– Ну да, – как само собой разумеющееся подхватил я, – сам месяц назад оттудова.
– Из Бутырки? – с недоверием спросил "Леннон".
– Ну! Полтора года просидел, потом на суде удалось отмазаться. Условно дали.
– А как туда попал?
– Ну, знамо дело, за кражу. Магазин взял. Радиоаппаратуры, на Полянке. Взял порядочно, погрузил в фургон, поехали. Все чин чинарем, и тут глядь – менты. И тут же свинтили, гады, на следующем же перекрестке. Обидно…
Такую "пургу" я обычно называю шараповщиной в память бессмертного героя, проникшего в банду и сумевшего обвести вокруг пальца самого Горбатого, рассказав совершенно невероятную историю. Хотите верьте, хотите нет, но чаще всего в нее верят. Не могу объяснить почему.
– Ну и че? – перешел к делу качок.
– Мне бы пушечку, ребята.
– Ясно. Что именно? – "Джон Леннон" был явно главным. Хотя тоже наверняка не самым.
– Что-нибудь потише и полегче. Но чтоб калибр покрупнее.
– На слона пойдешь? – иронично спросил "Леннон".
– На кого я пойду, это уже не ваша забота, – тактично заметил я, – тэтэшник с глушителем подойдет. Ну и пару обойм.
"Леннон" кивнул:
– Есть. Пятьсот баксов.
– Согласен.
– Значит, так. Половину сейчас – это задаток. Остальное, когда получишь пушку.
– Э-э нет, ребята, – деланно заартачился я, – так не пойдет. Вы мои баксики возьмете – и тю-тю! Потом ищи-свищи вас. А у меня это, можно сказать, основной и оборотный капитал.
Качок нахмурился и уже было собрался сказать мне что-нибудь нелицеприятное, когда "Джон Леннон" кивнул:
– Хорошо. Через два часа здесь же.
Я кивнул и вышел из машины. Красная "десятка" газанула и, сорвавшись с места укатила в сторону Преображенской площади. Я неторопливо направился к своей машине. Торопиться было некуда – находясь в "десятке", я, как вы, наверное, уже поняли, времени зря не терял. И теперь, снабженная радиомаячком и автономным микрофоном, в просторечии именуемым "жучком", бандитская машина должна была показать нам, где находится склад оружия. Или, если очень повезет, вывести на главного торговца.
"Объект движется по Краснобогатырской улице в сторону Преображенской площади. Следую за объектом до пересечения с Богородским валом, затем сдаю наблюдение "четвертому".
"Четвертый". Объект принял. Следую по Краснобогатырской…"
Мы сидели в микроавтобусе с яркой рекламой пепси-колы, и напряженно прислушивались к радиопереговорам. Грязнов решил, что, даже если за "десяткой" следует машина прикрытия и из нее прослушивают радиопереговоры, что маловероятно, это нам не помешает. В конце концов, милиция может преследовать кого угодно, не обязательно их. Я вообще был убежден, что никто не сидит на милицейской волне.
Слава Грязнов выделил для операции свои лучшие силы и технику. И теперь мы могли не только следить за сообщениями по радио, но и в прямом смысле следить за бандитской машиной на экране монитора. Впрочем, это было не очень интересно. Гораздо интереснее были разговоры сидящих в машине.
Первые несколько минут они провели в молчании. Потом один из них, по-видимому качок, задумчиво сказал:
– Чего-то мне не нравится этот штемп…
У меня екнуло сердце. Неужели я где-то промахнулся?
Через некоторое время "Леннон" ответил:
– Штемп как штемп.
От сердца отлегло. Я вздохнул с облегчением и заметил, что Слава Грязнов сделал то же самое.
Через минуту снова раздался голос качка:
– Нет, Валера, что-то он мне не понравился. Скользкий тип какой-то… Хотя магазин на Полянке действительно вроде брали…
– Ну вот видишь?
– Не знаю, но у меня чувство какое-то нехорошее…
– Да ну, Костян, не бери в голову. Вечно ты ссышь…
Прошло еще полминуты. Из машины наблюдения сообщили, что они подъезжают к Преображенской площади.
