мои пальцы дрожали, и я не сумел извлечь ее из водозащитного корпуса. В итоге я взял каску Эда, – по крайней мере, фонарь на ней был посильнее, – а свою оставил на месте.
И вновь появилось это чувство, словно что-то отвратительное подкрадывается ко мне. Я посветил фонарем вокруг, направил его луч на Эда, на кости. Внутри проснулось что-то первобытное, которое сейчас буквально вопило, чтобы я пошевеливался. И я уже знал, что скорее утону, чем останусь в этом гроте.
Я прополз по туннелю, а затем осторожно ступил на карниз над потоком. Возвращаться обратно по Крысиной тропе я не собирался, потому что не смог бы бороться с течением и очень быстро выбился бы из сил. Поэтому план мой был прост, хотя и смертельно опасен: позволить воде вынести меня отсюда.
Я долго смотрел на темный и страшный поток под собой. Сложнее всего было заставить себя снова погрузиться в ледяную воду. Когда я окажусь в ней, мне придется держаться за стены, чтобы меня не смыло.
"Сделай это. Не думай ни о чем. Просто сделай".
И я это сделал. Сколько я ни готовился мысленно, шок от объятий ледяной воды потряс меня. Погружение по грудь в холодную ванну разом выбило весь воздух из легких. Течение уже не было таким сильным, как раньше, но все же настойчиво толкало меня в спину, и лишь защитный костюм позволял мне оставаться на ногах. Держась рукой за ближнюю стену, я медленно ковылял вперед, а вокруг меня текли быстрые струи.
"Всё не так уж плохо".
Мне стало намного легче от того, что я оказался за пределами странного грота, и поначалу этого было достаточно, чтобы сохранять спокойствие. Но потом до меня начало доходить, что свод канала, который сперва находился надо мной на высоте человеческого роста, постепенно опускается. Я направил луч вверх. Вот черт, вот блин! Через каких-то пятьдесят футов он снижался настолько, что его от воды отделял какой-то фут. Стены по обе стороны потока казались отвесными, и я не видел выходов породы, вроде того, который вел к гроту смерти.
"Возвращайся!"
Но я не мог – мне не хватало сил, чтобы бороться с течением, и как только я пытался замедлиться, оно едва не опрокидывало меня. Мне оставалось лишь надеяться на то, что свод вновь поднимется, прежде чем над поверхностью воды вообще не останется места. Я перевернулся на спину и поплыл головой вперед, хватаясь за потолок канала, чтобы замедлить свое продвижение. Костюм помогал мне держаться на плаву, а я тем временем смотрел на изгибы скал надо мной и молился, чтобы они не опустились ниже.
Но никто не услышал мои мольбы.
Через каких-то пять минут от кончика моего носа до свода оставалось уже сантиметров пять, не больше, и появилась опасность, что я начну глотать воду, захлестывающую лицо. Прижимаясь ладонями к камню над собой, я потянулся вперед, стараясь если не глазами, то хотя бы пальцами отыскать воздушный карман ниже по течению. Но они натыкались лишь на глухую стену. Еще через секунду моя каска задела скалу. О боже, нет, нет! Воздуха больше не осталось. Мне придется нырнуть под этот выступ, надеясь на то, что потолок впереди снова поднимется.
Я не мог этого сделать. Просто не мог. Поток подталкивал меня, но мне удавалось держаться на месте. Я попытался вернуться обратно по туннелю, цепляясь слабыми пальцами за шершавый потолок, – перчатки я оставил в гроте, и размягчившиеся ногти быстро сломались, – но с силой воды мне было не совладать, и она опять вернула меня к тому же выступу.
"Ну вот и всё. Вот и всё. Смерть", – подумал я. Сначала на меня нахлынуло настоящее цунами ужаса, а затем внезапно я ощутил удивительное спокойствие. Словно я миновал страх и бесконечную усталость и перешел в то состояние, когда буквально на всё наплевать. Нет, пожалуй, это было еще круче. Какая-то почти небесная благодать. Ощущение безмятежности и блаженства.
Я сосчитал до трех, набрал побольше воздуха в легкие и толкнул себя вперед, ориентируясь кончиками пальцев. Выступ кончился, и я всплыл в новом воздушном кармане, совершенно спокойный. Я продолжал плыть и, достигнув следующего подобного выступа, снова поднырнул под него. Словно появился какой-то новый я, и он мне нравился. Этот умудренный опытом Саймон Ньюмен без тени паники продвигался по затопленному водой туннелю, пользуясь осязанием вместо зрения. Мое сознание вцепилось в этот факт и, зациклившись, превратило его в своего рода успокаивающую мантру: "Пальцы вместо глаз, пальцы в твоем сердце, пальцы вместо глаз, пальцы в твоем сердце".
