- Токо кони у них дюже сытые, - как бы между прочим сказал Керен. - Из окружения на таких хряках не выходят…
- Ну и что из этого? Армейские кони всегда сытые, вон я в гражданку в кавалерии служил… Сам умри, а коня накорми.
- Так-то оно так, - в голосе деда встопорщились нотки несогласия. - Кони в гравии, значит, шли по большаку. А вот откуда шли?
В избу вернулись комвзвода с Федоровым, в руках у которого был увесистый вещмешок.
На стол легли две банки свиной тушенки, буханка формовочного хлеба, кусок сала и пачка галет. При виде этого добра горюшинцы притихли. Из-под стола высунулся Ромка, и, увидев снедь, больше с лавки не слазил.
Ольга принялась раздувать самовар. Федоров по-хозяйски, словно он тут обитал всю свою жизнь, командовал столом. Открыв ножом обе консервные банки, стал гоношить маленькие бутерброды с салом.
Комвзвода, выудив из вещмешка флягу, обтянутую зеленым сукном, словно поигрывая, медленно принялся отвинчивать пробку.
- Подсаживайтесь ближе, - пригласил он горюшинцев. - Подкрепимся и пойдем искать наших.
Глаза-вишенки бархатисто прокатились по лицам Карданова, деда, мамы Оли.
- Нет ли какой посудины? - обратился к Ольге Федоров. - Как, отец, не возражаешь? - он вопросительно глянул на Александра Федоровича.
Дед чувствовал себя словно на привязи - самое для него противное состояние.
Но Керен хитрый, обтесанный жизнью до неуловимой округлости, знает, когда и в какой момент что говорить и что делать.
- На ночь крепкого не пью, а посидеть и поцмокать кипяточку можно, - ответил Керен.
- А я, если угощают, не откажусь. Целую вечность не брал в рот настоящей водки, - Карданов залез в глубь лавки, почти под самую божницу. Ромка тут же вскарабкался к нему на колени.
Вадим не спускал глаз с открытых банок тушенки. Он чувствовал во рту предательское полоскание слюны и полную неспособность сопротивляться искушению накинуться на еду.
- Это не водка - двойной очистки спирт, - взбалтывая флягу, пояснил комвзвода. - Паек рейдовиков…
Федоров, приготовив стол, поднял голову и оглядел присутствующих. И снова его неулыбчивый взгляд больно прочертил по лицам горюшинцев.
Ромка не стал ждать, когда на него обратят внимание, и предупредительно потупился.
- Берите, - кивнул на стол комвзвода, - берите, не стесняйтесь…
- А мы и не стесняемся, - давясь слюной, высунулся Вадим, и первым протянул к еде руку. - Правда, Гриха, что мы не стеснительные здесь?
Керен не дотронулся до угощения, ждал, когда закипит самовар.
Карданов взял кусочек хлеба с салом и пододвинул его к Ромке.
- Поешь, Ромашка, ты такой вкуснятины еще не едал.
Волчонок выдержал паузу, затем схватил хлеб и прыснул с ним под стол. Пока не передумали да не отобрали.
Сначала он стал есть хлеб - продукт как-никак знакомый, а вот сало - чем-то похоже на жирную ножку аира, он оставил на потом.
Сало было с прожилками и сразу зубам не поддавалось. Он долго его мусолил, пока, не утратив терпения, не проглотил нежеванным.
От нечего делать Волчонок стал разглядывать чужие ноги, обутые в сапоги, - черные хромовые и желтые яловичные - от которых исходил не то что опасный, а какой-то таинственный, а потому настораживающий ноздри запах.
Наверху продолжался застольный шумок. Он услышал чорханье кресала - это, наверное, беженец пытался запалить трут, затем услышал другой, правда, уже знакомый звук и вспомнил: так чорхает колесико бензинки - вот только он не знал, кто этот звук издает - черные или желтые сапоги.
- Вы тут, погляжу, живете, как в первобытном обществе - лучины, кресало, - глуховато-ударяющий голос принадлежал черным сапогам. - Неужели партизаны не могли вам хотя бы керосином помочь? Кстати, отцы родные, как хотите, а сегодня вы должны нас связать с отрядом. Без его помощи нам к своим не пробиться…
Ромка, конечно, не мог видеть, как взгляды деда и беженца при этих словах встрепенулись, встретились и без остановки разбежались. Но сказали они друг другу многое. "Главное, поменьше трепись", - говорил взгляд Керена. Взгляд же Карданова был вопрошающ: "А если они и в самом деле не те, за кого себя выдают?"
- Пап, а пап! - заикнулся вдруг Вадим. Видно, тушенка и съеденная галета развязали в нем общительность. Но Вадимины поползновения в корне пресекла Ольга: "А ну брысь все на печку! Быстро, быстро!"
Мама Оля почему-то волновалась, и Ромка увидел, как одна ее нога вдруг оторвалась от пола и пнула по Вадькиной щиколотке. "Спать, всем спать!" - погнала из-за стола ребят мама Оля.