– А если это мент? – вдруг произнес качок.
Грязнов посмотрел на меня. В его глазах читалось многое, но что именно, я здесь не скажу.
– Слушай, заткнись, а! – рассердился "Леннон". – Заладил одно и то же. Чувак как чувак. Из тюряги недавно. Вспомни, каким ты чмошником был, когда освободился. Я ничего необычного не заметил.
Я мысленно поблагодарил "Леннона" за оказанное мне доверие. Слава прошипел, что нужно было послать кого-то другого. И честно говоря, я был с ним согласен.
– Ну смотри, на твоей совести.
Машина выехала на Преображенскую площадь и свернула на Большую Черкизовскую улицу.
– Здесь, около будки, – вдруг сказал качок.
"Объект остановился у магазина "Свет", – сказали в динамике, – передаю наблюдение "восьмому".
Слава взял микрофон и распорядился:
– "Восьмой", "восьмой", я "база", остановитесь недалеко от объекта и продолжайте наблюдение.
На экране монитора мы видели, как красная "десятка" остановилась у бровки тротуара. Затем машина наблюдения тоже припарковалась, однако между ней и "десяткой" стояли еще две машины, поэтому, что происходило в машине, мы не видели.
Зато слышали.
– Ну, где он? – спросил качок.
Через несколько секунд, видимо увидев кого-то, он воскликнул:
– Вон, идет!
Послышался звук открываемой и вновь закрываемой дверцы, потом незнакомый голос сказал:
– Ну, привет, ребята.
– Здорово, Кочан!
– Как дела?
– Нормально.
– Как поживает Балабан?
Ага, значит, все-таки Балабан. Шутник, иными словами.
– Хорошо. Ты что-то хотел, Кочан?
– Да. Нужно два "калаша". Сделаете?
– О чем разговор? Цены знаешь?
– Ну а как же. Вот задаток. Здесь половина.
Послышался шелест пересчитываемых денег.
– Ага. Значит, так, через два с половиной часа подъедешь к пустырю возле Черкизовского. Знаешь?
– Само собой.
– Ну давай, Кочан, до встречи. У нас еще дела.
– Счастливо.
Судя по звуку, Кочан вышел из машины. Он оказался низеньким человечком с большой головой. Грязнов тут же распорядился вести его одному из своих сотрудников.
Машина отъехала от тротуара и сразу попала в поле зрения телекамеры. Водитель машины наблюдения держал дистанцию примерно два корпуса.
– Так, теперь к рынку, – сказал качок, – это последний, кажется?
– Да, – ответил "Леннон".
Ты смотри, у них просто конвейер какой-то!
Они встретились еще с одним клиентом, который заказал пистолет Макарова с глушителем, две противотанковые гранаты и "ведро" патронов к автомату Калашникова. Само собой, за вторым, то есть, считая меня, третьим клиентом, тоже остались следить оперативники Грязнова. Это был невзрачный человек в серой тенниске и джинсах. Он быстро пошел к станции метро "Черкизовская" и исчез за дверями.
– Как тебе мафия? – спросил Грязнов. – Впечатляет?
– Да. Следующий шаг – это открыть специализированный магазин где-нибудь в центре. А? "Все для киллера" или "Тысяча мелочей для братвы". И ведь сколько таких групп…
Машина с бандитами стояла на месте. Они почему-то молчали. Сидели и молчали.
– Странно… – Грязнов взял микрофон и сказал:
– Лазарук, что там у тебя, со связью нелады, что ли?
– Нет, Вячеслав Иванович, со связью все нормально.
– А почему ничего не слышно?
– Молчат.
– Странно… – Грязнов увеличил громкость в динамиках до максимума. Стали слышны звуки улицы, гудки, даже разговоры прохожих. Наши же бандиты почему-то упорно молчали.
– Не нравится мне это все, Саша. – Грязнов покачал головой.
