- Авантюрин, - ответил Лещенко, перекатывая золотистое яичко на ладони.
- Дорогой?
- Вот такие, природные, считаются довольно дорогими. Но в последнее столетие их почти не используют. Парадокс - искусственные авантюрины забили естественные.
- Почему? - удивился я.
- Потому что искусственные красивее. - Лещенко чуть отвел от себя руку, любуясь искорками, вспыхивающими в глубине камня. - Эффект мерцания создают кусочки слюды, вкрапленные в прозрачный кварцит. Видите?
- Прямо завораживает, - признался я. - Хочется смотреть и смотреть.
- Этот камень ещё называют "собрание любви"… В начале прошлого века итальянец Бибилия выплавил стекло с включением в него медных опилок. Получилось ещё более эффектно… А потом искусственный дешевый авантюрин вытеснил с рынка природный.
- Я вижу, вы не расстаетесь с этим камнем…
- Никогда! Мой талисман, - с каким-то благоговением произнес Лещенко, поглаживая сверкающее яичко. - Семейный. С отцом был всю войну. Мать считает, что это он уберег отца от пули… Вот теперь по наследству перешел ко мне.
Агеев кончил писать, отложил авторучку.
- А вам когда-нибудь талисман помогал? - спросил он. - Ну, спасал?
- О, не раз! - воскликнул Лещенко. - Однажды я тонул. Чудом остался жив… На мотоцикле врезался в грузовик. Мой "ижок" превратился в металлолом, а я отделался царапинами… Ну а по мелочи - и не вспомнить всего…
- А позавчера?
- Что позавчера? - с испугом спросил Лещенко.
- Три человека, которые сидели с вами за одним столом, отравились, а вы нет…
- Я не успел ничего съесть, - пожал плечами Лещенко и мрачно добавил: Что, сожалеете? По-вашему, надо было и мне?..
- Не нужно придумывать то, чего нет, - буркнул Агеев: кажется, поначалу он выбрал не тот тон. - Давайте лучше, Лев Митрофанович, вспомним, как вы сели за стол, что делали… Постарайтесь не пропустить ни одной подробности.
- Попробую. - Лещенко вытер лоб. - Но, собственно, мы ещё и не успели посидеть. Только расположились, стали разливать горилку…
- Об этом, пожалуйста, и расскажите, - попросил Агеев.
- Вахтанг Багратионович открыл шампанское. Я откупорил горилку с перцем… Разлили…
- Постойте, - перебил следователь. - Горилку разливали вы?
- Я.
- Кому?
- Мужчинам.
- А себе?
- Не хотелось. Попросил Вахтанга Багратионовича плеснуть мне шампанского.
- Что, горилку не уважаете?
- Да нет, просто не хотелось заводиться…
- И кто что пил?
- Не знаю. Меня вызвали к врачу.
- Горилку привезли вы?
- Ну, я.
- Привезли, а сами пить не захотели… Не кажется ли вам это странным? - строго спросил следователь у Лещенко.
- Ничего нет странного, - начиная злиться, ответил Лещенко.
- Так для чего же вы её брали?
- Думал, в поезде выпью.
- И не выпи ли…
- В поезде меня угощали.
- Кто?
- Этот администратор, Карасик.
Ответы выглядели пока вполне логично. И следователь понимал это. Мне почему-то казалось, что Виктор Сергеевич начал не с того конца. Но вмешиваться я пока не хотел.
- Вот вы химик, Лев Митрофанович, - сказал Агеев. - Имеете дело с ядовитыми веществами?
- С ядовитыми? Это как считать. Скорее уж с вредными. Но у нас техника безопасности. И молоко дают за вредность… Простите, товарищ следователь, я не могу понять, к чему вы об этом спрашиваете?
- А к тому, что в бутылке горилки с перцем, которую вы выставили для гостей, был яд, - спокойно сказал Агеев.
- Яд?! Откуда? Как он мог туда попасть? - Лещенко переводил недоуменный взгляд с Агеева на меня. - Я же сам открывал бутылки… Заводская пробка… Сургуч… Не может быть!
