Она же его обратно в Москву отправила зачем? Зачем денег на дорогу дала? Чтобы он встретился с женой и объявил ей о своем уходе. И вот когда она проводила его, вернулась домой, вот тогда я поняла, что влипла моя Эля. Что любовь эта ее болезненная, тяжелая, что отбирает последние силы.
Неопределенность, отсутствие информации сделали ее жизнь первые несколько дней, пока Саша не звонил ей, настоящей мукой. Она мало ела, сидела возле окна, была какая-то пришибленная, и как мне показалось, даже постарела за это время. Потом стала мерзнуть. Сидит, закутанная в одеяло, и жалуется, что ноги мерзнут. Я ей грелку постоянно меняла. Мне так и хотелось ей сказать, мол, остановись, тебе почти шестьдесят, зачем тебе такой молодой мужчина? Тебе же придется постоянно заботиться о своей внешности, ты потеряешь всякий покой. И если тело еще выглядит стройным, подтянутым, то лицо снова потребует каких-то сложных масок, уколов, всего того, что тебе придется проделывать втайне от своего молодого любовника. А еще ты будешь изводить себя ревностью. Ты не сможешь удержать его при себе, он же не собачка, которая сидит возле твоих ног или лежит на пуфике. Мужчина, он как ветер, и здесь, в Лазаревском, особенно в курортный сезон, когда в комнатах отеля поселятся молодые женщины, ты будешь отслеживать каждый его шаг, а еще ловить на себе их насмешливые взгляды, они сразу смекнут, что ты купила себе этого парня.
Я до сих пор не верю, что моей Элечки нет в живых. Кто-то размозжил ей голову. Кто-то, кого она хорошо знала, раз впустила в квартиру. Так сказал следователь, так считаю и я.
Возможно, когда-то, в порыве чувств, я и сама желала ей смерти. Да, это было. Сколько раз я мысленно убивала ее, подсыпала в питье отраву, душила ее подушкой… Но проходило время, я успокаивалась, и жизнь продолжала радовать меня. Ведь если разобраться, кем я была, пока Эльвира не взяла меня к себе? Женщина, потерявшая все из-за своей же глупости, поверившая мужчине настолько, что продала свой дом и собственноручно отдала ему все свои деньги… А после этого скиталась по улицам, умирая с голоду, готовая мыть общественные туалеты, лишь бы заработать…
Нет, мне нельзя было жаловаться. С Элей у меня был дом, своя комната, еда и деньги. А свобода? Как говорила Элечка, свобода – это понятие относительное.
– Она с кем-нибудь встречалась?
Я не знала, что ответить. Рассказать про Сашу? Про то, что она приехала в Москву, чтобы помочь Саше устроить поскорее развод и выйти за него замуж? А что, если это жена Сашина ее убила? Чтобы не разводиться?
– Да, она собиралась замуж, – и я рассказала в двух словах все, что знала.
– Сколько ему, говорите, лет?
– Двадцать восемь.
Следователь присвистнул. Это и понятно. Все бы присвистнули. Я бы первая.
– Тридцать один год разницы. Кто он? Чем занимается? Откуда?
Я рассказала.
– Фамилия?
– Зимин.
– Вам что-нибудь известно о завещании вашей хозяйки?
– Нет, абсолютно ничего.
В квартире побывала тьма народу. Разные там эксперты, криминалисты, следователь, еще какое-то начальство, словом, все чин чином. Осмотрели мою Элечку, уложили на носилки и вынесли.
На том месте, где лежало ее тело, образовалась кровавая лужа. Голову ей пробили малахитовой пепельницей, украшенной золочеными фигурками медвежат. Пепельницей никогда никто не пользовался, она стояла на полочке в передней. Рассеченный висок – след одного из металлических медвежат…
– У вашей хозяйки были враги? Может, ей кто-то угрожал? – следователь спрашивал меня с видом человека, вынужденного задавать вопросы непроходимой тупице, коей он меня считал. Он смотрел на меня, как на существо низшего порядка. Быть может, именно тогда я поняла, что неправильно (не без помощи Эли, конечно) определила свое место в жизни. И что рождена я вовсе не для того, чтобы мыть полы и стирать, а для того, чтобы просто жить и быть счастливой. Может, мне и удобно было во всем соглашаться с Элей, все-таки она являлась не только моей хозяйкой, но и благодетельницей, но то Эля, а это – мужик, следователь, уставший, невыспавшийся, злой и надменный.
– Послушайте, ей никто не угрожал. Она совершенно спокойно жила все те годы, что я ее знала. А еще она была невероятно счастлива, что выходит замуж за любимого человека. Вы не смотрите, что ей по паспорту почти шестьдесят. Она выглядела прекрасно, следила за собой, и Саша ее любил. Вот так. И причин ее убивать ни у кого не было.
