Я, слушая Лидию, испытывала сильнейшее, просто-таки зудящее желание двинуть ей чем-нибудь тяжелым по голове. Так она меня раздражала… Думаю, что похожие чувства испытывали и Лиза с Юлей. Было же ясно как день, что дело было не в мужчинах, а в ней самой. Это она не желала лишних, как она выражалась, проблем. Она просто хотела, чтобы, когда вернется в Москву, ей никто никогда не напоминал о девочке.
– А где сейчас ваша дочь?
– Понятия не имею… Честно говоря, было даже интересно увидеть ее, так… на расстоянии, конечно… Но в детском доме, вернее уже в интернате, куда их всех, старшеклассников, перевели, мне отказались сообщить. Но я спросила у детей… Мне сказали, что Катя, так зовут мою дочь, живет у своего деда. Признаюсь, я была просто шокирована. Откуда взялся какой-то там дед? У Эли родители умерли давно… Может, самозванец какой или извращенец… Не знаю, кто этот человек. Вот и об этом я тоже хотела спросить у Эли. А она… значит… умерла? Вы так полагаете? А тело… Тело ее нашли?
– Нет, – сказала Земцова. – Но согласитесь, будь она жива, девочка была бы с ней… Ведь она была хорошим человеком… Вы именно поэтому и решили повесить воспитание своей дочери на нее. Даже намекнули на то, что Катя – дочка Евгения Борисовича, а потому она, его вдова, и должна обеспечить девочку… Знаете, я вот смотрю на вас, и мне не верится, что такие люди действительно существуют…
– Мы отказываемся работать на вас, – сказала Лиза. – И продолжать поиски Эльвиры Норкиной будем уже в связи с делом об убийстве ее двойника и, предположительно, той самой мошенницы, которая присвоила себе ее имя и завладела ее имуществом. А вы, Лидия Вдовина, будете привлечены к этому делу в качестве свидетельницы. Поэтому никуда не уезжайте, мы прямо сейчас свяжемся со следователем, занимающимся делом, и он, думаю, уже завтра вызовет вас к себе на допрос…
– Не… себе… – вырвалось у Лидии, а лицо прямо-таки перекосило. – Вы что, издеваетесь надо мной? Я вам все рассказала, душу вывернула перед вами наизнанку, а вы меня, значит, сдаете полиции? Это ваши методы работы?
– Ваша подруга исчезла сразу после разговора с вами, пять лет тому назад… из санатория она не вернулась, – говорила Лиза. – Зато появилась другая Эльвира Норкина… Что, если все эти события спланированы вами?
Я отлично понимала, что никакой связи между Лидией и исчезновением Норкиной не существует. Просто Лиза разозлилась на нашу клиентку и теперь просто запугивала ее. Конечно, это было непрофессионально, и она не имела права себя так вести. Тем более что она еще недавно представляла интересы своей клиентки. И тут вдруг Лидия, взяв себя в руки, сказала:
– Я готова заплатить за то, чтобы ты была моим адвокатом, Лиза… Я хорошо заплачу. Только пообещай мне, что я выйду сухой из воды. Ты же прекрасно понимаешь, что я не имею к этой истории никакого отношения… Да, я поступила с Элей гадко… Но я и сама настрадалась…
Я смотрела на Лидию, которая старела буквально на глазах. Как-то неожиданно проступили все ее, замазанные крем-пудрой морщины, обозначились глубокие носогубные складки, не говоря уже о набрякших веках и синеватых кругах под глазами.
– Я согласна, – сказала Лиза под незаметный для клиентки одобряющий взгляд Земцовой. – Но сначала вы расскажете мне все, что вам известно о вашей дочери, адрес детского дома. Я же в свою очередь постараюсь разыскать "деда", у которого она сейчас, по словам детей, проживает.
– Ты уверена, что это нужно? – Лицо Лидии исказилось, словно у нее внезапно заболел зуб. А еще у нее голова вжалась в плечи, как у человека, желающего спрятаться от надвигающейся на него опасности.