- Вот, ознакомьтесь, - подал ему бумагу следователь.
Лещенко прочитал заключение экспертизы и медленно, словно боясь, что листок рассыплется в прах, положил на стол. Некоторое время он сидел в оцепенении и вдруг тихо спросил:
- Выходит, и Оля выпила горилку?
- Выходит, - кивнул Агеев.
- Значит, Вахтанг Багратионович и капитан умерли от нее? - ещё тише спросил Лещенко.
- После вскрытия провели анализы содержимого желудков… Вот, - протянул следователь ещё одно заключение экспертизы.
- Нет, не надо! Не надо! - отшатнулся в испуге Лещенко. - Не хочу читать! - Он неожиданно вскочил со стула и зло бросил Агееву: - Хотите приписать это мне?
- Сядьте, пожалуйста, - мягко, но настойчиво попросил Виктор Сергеевич. Вот так. Успокойтесь. И давайте разберемся…
- Неужели вы думаете, что я мог бы… И у меня не дрогнула бы рука?! - с отчаянием произнес Лещенко.
- Я ничего ещё не думал, - сказал Агеев. - Скажите, как, по-вашему, попал в горилку цианистый калий?
- Клянусь чем угодно, не знаю! Дочкой клянусь! Майечкой! - словно в молитве, сложил он обе руки на груди.
Авантюрин со стуком упал на пол и покатился в угол. Лещенко бросился догонять его. Подобрал, зажал в кулаке и вернулся на свое место.
- Где вы взяли горилку с перцем? - спросил Агеев.
- Купил в магазине.
- В каком?
- Рядом с моим домом.
- Когда?
- Накануне отъезда. В ту пятницу.
- И где она находилась?
- В холодильнике, где же еще! Но почему… Какое это имеет значение? Умер Вахтанг Багратионович! Он мне фотографию жены и детей показывал! А капитан? Он за что? - Лещенко сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. - Нет! Это не я! Что хотите делайте, не я… Не я… Не я это… - бормотал он все тише и тише.
Наверное, у него началась истерика.
Агеев вышел и вернулся с главврачом. Та предложила прервать допрос.
Лещенко дали лекарство. Посоветовавшись, мы решили его больше сегодня не беспокоить.
Я поехал домой, а Виктор Сергеевич остался, чтобы произвести обыск в тринадцатой палате.
Горе и скорбь матери… Я буквально ощущал их физически, слушая пожилую женщину.
Иванова прилетела в Южноморск, как только узнала о гибели единственного сына. И вот пришла в прокуратуру, чтобы выяснить, как все случилось.
У неё были сухие воспаленные глаза, спекшиеся губы. Наверное, наплакалась дома и в самолете.
- Что же не уберегли моего Колю? - с упреком обратилась ко мне Иванова. И от этого упрека я чувствовал себя так, словно был виноват сам. - Не война ведь… А человека сгубили… Провожала его, радовалась: выздоровеет сын-то, в себя придет… А оно вон как обернулось! Да лучше бы он дома сидел…
Я понимал, что ей сейчас хочется говорить о Николае. Рассказывая о нем, мать как бы отодвигала, гнала прочь страшную мысль, с которой она не может смириться, - сына нет, нет сына…
Какие слова утешения мог я найти? Да если бы и попытался, вряд ли они помогли бы. Оставалось только слушать.
Иванова поведала о влюбленности сына в свою профессию речника. Как он сокрушался, что подрастающие мальчишки увлекаются теперь другим - авиацией, космосом, кибернетикой, а романтика плавания уходит в прошлое. В речных училищах, курсанты которых щеголяют в клешах, тельняшках и форменках с бело-синими воротниками - мечта пацанов послевоенного времени, - недобор.
Вот он и решил организовать у себя в городе что-то вроде пионерского пароходства, чтобы приобщать ребят к речному делу с детского возраста. По мнению капитана, мальчишки должны "заболеть" рекой как можно раньше. Нашлись друзья-энтузиасты, которые взялись помогать Иванову. При одной из школ Омска был организован клуб "Буревестник". Будущим речникам выделили списанный теплоход, он и стал базой для обучения.