Сколько это длилось? Понятия не имею. Вынырнув в очередной раз, я поднял глаза и увидел, что расстояние до потолка туннеля здесь составляет более метра; течение теперь лишь нежно подталкивало меня дальше. Я должен был испытывать эйфорию от этого, но всё еще пребывал в состоянии удивительного и непонятного покоя. Я развернул свое тело, вновь расположившись лицом вперед. Луч фонаря заплясал по наклонной поверхности справа от меня, и где-то на середине склона я заметил отверстие размером с чемодан, причем скала вокруг него выглядела стертой в некоторых местах.
Выход?
Мой внутренний голос подсказывал, что стоить это проверить.
Первая попытка подняться туда закончилась тем, что я соскользнул обратно в воду, – меня вывела из равновесия жидкость, плескавшаяся внутри костюма, – однако новая, улучшенная версия прежнего Саймона предложила мне не торопиться. Расстегнув змейку костюма, я бесстрастно наблюдал, как из него каскадами льется вода. Затем предпринял еще одну попытку. В итоге я оказался в проходе, который мог куда-то вести, или мог не вести никуда, или мог завлечь в такие дебри подземелья, откуда мне никогда не вернуться, но разве это имело значение? Мне было совершенно наплевать.
Туннель, казалось, замыкался сам на себя, а после сузился так, что пришлось ползти. Но даже это тяжкое продвижение при помощи пальцев рук и ног уже не казалось большой проблемой. Поднявшись по скользкой груде валунов, я небрежно перебрался через какое-то скальное формирование, замысловатое, ребристое, как наброски декораций Гигера. В конце проход разделялся на два канала, один чуть круче другого.
"Эд, старый мерзавец, куда мне идти?" – спросил я мысленно. И, недолго думая, выбрал левый путь, тот, который круче уходил вверх.
После этого последовал длинный марш-бросок на четвереньках, но я был уверен, что двигаюсь в правильном направлении, – только не спрашивайте, откуда у меня взялась эта уверенность. В голове раздавался смутный гул – это снова отбивали чечетку мои зубы.
И тут фонарь на каске начал меркнуть. Я испуганно застыл, мгновенно выйдя из умиротворенного состояния. Потом он вспыхнул опять. Я ускорил движение. Теперь, когда вода осталась позади, каждый проход, который я выбирал, уводил меня выше. Я протискивал свое тело через трещины, извиваясь, полз на животе по низким туннелям. Выбирая направление, я руководствовался исключительно своими инстинктами.
В конце концов я очутился в пещере в форме буквы U с наклонным полом, усыпанным камнями. Выхода из нее я не видел. Пытаясь его отыскать, я катался по щебневым склонам, как шарик подшипника в салатнице, зная, что мой фонарь может погаснуть в любой момент.
Расходуя последние остатки своего странного спокойствия, я подавил нарастающую панику и стал медленно сканировать лучом все выступы и впадины на каменных стенах, что было нелегко, поскольку холод вновь впился в меня своими зубами, и меня отчаянно трясло. А затем я увидел ее: трещину как раз такой ширины, чтобы протиснулось тело. Я пробрался через очередной завал из валунов и оказался перед трубой, причем мой застывший мозг сразу отметил, что труба эта была из бетона, то есть изготовлена человеком. Кто-то встроил ее в эту гору, так что она представляла собой путь наружу. Труба оказалась гладкой, без каких-либо зацепок, но я мог подняться по ней враспор, как по расщелине в альпинизме; точнее, мог бы, если бы у меня хватило сил. "Давай, давай, давай!" – скомандовал я. Изогнувшись, я пролез в нее, прислонился спиной к стенке, а в противоположную уперся ногами. Такой прием я проделывал бессчетное количество раз; это было едва ли не первое, чему научил нас Кентон. Я не торопился, но тело мое не хотело ждать, и я начал медленно продвигаться вверх. Затем я заметил разлохмаченный конец веревки в нескольких футах у себя над головой. Я рванулся к нему, но мои руки были словно бесчувственные деревянные чурбаки, и я не дотянулся до веревки. Мускулы бедер уже содрогались от напряжения, я вот-вот мог рухнуть вниз. Долго в таком положении я не продержался бы. Это становилось уже почти забавным. Я останусь тут навеки, застряну в трубе, как замерзший Санта Клаус.