- Что ж ты, хозяюшка, не даешь ребятишкам полакомиться? - спросил Федоров. На его сплюснутых висках поблескивали капельки пота.
- На ночь вредно много жрать, - недружелюбно ответила Ольга. - А где Ромка? Томка, шугани его, в ногах где-то гаденыш путается…
Тамарка схватила Ромку за вихор и потянула наверх. Он заупрямился и стал цепляться за ножку стола. Но его все же вытащили на свет божий, и он вместе со своей придурковатой теткой отправился во двор.
Тамарка тут же сиганула за угол по своим делам, Ромка же остался у порога: ему никуда не хотелось, да к тому же его внимание привлекла светящаяся щелка, что слабым лучиком застыла на стене пуни. Что бы это могло быть?
Волчонок, несмотря на промозглую темень и ощущение заброшенности, все-таки искусился и пошлепал к пуне, чтобы разглядеть и понять этот таинственный лучик. А это оказался обыкновенный паз между неплотно пригнанными бревнами. Не дыша, и чувствуя в теле озноб, он приподнялся на цыпочках и заглянул в мерцающее отверстие. На месте сдвинутого к стенам сена, при коптилках, сидели в кружок люди и шевелили ртами. Он хотел было уже уйти, но в этот момент его внимание привлекла на стене шелохнувшаяся тень. Изломанная бревнами и движениями шевелящихся скул тень, казалось, жила обособленной жизнью. Но так только казалось: она исходила от человека, наклонившегося над разложенной на земле едой. И Ромка отчетливо разглядел в тени особую выпуклость надбровных дуг, ровный, словно соструганный затылок и тырчком стоящий нос. И что-то зловещее почудилось Волчонку в этом бестелесном образе.
Ромка перенес взгляд на человека, чья тень маячила по сеновалу, и узнал его. Как будто даже разглядел синюю пороховую дорожку, бегущую по щеке к уху. И как бы подчиняясь его воле, тот встал с места и тяжелой, загребастой походкой направился в угол сарая, где в кучу были сложены вещмешки. Порывшись в одном из них, он достал консервную банку и, подбрасывая ее на ладони, вернулся на место.
- Ромик! - тихо окликнула его Тамарка. - Вот я тебе задам…
Ромка с задержкой отвалил от стены и с леденеющими от страха пятками побежал к хате. Лопоча и указывая рукой в сторону пуни, делал удивленно округлые глаза. И лопотал, и лопотал… Тамарка от него отмахнулась и, взяв за шиворот, потащила в дом.
Однако хитер был Ромка - при чужих ни звука, ни жеста, которые могли бы выдать его. Дело кончилось тем, что мама Оля, подхватив его на руки, запихнула плачущего на печь. И там он пытался поведать Верке о своем открытии, но та, занятая болтовней с Тамаркой, тоже не откликнулась на его призыв.
Тогда он потянул за рукав Гришку, но и тот попросту отодвинул своего племянника к стенке и приказал стихнуть. Ромка обреченно умолк и стал успокаивать себя тем, что скоро он выберет момент и обо всем расскажет маме Оле.
А внизу, за столом, все еще шел разговор. Двусмысленный, не пересекающий какую-то главную линию, балансирующий на недомолвках и человеческой хитрости.
- Вы должны знать, что есть приказ товарища Сталина о том, что каждый советский человек обязан оказывать всемерную помощь бойцам и командирам Красной Армии, - как на политзанятиях втолковывал деду и Карданову комвзвода.
- Откуль нам это знать? - Александр Федорович прикинулся обиженным. - Откуль нам это знать, если это нас не касается…
- Как это, интересно, вас не касается? - Федоров чиркнул своими жиденько-голубоватыми глазками по Керену. - Это касается всех без исключения советских людей.
- Да в нашей тьму-таракани и все уже забыть забыли - кто советский, а кто немецкий…
- Это точно, - поддакнул деду Карданов. - Забыли даже, как другие люди выглядят. Мы все уже помохнатели… Еще немного и начнут хвосты отрастать…
- Не понимаю я вас, товарищи, - холодным ветерком пахнуло от слов комвзвода. - Мы, рискуя шкурой, с жестокими боями выходим из окружения, попадаем, наконец, к своим, советским людям, а нас встречают, как врагов…
- Не шей нам этого, гражданин хороший, - возразил Карданов и направился к лучине, чтобы снять огар.
В сенях послышались шаги: вошел низкорослый человек в фуфайке, перетянутой ремнем, в просторных синих галифе, заправленных в сапоги с короткими голенищами. Это был старшина Востриков, с которым Александр Федорович ходил на клеверище. Из сапога выглядывала латунная рукоятка ножа.
- Товарищ командир, что будем делать с лошадями? У некоторых сбились подковы. - Красное, тугое лицо Вострикова смотрело на мир узенькими щелочками глаз. Руки неспокойно ошаривали портупею.
- В чем же загвоздка, старшина? Если надо, правьте дело… Думаю, хозяева не откажут в помощи? - И к Керену: - Батя, треба ваша подмога…
Александр Федорович даже обрадовался этим словам - не надо будет больше говорить на щекочущую нервы тему.