Конечно, одного энтузиазма оказалось мало. Кто-то посчитал клуб обузой, нестоящей затеей. Но появились у Николая и сторонники. А главное, капитан Иванов сумел увлечь детские сердца. В первый же год в клуб изъявили желание вступить около семисот школьников. И не только из города, но и из близлежащих поселков.
Идеей Николая заинтересовались в облоно, в местном пароходстве и даже в обкоме комсомола. Весной капитан Иванов добился того, что им для занятий выделили помещение, мебель, инвентарь. Пионерское пароходство вставало на прочный фундамент. И вот - трагический случай - один из его основателей погиб.
Когда мальчишки узнали о смерти Иванова, на теплоходе, отремонтированном самими ребятами, подняли траурный флаг…
То, что рассказала о своем сыне Иванова, нам было уже частично известно: Карапетян связывалась с Омском. Но только теперь, выслушав женщину, я понял, что Николай был незаурядным человеком. Наверное, очень добрым, увлекающимся, умеющим делать увлеченными других. Он думал о тех, кто придет нам на смену…
Мне хотелось чем-нибудь помочь Ивановой. Но чем? Единственное, что мог сделать для нее, это устроить в гостиницу.
- Захар Петрович, - заглянул в кабинет Агеев, - я разыскал Карасика, администратора, с кем ехали в поезде Лещенко и Ватутина. Хотите присутствовать на допросе?
- Когда?
- Он уже в прокуратуре.
…Вениамин Осипович Карасик выглядел прямо-таки щеголем в свои шестьдесят лет. Фирменные вельветовые джинсы, лаковые туфли, светло-голубая рубашка с отложным воротником и небрежно повязанный шейный платок. Жидкие волосы слишком уж подозрительно черного цвета самым аккуратным образом были разделены на пробор. Щеточка усов. И сеть предательских склеротических жилок на тугих щечках. Этот старческий румянец Карасик не мог скрыть ничем. А моложавым ему хотелось казаться, видимо, во что бы то ни стало.
- Как же, как же, отлично помню Леву и Олю, - акая и растягивая слова по-старомосковски, произнес администратор, когда следователь попросил его рассказать о своих соседях по купе. - И беру на себя смелость утверждать, что они вполне интеллигентные молодые люди… До Шостки с нами в купе ехала одна тетя… - Карасик поморщился. - Типичная мешочница. Знаете, есть такой тип, увы, весьма нынче распространенный… Когда она вышла, мы с Ольгой буквально вздохнули. Облегченно, разумеется… В Шостке подсел Лева…
- А кто был четвертым? - спросил Агеев.
- Четвертое место было куплено мною. Понимаете, вез дорогую аппаратуру для оркестра. Материальная ценность. И ещё какая! - причмокнул администратор.
- Импорт. На валюту… Разве можно кому-нибудь доверить?
- Понятно, - кивнул следователь, чувствуя, что словоохотливого администратора необходимо направлять. - Какие, по вашему мнению, были отношения между Лещенко и Ватутиной?
Знали они друг друга до того, как оказались в одном купе?
- Беру на себя смелость утверждать, что знакомство произошло в поезде, немного подумав, ответил Вениамин Осипович. - А через час Лева предложил выпить. Для сближения, так сказать…
- Что именно предложил выпить? - спросил Агеев.
- Водку, разумеется. Да-да, горилку с перцем. Выставил две бутылки. Карасик выразительным жестом показал, как Лещенко вынул откуда-то снизу бутылки и водрузил на столик.
- Ну а вы с Ватутиной?
- Боже мой, в компании с молодой приятной дамой хлестать водку… Фэ! - снова поморщился Карасик. - Впрочем, сейчас почему-то в почете крепкие напитки… Вот вы объясните мне: что, у людей нет времени, надо непременно поскорее забалдеть? А душевная беседа? А общение, так сказать?
- Короче, вы отказались? - уточнил Агеев.