А потом погас свет. Это стало последней каплей. Я рассмеялся – я на самом деле рассмеялся. А что еще мне оставалось делать? В конце концов мои ноги ослабеют и я упаду на камни внизу. Возможно, после этого я выживу. А может, и нет, я не возражаю. Всё нормально.
И снова я не могу вспомнить, сколько провисел в трубе, упершись в ее стены. Должно быть, я задремал, потому что вдруг услышал приглушенные голоса.
"Это просто вода".
Но тут в моем подавленном сознании проснулось рациональное мышление: "Нет здесь никакой воды. Вся вода осталась далеко позади, припоминаешь?"
"Скажи что-нибудь".
"Я здесь".
– Я здесь! – Холод сжимал мои пострадавшие голосовые связки, и в итоге вырвался лишь какой-то писк. Я попытался снова: – Я здесь!
По мне скользнул луч света, и от этого я едва не потерял равновесие, а в памяти всплыли слова из старого фильма: "Иди на свет, Саймон". Надежда придала мне сил, и я, оттолкнувшись ногами, потянулся за веревкой и поймал ее. Ее шершавая поверхность натирала мне руки, почерневшие от запекшейся крови, когда я начал медленно подтягиваться вверх по трубе. Голоса послышались снова, и теперь я уже был совершенно уверен, что это не журчание воды с его ползучим безумием, а реальные человеческие голоса.
И тогда меня потащили наверх, к свету.
Мне никогда не забыть первый глоток наружного воздуха – он показался вонючим, как в канализации, так не похожим на ту чистоту, которой я дышал в пещерах, – но прочие воспоминания о том, что происходило, когда меня вытащили из трубы, остались довольно размытыми. Вроде бы было темно, хотя вокруг выхода из подземелья горели галогеновые прожекторы, и поначалу это создавало иллюзию дневного света. Сквозь шум работавшего в отдалении генератора слышались чьи-то крики. Ко мне подбежали какие-то люди, окружили меня, но их лица казались мне темными пятнами. Я помню, что упал на колени и ощутил волну тепла, когда кто-то сунул мне в руку металлическую кружку с горячим чаем. Я тупо смотрел на нее сверху вниз – держать ее ровно я не мог и почти всё пролил на траву. Кто-то укрыл меня сверху шуршащим серебристым одеялом.
Меня со всех сторон засыпали вопросами:
– Кто-нибудь еще там остался? Сколько человек? С тобой всё в порядке, парень. Теперь ты в безопасности. Сколько вас отправилось туда?
– Расступитесь, дайте ему пространство. – Передо мной присел на корточки незнакомый мужчина с худым лицом. Его лоб и щеки были все в грязи. – Ладно, парень, давай, скажи нам, – произнес он с сильным акцентом уроженца "черной страны", – остался там кто-нибудь еще?
Я отхлебнул чаю, – о боже, какой он был теплый, сладкий и замечательный! – а затем допил всё, что осталось в кружке. И заставил себя заговорить.
– Да. Один. Эд. Хотя он уже мертв. Он лежит в пещере с теми мертвыми ребятами. Он тоже мертв.
– Это очень важно, парень. Так что теперь давай помедленнее. Ты уверен, что он не выкарабкался?
Я кивнул. А потом, похоже, уже просто не мог остановиться – всё кивал и кивал.
– Уверен.
– Как он умер?
"Я убил его ударом ноги".
"Нет, неправда. Он после этого отполз от тебя, помнишь?"
– Сердце прихватило, наверное. – Я добавил нечто бессвязное о своих неуклюжих попытках оказать Эду первую медицинскую помощь.
Мужчина похлопал меня по плечу.
– Окей, приятель.
Пошел мелкий моросящий дождь, который казался мне почти теплым после ледяной воды внизу. Тот мужик с горняцким акцентом – он, как я потом выяснил, был кейвером по имени Кит, одним из тех, кто вытащил меня оттуда, – взглянул на небо.
– Ты выбрался как раз вовремя. Там, наверху, перекрыли ручей дамбой. Но если хлынет ливень… – Дальше он мог не продолжать. – Пойдем. Давай уже заберем тебя отсюда.
Киту и его крепкого вида помощнику понадобилось две попытки, чтобы поставить меня на ноги. Затем мы медленно прошли через поле и вниз по склону к группе припаркованных внедорожников. Там меня, как инвалида, усадили на заднее сиденье "Рэндж Ровера", пахнущего резиной.
– Вывези его на дорогу, Майк, – сказал Кит, после чего исчез в темноте дождливой ночи.