20. Эля Киреева
В какой-то момент я поняла, что не могу больше встречаться с отцом, разговаривать с ним. И все это из-за Кати. Из-за этой девочки, которая была мне абсолютно чужой. И зачем я только взяла этот альбом? Рисунок с "Катей С. и собакой Джеком" не давал покоя моему отцу, и он принялся искать ее. Я ведь сама передала последние слова, что услышала от Норкиной, о том, что у нее нарисовались дела в Москве, в каком-то детском доме.
Отец решил, что у нее есть дочь Катя С., которую она бросила в детском доме. И принялся ее разыскивать. Подключил частного детектива, они вместе предположили, что, находясь в детском доме, девочка дружит с большой рыжей собакой по кличке Джек. И они нашли ее. Катю Суркову.
Сколько раз я пыталась убедить отца, чтобы он выбросил эту Катю из головы. Что своими визитами в этот детский дом он может навлечь на себя подозрение и что все это опасно в первую очередь для меня.
– Поделись с ней, – говорил отец, – возьми ее под свое крыло, и тебе это зачтется… Ты же все понимаешь, Эля! Так, как ты живешь, – нехорошо.
– Но я уже взяла под свое крыло Наташу, я помогла ей, и теперь она живет со мной… Если бы не я, она, быть может, уже умерла…
– Да я все понимаю! Но Катя – это другое. Если бы Норкина была жива, она взяла бы ее, воспитывала…
– А с чего ты решил, что это ее ребенок? Может, это дочь той женщины, которая у нее была?
– Да не было у нее никого, ты все придумала… Поезжай в детский дом, ты увидишь Катю, и тебе самой захочется ее удочерить. Ты – не бедная, вам с ней на несколько жизней всего хватит. Сделай доброе дело! Раз уж ты надела на себя жизнь этой женщины, так надень еще и ее обязанности в этой жизни.
– Да может, я сама еще выйду замуж и рожу ребенка?
– Не смеши меня… Ты не станешь так рисковать, ты слишком любишь себя, свое тело, чтобы рожать… Хотя не знаю… Но в любом случае я ее не брошу, так и знай! К тому же ты не видела ее! Она замечательная, очень хорошая девочка, к тому же талантливая, она прекрасно рисует!
Мы поссорились, и я несколько месяцев не разговаривала с отцом. Как он не понимал мои опасения? Если выяснится, что Катя Суркова – дочка Норкиной, если нарисуются какие-то ее родственники, которые знали об этом, то захотят найти Эльвиру… Да разные могут сложиться ситуации!
В моменты наших споров отец бросал на меня такие взгляды, что мне становилось не по себе, а то и вовсе страшно. Как будто это был не он, а совершенно другой человек! Словно это не он спровоцировал меня на чудовищное по своему цинизму преступление, подтолкнув к тому, чтобы я превратилась в чудовище!
На него не произвел особого впечатления даже мой рассказ о том, что я похоронила Норкину, закопав в земле, как собаку! А вот историю с детдомовской девочкой он забыть не мог. Быть может, ломала я себе голову, он заботой о Кате Сурковой хочет замолить собственные грехи? Ведь старики мыслят иначе, приближаясь к своему концу… Может, и я когда-нибудь захочу замолить свои грехи и займусь благотворительностью? Тем более что первый шаг в этом направлении мною уже сделан. Наташа. Кто-то словно руководил мною, когда я взяла ее в свой дом. Как грязную и больную собачонку. Одну женщину, получается, зарыла, как собаку, а другую, сравнивая снова с собакой же, взяла к себе, отмыла, вылечила, сделала едва ли не своим единственным близким человеком!
Шло время, я не могла без папы, не могла не встречаться с ним, не бывать в нашем доме в Домодедове. Мне важно было, чтобы и он тоже был спокоен, видя меня, зная, что у меня все хорошо.
Сколько раз я звала его к себе в Лазаревское! Но он отказывался, ему нравился наш дом. Время от времени он его ремонтировал, менял крышу, чинил сарай, копался в нашем саду. Я знала, что у него появился друг, садовод, с которым они много времени проводили вместе. Заказывали какие-то растения в садоводческих центрах. Я и сама тоже отправляла ему саженцы английских роз, тропических растений, семена цветов и даже заказала ему лопату, грабли и тяпку из Германии!