- То есть категорически! А Оля ещё таких страхов наговорила насчет санатория, куда они ехали! Там якобы толь-ко за один запах спиртного могут выгнать… Я настоял на шампанском… Но, по-моему, Оля не очень-то к нему расположена… Для таких случаев у меня всегда есть НЗ - бутылочка шартреза. Карасик произнес это слово через "ё". - Рюмочка божественного напитка, кофе, хорошая сигарета… Интеллигентно…
- А горилка?
- Лева спрятал бутылки.
- И как развивались их взаимоотношения с Ватутиной?
Администратор мечтательно поднял глаза, вздохнул.
- Молодость… Мягкий свет в купе… А впереди - море, отдых. И свобода. Карасик перевел взгляд на меня, потом на Агеева. - Все мы были молоды и попадали в подобные ситуации… Я думаю, в этом случае немного приударить за женщиной не грех…
- И Лещенко приударил? - спросил Агеев.
- Скорее - Оля. Впрочем, беру на себя смелость утверждать, тяга была взаимной…
- Вениамин Осипович, вы не заметили ничего необычного в поведении своих спутников? - спросил Агеев.
- Необычного? - Карасик задумался. - А что именно вас интересует?
- Ну, настроение, какие-нибудь о странности…
- Вроде бы нет… Может быть, меланхолия… Впрочем, нынче у молодежи нет того задора, радости, беспечности. Не знаю, откуда это? Вообще-то, Лева действительно показался мне несколько странным. Говорим, понимаете ли, об искусстве, спорте и других приятных вещах, а он ни с того ни с сего мрачнеет, замыкается. Больше всего раздражали его разговоры о спорте. Как только речь заходила о фигурном катании или гимнастике, он тут же покидал купе…
В заключение допроса Агеев попросил Карасика рассказать, как они расстались по прибытии в Южноморск.
Вениамин Осипович подтвердил то, что было уже известно от Лещенко. Действительно, администратор пригласил химика из Шостки и Ольгу на концерт своего вокально-инструментального ансамбля. По контрамаркам, естественно. Ватутина, к сожалению, не могла: её встречала тетя. А Лев Митрофанович был настолько любезен, что принял приглашение и помог Карасику доставить звукоусилительную аппаратуру в концертный зал.
Больше администратор своих попутчиков не видел.
После допроса Карасика мы обменялись с Агеевым впечатлениями.
- Из всего того, что "смел утверждать" Карасик, меня заинтересовало поведение парочки в поезде, - сказал Виктор Сергеевич. - Понимаете, Лещенко утверждает, что между ним и Ватутиной ничего не было… А как же взаимная тяга, о которой говорил Карасик? С чего бы ему сочинять, а?
- Не знаю, кому и верить, - признался я. - Лично мне показалось, что этот администратор любит позу. И говорит нарочито манерно. Возможно, не считает за грех немного и приукрасить… А с другой стороны, может, Лещенко не хочет признаваться, что флиртовал…
- Вот именно, - подхватил Агеев, - не хочет. Если у него возникло чувство к Ватутиной, то он мог приревновать к Иванову. Лещенко - тип неуравновешенный. Затаил злобу, решил отомстить…
- Все может быть куда проще, - возразил я. - Не забывайте, он женат, имеет дочь. Допустим, он на самом деле приударил за Ватутиной. А кому охота, чтобы это дошло до семьи? По-моему, наиболее интересно, что Лещенко предложил распить горилку ещё в поезде.
И возникает вопрос: когда в бутылку с перцовой горилкой попал яд? Ваше мнение?
- Я склонен думать, что цианистый калий подсыпали уже в Южноморске, ответил следователь. - И сделал это сам Лещенко.
- Но ведь при обыске в его палате вы ничего не обнаружили! - сказал я. Ни пузырька, ни ампул.
- Сосуд из-под яда он мог выбросить.
- Да, кстати, что представляет из себя цианистый калий? - поинтересовался я. - Насколько я помню, это порошок белого цвета?
- Да. Легко растворяется. Действует очень быстро. Да это видно на примере Иванова и Вачнадзе.
- Ну а если доза не смертельна, как с Ватутиной? Осложнения тяжелые?
- Вы знаете, нет. Если повезет, как повезло Ватутиной, никаких последствий…
- Значит, Ватутину можно будет скоро допросить?