– Пошли кого-нибудь, пусть посмотрят поближе, – предложил я. Уже закрадывалось нехорошее предчувствие. Которое я безуспешно гнал от себя. "Нет, ну не может быть, – говорил я сам себе, – почему именно сегодня? Когда я вышел на этого Балабана". Но тем не менее я уже был уверен, что именно сегодня и именно в день моей операции бандиты решили свести счеты друг с другом.
На экране монитора мы видели, как Лазарук вышел и направился к красной "десятке". По дороге он закурил и небрежной походкой приблизился к ней. Как бы невзначай заглянул в окно. Потом, забыв про конспирацию, буквально прилип к стеклу. И быстро побежал обратно.
Я знал, что он сейчас скажет.
– Вячеслав Иванович, они оба мертвые.
Качок и "Леннон" сидели в машине неподвижно, как прикованные. Они были убиты необычным способом – третий клиент ввел им в затылки две длинные трехгранные заточки. Острие проникло в мозг и вызвало мгновенную смерть – все это я могу определить и сам, без всяких судмедэкспертов. Оригинальность же состояла в том, что другой конец заточки как бы поддерживал головы убитых, упираясь в спинки кресел. Поэтому и казалось, что с ними ничего не произошло. К тому же кровь стекала по тем же заточкам назад.
– Лихо придумано, – отреагировал Грязнов на увиденное, – и ведь место бойкое, прохожих полно, никто и не заметил, что здесь произошло убийство.
– Да. Наверное, они даже не успели понять, что с ними произошло. Самое главное, убийца получил возможность уйти, пока не обнаружат трупы.
– Ну от нас-то он не уйдет. У него на хвосте мои люди, – потер ладонями Грязнов.
Однако когда поступило сообщение от оперативников, которые преследовали третьего клиента, нас ждала еще одна неприятность: во время пересадки на "Пушкинской" объект потерялся…
Итак, восемь часов долгого и утомительного перелета в пахнущем уборной, несъедобными обедами и не слишком чистоплотными стюардессами аэрофлотовском "Ил-62" – и Эдик Кипарис оказался в Америке. В долгожданной, чарующей, загадочной и такой многообещающей стране за океаном! В самом Нью-Йорке, где, как казалось ему, жили одни миллионеры, селящиеся в небоскребах и разъезжающие в автомобилях длиной с "Икарус"! Заграница, откуда время от времени приходили редкие письма на тоненькой рисовой бумаге, в невиданных длинных конвертах, та заграница, в существование которой не слишком верилось в Москве! Вот она, под ногами, Америка. Нью-Йорк. Аэропорт имени Кеннеди.
Кипариса встретил низенький человечек из "Наяны", еврейской организации, занимающейся размещением эмигрантов, их устройством и адаптацией на новой родине. Человечек не слишком дружелюбно поглядел на Эдика, с чужими интонациями в голосе коротко поздоровался и пригласил Кипариса в автобус.
– Это весь ваш багаж? – глянул он на худой чемоданишко Эдика.
– Немного, зато необременительно. Омниа мэа мэкум порто, – ответил Кипарис.
– Что-что? – переспросил человечек.
– Это на латыни. Все мое ношу с собой.
– А-а, – хмуро отозвался тот, – профессор, что ли?
– Нет. Кандидат.
– Все равно. Латынь тебе тут не понадобится.
– Ну ясно. Буду английский долбить.
Человечек пожал плечами:
– Да и английский… Некоторые вон с Брайтона не выходят. А там каждая собака по-русски говорит. Не учат – и чувствуют себя прекрасно.
Кипарис немного удивился, но виду не подал.
– …Так что и язык не главное, – продолжил человечек.
– А что главное?
– Работа. Найдешь работу – ты человек. Не найдешь – дерьмо собачье. Понял? – почему-то слишком эмоционально воскликнул человечек. Видимо, эта проблема его сильно волновала.
– А что, – осторожно спросил Кипарис, – трудно с работой?
– Это смотря кому. Слесари-водопроводчики живут припеваючи, – человечек беззвучно, одними губами выругался, – ну те, которые по электричеству, например. Тебя обнадеживать не буду. Дефицита профессоров не наблюдается. И кандидатов тоже.