Чтобы угодить отцу, я "засветилась" в детском доме, где проживала Катя Суркова, в качестве спонсора. Увидев как-то раз объявления на сайте этого детского дома ("Благотворительная помощь для установки брекетов детям" и "Нашему учреждению нужны зонты для дождливой погоды. Будем рады вашей помощи"), я, вместо того чтобы просто отправлять на счет дома деньги, лично связалась со специалистами одного московского стоматологического центра, свела их с руководством детского дома и организовала и оплатила установку брекетов нуждающимся в этом ребятам, ну и накупила зонтов для дождливой погоды!
И конечно, я встречалась с Катей, не выделяя ее из толпы детей. Видела ее симпатичное личико, веселые глаза, даже ее рыжего пса Джека, обитавшего на территории детского дома. Видела ее рисунки на стенах коридоров.
Быть может, я когда-нибудь и попыталась наладить с ней контакт, если бы мне не пришла в голову мысль построить на территории моего участка в Лазаревском небольшую гостиницу. Я так увлеклась стройкой, что забыла не только о Кате, но и о собственном отце. Теперь я редко бывала в Москве, не говоря уже о Домодедове, и с отцом общалась лишь по скайпу. В основном я советовалась с ним по поводу кирпичей, гвоздей, плитки…
Наташа помогала мне во всем, она стала для меня необходимым советчиком, а еще она заботилась обо мне, как мама или сестра. Следила за тем, чтобы я ела, потому что с этой стройкой я забывала обо всем, чтобы была одета по погоде, а когда я болела, она становилась моей терпеливой сиделкой.
Мои короткие и легкие, как пузырьки шампанского, "лазаревские" романы не затрагивали мое сердце. Я принимала у себя молодых мужчин и легко с ними расставалась. Наташе я объяснила все просто: все это, дорогая, для гигиенических целей…
А вот Сашу полюбила всем сердцем. Ослепла, оглохла, мои мозги взорвались… Никому не пожелаю такой любви. Эмоциональная зависимость от мужчины – стопроцентная. А тут еще отец, притворившись больным, вызвал меня к себе. Я, испугавшись, что не застану отца живым, прилетела в Москву, примчалась в Домодедово и, найдя его вполне здоровым, спокойно маринующим грибы, готова была ударить его! С другой стороны, он ведь был жив, и я как-то быстро успокоилась. Сколько таких сюжетов было в литературе и кинематографе, когда старики выдумывают болезнь, чтобы заманить к себе детей или внуков, чтобы увидеться. Я обняла отца и заплакала. Вот в ту свою поездку он и заставил меня заняться завещанием.
– У тебя, Эля, много недвижимости, денег. Я уже старый, и у меня все есть. Квартиру свою московскую я завещаю Катюше, ты уж извини… А ты оставь все Наташе. Она хороший человек, добрый, к тому же она моложе тебя… Я только советую тебе, а ты уж решай сама… Просто чтобы не получилось, что все твои квартиры и гостиницы отойдут государству… Будет очень обидно.
Прикинув, что отец прав в том, что если не напишу завещания, то имущество Норкиной в отсутствие наследников на самом деле может перейти государству, а если я завещаю все отцу, то он отдаст все этой девчонке Кате, последовала его совету и составила все в пользу Наташи. Вот только ей ничего не сказала. Зачем? Да и вообще, я не собиралась умирать!
И вдруг, уже подписав завещание и выйдя от нотариуса, поймала себя на том, что о Саше, о своем любимом мужчине, которым просто бредила, я в этот момент даже и не вспомнила! Словно наши с отцом серьезные дела не имели к Саше никакого отношения. Я и сама удивилась этому. Как будто у меня стало две жизни: одна – с Сашей в Лазаревском, где были планы и мечты о замужестве, о невероятном женском счастье (построенном, и я отдавала себе в этом отчет, на разрушении его семьи), другая – здесь, в Москве, под пристальным взглядом моего отца, человека, который всегда желал мне только добра.