– Однако ее убили. Причем весьма жестоко, – заметил следователь.
– Думаю, что ее просто хотели ограбить… Может, кто по соседству живет, преступник, я имею в виду, увидел, что она вернулась, позвонил, она и открыла. Ее хвать по голове, прошли в квартиру, а там – ничего ценного. Все деньги у нее были в банке, на счетах. Наличных у нее почти не бывало. Все ценное из украшений и прочего – в Лазаревском. Мы же там жили. А сюда она приехала, я вам уже рассказывала, чтобы дождаться развода Саши. Я лично так считаю.
– У нее есть родственники?
– Насколько мне известно – нет. Она никогда не упоминала ни братьев, ни сестер, ни племянников…
– По линии мужа тоже никого?
– Понятия не имею. Говорю же, она при мне ни разу не упоминала никого из родственников.
– Может, она из детского дома?
– Я не знаю.
– Хорошо. Мы это выясним. Вы пока оставайтесь в городе, никуда не уезжайте, мы еще с вами встретимся и поговорим.
– Я могу оставаться в квартире? Убраться?
– Да, конечно, можете. До того момента, пока не объявится наследник.
– Наследник?
– Ну не инопланетянка же она, – усмехнулся следователь. – Кто-нибудь да объявится.
В какой-то момент я поняла, что осталась в квартире одна. Жуткая тишина сковала стены этого некогда приятного жилища. Все, что осталось от моей Элечки, – это кровь на паркете.
Мысль о том, что все самое ценное, что было у Эльвиры, сейчас находится в Лазаревском, в ее доме, куда пока еще не ступила нога представителя правоохранительных органов, пронзила меня, заставила мое сердце биться учащенно. Безусловно, следователь (его зовут Шитов Андрей Сергеевич) понял, что основное место жительства Эльвиры – Лазаревское. Она является владелицей дома и отеля. Однако зарегистрирована она в Москве, на Патриарших, в Большом Козихинском переулке, что рядом со знаменитым "Булгаковским" домом.
Когда Шитов получит официальное разрешение на обыск "лазаревского" дома?
Медлить было нельзя. Подумаешь, я пообещала ему оставаться в Москве и никуда не уезжать. Никакой документ на подпись мне представлен не был. А потому я просто должна была воспользоваться ситуацией и срочно лететь в Сочи.
Я купила билет по Интернету (спасибо Элечке, она открыла для меня это чудо и научила пользоваться ноутбуком!), быстро собралась и, решив не тратить драгоценное время на уборку, на такси помчалась в Домодедово, надеясь успеть на семичасовой рейс.
– Прости меня, Элечка, – твердила я, укладывая в сумку самое необходимое, документы, деньги, еще зачем-то сунула в сумку таблетки от головной боли.
Все банковские карточки, а также наличные Эльвиры вместе с ее портмоне исчезли (драгоценности, что были на Эле, я успела заметить, остались на ней). Хотелось надеяться, что Шитов с компанией окажутся порядочными людьми, и все это богатство "пришьется" к делу.
В Лазаревском же Эльвира хранила все свои брильянты, золото, сколько раз я, оставаясь дома, перебирала эти чудесные вещицы, примеряла. И вот сейчас, со дня на день, объявится, по словам Шитова, наследник или наследница и возьмет все это себе! С какой стати? Лишь только потому, что в их жилах течет немного крови Эльвиры? А где вы были раньше, родственнички, почему не показывались, не навещали свою тетку (сестру или кем там еще она вам приходилась)?
У Эльвиры не было детей, она проронила это как-то вскользь, когда мы разговаривали с ней о возрасте, о теле, о том, что у нее нет растяжек ни на бедрах, ни на животе, что она никогда не была беременна. Интересовало ли меня прошлое Эльвиры? Безусловно, мне было интересно знать о ней все. Да только она ограничивалась дежурными фразами: мол, умер ее муж, хороший был человек, очень ее любил, холил и лелеял. Что умер неожиданно, от инфаркта. Каким именно бизнесом он занимался, я так и не поняла. Но денег оставил жене немерено.
Я не видела ни одного семейного фотоальбома, где бы Эльвира была с мужем. Имелись, конечно, маленькие такие альбомчики, с целлофанированной обложкой, набитые курортными снимками, где Эльвира была одна или в обществе знакомых женщин. Мужчин рядом с ней на фотографиях нигде не было. Если бы я не знала ее, то подумала бы, что она принципиально избегает мужчин или же они по причине ее непривлекательности избегают ее. Однако она была интересной, здоровой женщиной, у которой были любовники, поэтому отсутствие мужчин на снимках меня всегда удивляло.