– Ну с голоду капиталисты умереть не дадут?! – весело, полуутвердительно-полувопросительно сказал Кипарис.
Человечек ничего не ответил. Только посмотрел на него грустными еврейскими глазами с опущенными уголками век, глазами, в зрачках которых чего только не было – и неизбывная тоска, и вселенская грусть, и бесконечная печаль, и много других эмоций. Однако Эдику Кипарису не хотелось разбираться в чувствах человечка. Ну предположим, неудачник, что с того, с кем не бывает? А у него, у Эдика, все будет хорошо. Перед ним была огромная сказочная страна и длинная жизнь в этой стране.
Поселили Кипариса в маленькой квартирке рядом с Брайтоном. Старенькая мебель, видавший виды шкаф, обшарпанный холодильник… А зато в холодильнике! Эдик как открыл дверцу, так и не закрывал минут десять – любовался. Холодильник был до отказа забит американской жратвой в ярких упаковках, испещренных иностранными словами, в которых Кипарис, пользуясь скудным запасом слов в пределах школьного, а потом и институтского курса, разбирал надписи – "сосиски", "бекон", "стейк", "апельсиновый сок" и так далее. В морозильнике ждал еще один сюрприз – мороженое пяти сортов. Но больше всего обрадовался Кипарис вязанке настоящего "Хайнекена" в зелено-белых банках. Вытащил он баночку пива как драгоценность какую-то, неумело отколупнул жестяное колечко так, что брызнуло во все стороны, пожалел пролитое на пол и присосался к дырке, из которой полилась восхитительная жидкость с незнакомым вкусом, никак не напоминающим родное "Жигулевское", "Золотой колос", мутную субстанцию из уличных ларьков и огромных ангарообразных пивных-автоматов. Это был вкус новой жизни, и Эдик сразу решил, что он ему нравится.
Через три дня Кипарис оформил все бумаги, устроился на курсы английского языка и на работу – маляром, в фирму, которую держал оборотистый поляк. Дело нехитрое, знай себе махай кистью. Хотя в первый день Кипарис умудрился-таки перевернуть ведерко с краской.
Теперь Эдик вставал с рассветом, быстро завтракал, выходил на улицу. Ровно двадцать минут седьмого показывался автобус, который развозил маляров по объектам. Обычно это были большие и богатые дома за городом, а красить чаще всего приходилось заборы – богатые буржуи старались не допускать за ограду своих усадеб подозрительных эмигрантов, а если и допускали, то проверенных. И двигал день-деньской Эдик свою стремянку вдоль забора, которому, казалось, конца-края нет, мазал ровные доски, гладкий бетон или металлические решетки краской. А мимо проезжали богатые машины с элегантными мужиками и роскошными женщинами. Иногда Кипарис видел, как обитатели богатых кварталов выходили из машин, иногда до него доносился запах дорогих духов и отборного табака, он слышал их беспечные голоса, смех. Но никак не удавалось Кипарису поймать взгляд богатея. Все они смотрели сквозь него, как будто его и не было. В сущности, на самом деле так дело и обстояло. Что Кипарис, сегодня он здесь, красит забор, а завтра его уже здесь нет, и неизвестно, окажется ли он еще когда-нибудь в этом районе. Так стоит ли на него обращать внимание?
К слову сказать, несмотря ни на что, атавистические последствия советского воспитания проявились на этой работе. Уже через пару месяцев Эдик начал все с большим недружелюбием поглядывать на обитателей богатых кварталов, и в голову лезли всякие мысли о социальной несправедливости, власти капитала и недовольстве народных масс, ярким представителем которых и был в настоящее время Эдик Кипарис.