- Врачи обещают завтра.
- Очень хорошо, - кивнул я. - Надеюсь, она многое прояснит.
- Дай-то Бог, - задумчиво произнес Виктор Сергеевич.
Когда мы с Агеевым заглянули в больничную палату к Ватутиной (она лежала в отдельной) и представились, та попросила подождать в коридоре.
Через несколько минут она пригласила нас войти. Ватутина была уже причесана, напудрена, подкрашена.
- О, - с улыбкой протянул Агеев, - раз вы, Ольга Семеновна, думаете о внешности, значит, здоровье отличное!
- Вполне, - ответила тоже с улыбкой. - По-моему, женщина без косметики все равно что небритый мужчина.
- Молодость может обходиться и без нее, - продолжал Виктор Сергеевич в том же непринужденном тоне. - Мне кажется, в наше время слишком уж увлекаются разными там лаками, тушью и прочим…
- Между прочим, - подхватила Ватутина, - и две тысячи лет назад представительницы нашего пола не могли обходиться без косметики…
- Да? - недоверчиво посмотрел на Ватутину следователь.
- Представьте себе, - кивнула она. - В Перу при раскопках возле мумифицированного тела девушки нашли сумочку с пудрой и пуховкой, тушь для ресниц и бровей, блеск для губ. Заметьте, та модница жила двадцать веков назад…
Во время этого "светского" разговора я незаметно приглядывался к пострадавшей. Лицо у неё было не очень выразительное, и я не мог понять, почему все говорили, что она милая и симпатичная. Разве что умные, пытливые глаза? Да ещё манера держаться - непринужденная, раскованная. Словом, "столичная штучка", как любили когда-то выражаться беллетристы.
Агеев сказал Ватутиной, что главврач санатория хочет продлить срок её путевки на то время, что ей пришлось проваляться в больнице.
- Спасибо ей, конечно, за заботу, - сказала Ватутина. - Но - увы! Не могу задержаться даже на день…
- Если дело в вашем начальстве, мы можем помочь, - сказал Агеев.
- Нет, начальство ни при чем. Как раз должен будет вернуться из Франции мой непосредственный руководитель, а это значит, что предстоит интересная работа. Охота, как известно, пуще неволи, - улыбнулась Ольга Семеновна. - Шеф звонил из Парижа. Кажется, он напал на неизвестный автограф Пушкина. Представляете, самого Пушкина!
- Неужели такие находки возможны до сих пор? - удивился следователь.
- Редко, но бывают.
- А почему именно в Париже? - заинтересовался Агеев.
- Что вы! Франция по числу находок, связанных с поисками русских рукописей и картин, до сих пор занимает первое место! Автографы Тургенева, Достоевского, Пушкина, Вяземского, Баратынского, Бунина, Блока… Да разве перечислишь всех! Но поиски ведутся не только во Франции, а и во многих других странах тоже. И сколько ещё предстоит найти!
По словам Ватутиной, мало отыскать ту или иную рукопись или автограф писателя. Дальше следует эвристика или атрибуция рукописи, то есть установление подлинности и авторства находки. А это самое интересное в её работе…
Ольга Семеновна говорила увлеченно, слушать её было интересно. Но пора было переходить к тому, ради чего мы пришли в больницу. И Ватутина, словно разгадав наши с Агеевым мысли, спохватилась:
- Совсем я вас заговорила. Так? Вы, наверное, в связи с отравлением?
- Совершенно верно, Ольга Семеновна, - следователь перешел на серьезный лад.
- И что мы такое съели? - спросила Ватутина. - Как себя чувствуют Николай и Вахтанг Багратионович? Мне показалось, что им тоже стало плохо…
- О них потом, - сказал Виктор Сергеевич. - Вспомните, пожалуйста, как вы сели за стол, кто, что и кому наливал, как вы пили? Подробнее, не пропуская никаких деталей…
- Что ж, попробую, - сказала Ватутина. - Если запамятую какую-либо мелочь, уж вы не обессудьте.
- Разумеется, - кивнул Агеев.