Поскольку мне позволено было наводить порядок в каждом уголке дома, я имела возможность просматривать и документы Эльвиры. Так вот, ни одного документа, где бы фигурировал Норкин Евгений Борисович (а именно так звали ее покойного супруга), я не увидела. Мое любопытство заставило меня завязать знакомство с уборщицей одного московского загса, женщиной с проблемами. Как я вышла на нее – это отдельная история. Скажу только, что я несколько недель следила за ней, выяснила, где и в каких условиях она живет, поговорила с соседями. И лишь после того, как поняла, что эта женщина сильно нуждается, что у нее больной отец, на которого уходят все заработанные ею средства, я и столкнулась с ней в магазине рядом с ее домом. Как бы случайно. Познакомилась, пригласила ее в кафе, придумала историю, будто у меня проблемы, наплела ей с три короба про какое-то там наследство, которое может пройти мимо меня, сказала, что люди должны помогать друг другу, а потом спросила, не могу ли я ей чем-нибудь помочь. Может, дать денег в долг? И дала. Целых три тысячи рублей. После мы с ней еще несколько раз встретились, я сказала, чтобы она не возвращала мне деньги. Ну а затем попросила ее достать мне копию свидетельства о браке супругов Норкиных – Евгения Борисовича и Эльвиры Андреевны. И еще, если можно, копию свидетельства о его смерти. Моя знакомая, ее звали Татьяна, добыла мне эти документы буквально через пару дней. Так я узнала, что Норкин Евгений Борисович – никакой не фантом, что он реальная личность и действительно был супругом Эльвиры. И что умер он чуть больше одиннадцати лет тому назад.
И я успокоилась. Просто неприятно было бы узнать, что тебе морочат голову, врут в лицо. Мне даже дышать стало легче после того, как я узнала, что Эльвира была со мной честна.
Итак, я выяснила, что богатство Эльвиры досталось ей от мужа и что мне, человеку бездомному, необразованному (курсы швей-мотористок не в счет), надо сделать все возможное, чтобы как можно дольше задержаться при ней, расположить ее к себе, постараться сделать все, чтобы стать ей близким человеком. Чтобы в конечном итоге она позаботилась обо мне, и я на старости лет не оказалась выброшена на улицу. И если поначалу я прислуживала ей как бы через силу, наступая на горло собственной гордости, раздражалась всякий раз, когда мне делали замечание или допускали грубоватый тон, то потом мы с Эльвирой как-то притерлись друг к другу.
В самолете я только и думала, что о появлении возможных наследников. Представляла себе, как вернусь обратно в Москву и увижу целую свору алчных и совершенно чужих людей, которые будут вести себя как хозяева в квартире, повсюду совать свой нос, трогать вещи, ну а потом всем скопом отправятся в Лазаревское – присваивать все нажитое покойной…
О завещании я ничего не знала. Уверена, что и Эльвира тоже не успела распорядиться своим имуществом. И что же теперь будет, если вдруг и наследников не окажется? Кому отойдет квартира на Патриарших? Или дом в Лазаревском? Государству, что ли? Уж лучше бы она тогда оставила все Саше. У него все-таки дети…
А что делать мне? Где жить? Деньги-то у меня на первое время есть. Можно квартиру снять и устроиться в какую-нибудь приличную семью домработницей. Или купить недорогой домик где-нибудь в Подмосковье? Недорогой… Не получится. Всех моих денег на дом не хватит.
Значит, надо действовать. Забрать, пока не поздно, все драгоценности и наличные Эли. И пусть потом доказывают, что это сделала я.
Ну да, я вернулась в Лазаревское. Но не для того, чтобы грабить дом, а чтобы подобрать платье для усопшей, чтобы соседям рассказать, что она умерла, да чтобы взять свои вещи! Вот, подумала я, скажу Шитову, если меня прижмет, что решила – пока нет наследников – забрать свое. Все-таки я жила вместе с Эльвирой и не хотела бы, чтобы чужие люди рылись и в моих вещах тоже.
…Я немного отвлеклась от своих мыслей, когда принесли еду: я выбрала омлет с ветчиной. И когда уже начала есть, то, повернувшись по привычке, чтобы как-то прокомментировать еду или просто что-то сказать, обратившись к моей Эле, вдруг поняла, что она никогда уже не услышит моего голоса, не улыбнется мне и не скажет: "Наташа, вот вечно ты так!"