Примерно месяца через четыре после приезда в Америку Кипарис за хорошую работу удостоился высокого доверия – его направили красить сами дома, то есть пустили за высокие заборы. И вот тут-то Эдика настигла неприятность. Хотя, если посмотреть с другой стороны, если бы не этот случай, неизвестно, как бы повернулась его судьба…
Жарким летним днем Эдик красил в светло-голубой цвет роскошный дом в пригороде Нью-Йорка. Работа была кропотливая – за каждый изъян, за каждый потек краски, замеченный привередливым хозяином или его многочисленной челядью, с Кипариса могли взять солидный штраф. Поэтому кисть, после того как он окунал ее в ведерко с краской, надо было немного подержать, чтобы стекла лишняя, затем неторопливо и тщательно прокрашивать каждый сантиметр стены. Дом был большой, трехэтажный, старинный, с портиком и толстенными колоннами. Кипарис обновлял фасад.
Дом утопал в зелени. По соседству пристроились теннисный корт и огромный бассейн с голубой, сверкающей на солнце водой. Больше всего на свете Кипарису хотелось прыгнуть в эту воду и не вылезать до вечера. От жары не спасала ни шляпа с широкими полями, ни давно нагревшаяся и потому ставшая невыносимо противной кока-кола в большой бутыли, к которой Эдик то и дело прикладывался.
Итак, Эдик красил фасад, поглядывая в сторону бассейна. Надо сказать, там было еще кое-что привлекательное, кроме воды. Жена хозяина, стройная, длинноногая, с копной светлых волос, похожая на куклу Барби, день-деньской торчала на мраморном бережку, сидя в шезлонге, потягивая мартини и время от времени плавая в бассейне. Ну как тут не залюбоваться? Тем более что у Кипариса здесь, в Америке, с женщинами было не очень. Тяжелая работа, потом нехитрый обед и спать – тут уж не до всякого такого. Хотя по Брайтону фланировало полно симпатичных соотечественниц, которым эмансипированные американские бизнес-вумен не годились и в подметки.
Короче, красил Кипарис и то и дело поглядывал на бесплатное шоу – хозяйка в едва заметном бикини обладала объемистой грудью, хорошими бедрами, и вообще… Фантазия у Кипариса, надо сказать, тут же разыгралась: вот он, заработав огромные деньги, покупает малярную фирму вместе с опостылевшим поляком, вот он становится миллионером и покупает эту самую усадьбу, вот выгоняет бывшего владельца, а потом имеет его длинноногую жену по всему дому, во всех позах и бесконечно долго!
Кисть выпала из рук и плюхнулась на мраморную ступень. Плохо. Кипарис понажимал на кнопки управления люлькой, в которой он, словно муравей, елозил по фасаду, и опустил ее на землю. Быстро, чтобы никто не заметил, пошуровал тряпкой, смоченной в растворителе. Голубое пятно вначале расплылось, потом посветлело и в конце концов совсем исчезло. Кипарис облегченно вздохнул и вытер пот со лба. Огляделся по сторонам – никого. Он снова залез в свою люльку и медленно поднялся по стене к незакрашенному участку.
Оказавшись наверху, Эдик сразу заметил, что хозяйка куда-то исчезла. Жаль, единственное развлечение в скучной монотонной работе.
Кипарис вновь окунул кисть в ведерко и начал красить простенки между окон второго этажа. Сквозь чисто вымытые стекла были хорошо видны роскошные интерьеры дома. Ковры, антикварная мебель, старинные картины в широких рамах, тускло мерцающих благородной, потемневшей от времени позолотой. Камины, бронза, играющий в солнечных лучах хрусталь, дубовые панели на стенах и потолке. Эх, жизнь поломатая, планида недоделанная! Что бы ему, Эдуарду Кипарису, не родиться в Америке, не стать адвокатом, или кто там этот богатенький пузатик, хозяин дома, уехавший утром, как заметил Кипарис, не на чем-нибудь, а на серебристом "бентли" с шофером в кожаном картузе. Зажил бы тогда Эдик замечательно, просто прекрасно. Ходил бы по мягким коврам, зимой бы сидел у каминов, летом купался в бассейне, и длинноногая Барби опять же в разных позах…
Кипарис докрасил очередной простенок, потыкал в пульт управления люлькой, подал ее вниз и вправо – к следующему простенку. Он медленно поехал мимо окна. И конечно, заглянул внутрь. А заглянув, чуть не свалился вниз. Судорожно вдавив одну из кнопок, он остановил движение люльки.