Господи, подумала я тогда, как же хорошо, что все так сложилось… Если бы я оставила все Саше, с которым едва, по сути, знакома и который наверняка полюбил меня не только за красивые глаза, но и за мой шикарный дом (с гостиницей), о чем мне неоднократно намекала, рискуя впасть в немилость, Наташа, то после моей смерти в моем саду в Лазаревском резвились бы Сашины дети… Он наверняка сошелся бы с женой.
– Ты молодец, что послушалась меня, – сказал отец. – И спасибо, что приехала, навестила меня.
– Может, поедешь со мной? Ты же там ни разу не был… Там – красота, море… А какой сад! Я бы накупила тебе разных семян, растений…
– А здесь я все брошу? Свои розы брошу? Они же мне как дети, Эля! А еще ты забыла про Катю. Как она без меня? Ей скоро экзамены сдавать, она же готовится в Суриковский институт, я ей здесь комнату готовлю, уже и краску купил, чтобы стены освежить, и кровать присмотрел в нашем мебельном…
– Ты ее все-таки забираешь?
– Она уже взрослая, пусть сама решает.
– Но как ты ей объяснил, кто ты ей?
– Очень просто. Она думает, что у нее матери нет, что она наркоманка, которая умерла… А я – ее дед, но только без документов… Понимаешь, если бы я был молодой мужик, который решил ее усыновить, то меня можно было бы заподозрить в чем-то нехорошем… А так… Я старик, я просто приезжаю к ней, привожу продукты, сладости, даю денег… Она видит, что я забочусь о ней, и верит мне. А еще она видит во мне близкого, родного человека, который заботится о ней, помогает… Знаешь, сколько ей всего нужно, чтобы она рисовала? Бумага, краски, кисти… Ты бы видела, как горят ее глаза, когда она получает все это… Уверен, она будет настоящим художником!
Я уезжала от отца с чувством выполненного долга. И отца навестила, и завещание оформила, о Наташе позаботилась…
Вернулась в Лазаревское, серьезно поговорила с Сашей и отправила его в Москву, поговорить с женой. Пока дожидалась от него звонка, чуть с ума не сошла, мне все казалось, что он не вернется. Мало ли чего можно наобещать, находясь на курорте…
Наташа все это время ухаживала за мной, как за маленькой, тяжело больной девочкой. Я постоянно мерзла, и она приносила мне грелку, заваривала успокоительный чай.
Когда Саша позвонил, когда объявился, я чуть с ума не сошла от радости. Я понимала, что так вести себя нельзя, что это непозволительно для взрослой женщины, что я со стороны выгляжу, наверное, как полная дура. Но я была дома и могла позволить себе вести себя так, как хотела, как чувствовала. А Наташа, она все поймет… К тому же какая разница, что она обо мне думает? Помнится, на радостях, сразу после разговора с Сашей, мы с ней напились, выпили две бутылки шампанского…
Саша вернулся и сказал, что его жена разведется лишь в том случае, если ей хорошо заплатить. Что у нее сейчас долгов выше крыши и что она будет рада любой сумме. К тому же отношения у них испорчены предельно, он никогда к ней не вернется, и что для него самый главный человек в мире – это я. Он сделал мне предложение, и мы решили с ним поехать в Москву, улаживать его дела с разводом.
Наташа, собирая меня в дорогу, едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться.
– Наташа, ну что с тобой?! – спрашивала я, в душе, конечно, разделяя ее тревогу. – Не на казнь же я еду… Просто хочу его проконтролировать, понимаешь? Не могу же я просто так отправить его с пачкой денег… А если он не вернется?
– А я о чем?! Да ему от вас только деньги и нужны, помяните мое слово!
– Ната, дорогая, ну, может, это моя последняя любовь… Мне с ним так хорошо… Он же молодой! А какой красавчик?! Ну и что, что ему нравлюсь не только я, но и мои деньги. Всем нравятся деньги. Я где-то даже понимаю его. Он совсем растерялся по жизни без этих проклятых денег. Ну не умеет он их добывать, зарабатывать, даже украсть не может! Зато кое-что другое умеет хорошо делать… Ты уж извини, но это правда жизни. За все надо платить. Вот и я тоже плачу ему, выходит, за то, что он любит меня.