И слезы покатились по моим щекам, закапали на омлет…
3. Эля Киреева
Жизнь иногда подает нам знаки, и человек сомневающийся, раненный этой самой жизнью, ошпаренный несчастьем, прибитый подлостью и предательством или просто очень мнительный, выходя из дома, постоянно прислушивается, присматривается в поисках этих знаков, расшифровывая все происходящее на своем пути. Я тоже пыталась заниматься этой бодягой, особенно когда становилось совсем туго, невыносимо. А для меня, человека, в общем-то, терпеливого и неприхотливого, жизнь стала невыносимой, когда в доме моего отца, где мы с ним жили вдвоем, на окраине Домодедова, за неуплату счетов отключили воду, электричество и газ. В сущности, мы вполне сносно могли бы жить на мою зарплату почтальона и его пенсию, если бы отец не сбил на своем старом "Фиате" одного местного жителя, Сторожева. И его родственники на протяжении уже нескольких месяцев тянули с отца деньги на лечение его сломанной ноги. Я нашла клинику, где ему накладывали гипс, разговаривала с ортопедом, и он сказал, что с ногой уже все в порядке, что она срослась примерно за три месяца и что теперь этот Сторожев ходит к нему со сломанной рукой (!). Я не стала ничего выяснять с этим семейством, я уже поняла, что это мошенники, а потому просто пришла к ним поздно ночью, облила бензином их сараи, плеснула немного на пустой крольчатник, бросила горящую спичку и пошла себе спокойно спать.
Посреди ночи я проснулась от шума. Это мой отец, у которого в отличие от меня сон тревожный, а то и вовсе бессонница, стоял возле окна и смотрел на розовый горизонт – это на другом конце поселка горели Сторожевы…
Никто не пострадал, огню не дали перекинуться на жилой дом, однако никто из этого семейства нас больше не беспокоил. Как отрезало.
Как раз в то время мы с отцом, увязнув в долгах, затянули с оплатой коммунальных платежей и сидели в темноте, не имея возможности даже вскипятить чайник!
Мой отец – человек необщительный, а потому не к кому было особо напроситься на ужин. Я соорудила в саду очаг из кирпичей, где мы и запекли картошку с луком. Обошлись без чая, достали из погреба компот.
– Дура ты, Эля, – сказал он мне тогда, дуя на горячую картошку и глядя на тлеющие угли. – И ничего-то не понимаешь. Мой отец был почтальоном, как ты знаешь, в Москве, он мне такие интересные истории из своей жизни рассказывал… Почта для нас, говорил он мне всегда, настоящий Клондайк! Надо только умело взять то, что лежит на поверхности. Уж поверь, у моего деда таких проблем, как у нас сейчас, никогда бы не было… Да и у меня тоже, когда я работал почтальоном в городе… И меня, заметь, все знали как самого честного и добросовестного почтальона. И никто не знает, сколько я в своей жизни подделал подписей, сколько переводов получили мои люди по подложным доверенностям. Или, к примеру, припишешь нолик в документе, и получается, что гражданке Ивановой положены, скажем, не двадцать рублей, а двести. Ей-то я выплачиваю двадцать, а сто восемьдесят кладу в карман. Чего так смотришь? Я же рассказывал тебе… Или вот делаю дубликаты переводов, в то время как по подлинным переводам деньги уже получены! Да, хорошие времена для меня были… Слушай, Эля, у нас колбаски не осталось?
Я слушала его внимательно, отлично понимая, о чем идет речь.
Принесла ему остатки колбасы, он нарезал ее на кусочки своим ножичком, с которым никогда не расставался, нанизал каждый на прутик и поджарил на углях.
– На, держи, вкусно. Жаль, пивка холодненького нет…
Потом вытер нож о штанину и протянул мне.
– Ты когда-нибудь обращала внимание на этот нож? То-то и оно… А ведь это складной нож "Золинген" времен фашистской Германии, вот так-то вот! Думаешь, откуда он у меня? Расскажу. Это началось в сорок пятом, просто волна посылок с запада на восток. Наши солдаты и офицеры отправляли домой, в Россию, трофеи из оккупационной зоны Германии и других освобожденных стран. Ты только представь себе, какие сокровища проходили через руки почтальонов! Драгоценности, разные дорогие вещи, украшения, картины, ткани и прочее… Солдатам полагалась посылка не более пяти килограммов, офицерам – десять, а генералам – шестнадцать, а то и все восемнадцать! Мой отец тогда разбогател и купил один этаж частного дома на Зацепе…
– Как это разбогател? Ты никогда не рассказывал мне, что у моего деда был дом на Зацепе! Так как разбогател?
– Вот так… В посылке нашел что-то очень ценное, долго искал покупателя, но поскольку он был все-таки почтальоном и многих знал, то через подставное лицо и предложил кому надо… И это не считая других украденных им посылок, в которых было много серебра, немецкой оптики, мехов…
– Купил целый этаж? Это же какие деньжищи?!