– Да что ж он, проститутка какая? – нахмурив брови, буркнула Наташа.
– В том-то и дело, что нет. Он хороший парень, просто очень слабый. А мне как раз такой и нужен, понимаешь? Чтобы он зависел от меня, полностью. Чтобы стал ручным…
– Вы уж извините меня, но мне кажется, что это вы от него зависите…
– И это правда, – не могла не согласиться я. – Но эта зависимость такая приятная…
– Брильянты наденете или спрятать в сейф?
– Надену. Вдруг придется встретиться с его женой… Пусть видит, что я в брильянтах, что у меня все хорошо…
Наташа посмотрела на меня как-то странно, словно хотела что-то сказать, да передумала.
– Ладно… Я поняла. Нехорошо это, ты права… Она и так одна остается, с детьми на руках… Как ты думаешь, ей десяти тысяч евро хватит? Ну, откупных?
Наташа моя неопределенно пожала плечами. Убрала брильянты мои в сейф и тщательно заперла его.
– Жемчуг надену, маленькие сережки и колечко, как, нормально будет? Да, кстати, ты с нами поедешь…
21. Глафира
– Андрей обещал приехать к ужину, сказал, что у него для нас сюрприз… – сказала Юля.
Мы снова собрались у Земцовой, только на этот раз приехали к ней с вещами – после всего, что мы узнали о Лидии, оставаться в ее квартире уже не хотелось.
Пока Юля с Лизой накрывали на стол, я обустраивалась в отведенной для нас с Лизой комнате, вынимала вещи из чемоданов, развешивала одежду на плечиках в шкафу, собрала грязное белье и отнесла в ванную комнату, включила стиральную машинку, словом, занималась хозяйственными делами.
У меня из головы не выходила семья Гореловых. Вот если бы, к примеру, Александр Борисович Горелов катался на своей инвалидной коляске, а потом, забывшись, вдруг встал и прошелся, вот тогда бы я смогла их прижать, ведь если люди что-то скрывают, значит, на это есть причина. Но Горелов, напротив, старался изо всех сил двигаться самостоятельно, и его жена с удовольствием рассказывала о том, насколько действенными оказались упражнения, которые он делает под руководством врачей-физиотерапевтов, плюс массаж ног с лечебными мазями. К примеру, они пользовались мазью на основе сосновых иголок и лаврового листа.
Однако в квартире нет ни намека на запахи каких-либо мазей.
На кухне, где хозяйка готовила вареники с капустой, я заметила лишь неполную пачку муки, одну луковицу, маленькую пластиковую бутылочку с остатками растительного масла и всего одну – сковородку!
Мне, как женщине, которая много готовит, было нетрудно заметить детали, свидетельствующие о том, что в этой кухне все предметы либо временные, либо бутафорские…
Однако женщина, сама Маргарита, – прекрасна, и готовит хорошо, и видно, что хозяйка хорошая… Но что-то в ней было не так. Я совершенно запуталась!
А еще мне показалось, что они оба лгут мне и страшно стесняются этого, что им неловко. У них были такие… как бы извиняющиеся физиономии. Но чего они стеснялись? Что натворили? Неужели испытывали стыд за то, что не интересовались судьбой своей родственницы?
– Глаша, ау! Ты где! – донесся откуда-то издалека голос Юли. Большая квартира – большие расстояния.
– Иду!
В гостиной уже был накрыт стол. Море овощей, сыра, фруктов, вина и раки с пивом.
– Девочки, я скоро в машину не влезу, – сказала я, испытывая невероятное удовольствие уже от того, что я вижу все эти прекрасные продукты. – И вообще, мне надо бы вернуться в Екатеринбург…
– Что, летать понравилось? – рассмеялась Лиза. – Все никак не успокоишься?
На Юле в этот вечер были оливкового цвета льняные шаровары и белая марлевая туника, на шее – колье из черного жемчуга. Лиза моя была в белых шортах и красной тенниске, выглядела совсем как девчонка.