- Тык мы не против помочь, но нечем ковать: ни подков, ни ухналей в припасе нет. Молоток да щипцы…
- У нас все с собой, - старшина неуклюже развернулся и понес свое кургузое туловище на коротких ногах с разбегающимися в разные стороны ступнями.
Ковали лошадей в хлеву, где еще недавно блекотала коза Настя.
Карданов был на подхвате у опытного в таком деле Керена.
Подковы им дали новые, оплывшие густой смазкой и точно такие же были подковочные гвозди - ухналя. Они то и дело выскальзывали из рук в сухой старый навоз, из которого их тут же вылавливал луч фонаря с большим отражателем. Когда Востриков вместе с помощником - кавказского вида человеком - втаскивал в хлев пугливого рослого жеребца, Александр Федорович смятым шепотком привлек внимание Карданова: "Свети сюды, Лексеич… Что-то тут взабыль не так - подковы вроде не наши… Отделка не тая…"
А Карданова уже и самого сомнения заедали. В начале службы в ленинградской милиции не раз бывал в нарядах, когда приходилось возить старые седла в шорную мастерскую. Причем сдача и приемка шли no списку, в котором подробно отмечались все седельные дефекты. Потому и знал он, как выглядят чепрак, потник, подпруга, тебенки да стремена. Определить на глаз степень износа - для него не проблема…
Пока Керен привязывал жеребца, Карданов присмотрелся к седлу. Все было новенькое, с иголочки: в стременах почти не тронутые донца, проушины не задеты трением, подпружные ремни с еще не разбитыми перетягой отверстиями, без глянцевых поперечин, которые со временем оставляют на коже металлические пряжки. "Но с другой стороны если глядеть, - рассуждал про себя Карданов, - тех, кто идет в тыл, обеспечивают по первой категории, выдают все прямо с вещскладов. Оттого-то, возможно, такие новенькие, нетертые седла?.."
- Все, как у целки, - сказал Карданов.
Когда подкованного жеребца выводили из хлева, он вдруг озлился, норовя зубами ухватить за рукав Вострикова. А тот, пьянея свирепостью, почти повиснув на уздечке, изо всей силы саданул коня ногой в пах. Животное взвизгнуло, и Керен увидел направленный на него кровавый глаз.
- Кося, кося, - протянул он к лошади руку и стал оглаживать ее по шее, ворохнул густую подстриженную гриву и поразился сытости коня. Жеребец словно понял, с кем имеет дело, расслабил холку, пустив по шкуре волнистую рябь.
Часа через полтора они вышли из сарая во двор. Стояла промозглая ночь. Темноту кротко прочеркивал: лучик света, выбегающий из стены пуни. Карданов стал смотреть в нее.
Горели четыре стеариновые плошки, поставленные на старую колоду, приспособленную Кереном для рубки дров. Пришельцы приволокли ее из-за сарая, где доживала свой век довоенная поленница дров.
Вокруг колоды сидели и полулежали люди. Промеж них - воронело оружие.
Карданов уступил место Александру Федоровичу. При этом шепнул ему: "Осторожно, не вспугни".
Керен, заглянув в щель, не сдержался: "Ах, ты мать честная, я видь их, сволочей, предупреждал не курить на сене…"
Беженец силой оттянул деда от пуни.
- Да гори оно синим огнем, твое сено, - психанул Карданов. - Не об сене сейчас надо думать, а об шее… Там же немцы - сам слышал, как по-своему гыргычут…
- А можа, это какой переводчик? Они же в тыл шли…
- Да какой переводчик, Керен! Ты же сам только что доказывал, что подковы не наши, и я не слепой - сбруя новая и тоже не наша, кожа не та, стремена не те… и курят они сплошняком сигареты. А погляди, какой нахрап у этих молодчиков, того смотри к стенке начнут пристегивать. Надо что-то делать…
- А что тут делать? Молчать надо. Рот на клямку и молчать. Не видели, не слышали, не гадали. Мало ли, кто тут может крутиться. Не наше, мол, дело…
- Вот что значит, когда человек ни хрена в военной стратегии не соображает, - тупиковые нотки послышались в словах Карданова. - Ты пойми только одно: если это действительно переодетые каратели, то не за тем они затевали весь этот маскарад, чтобы поцеловать пробой и опять домой. Они хоть наши с тобой шкуры да натянут на барабан…
- Мы тут сбоку припека, - в голосе Керена послышалась вибрация. - Что они слепые - не видят, что кроме гражданских людей тут никого нет…
- Ошибаешься! Не забывай, что тут партизанская зона, и если они сюда заявились, то не для того, чтобы распивать с нами чаи. Будь спок, у них на нас с тобой, как ты говоришь, припасен кнут с пуговицей.
- А что ты предлагаешь?
Беженец на полуслове затаился. Распахнулась дверь, и во дворе замаячила долговязая фигура Федорова. Застыл столбом, видно, давая глазам свыкнуться с темнотой. Сориентировавшись, он двинулся в сторону пуни..
- Вот счас бы этого помощничка взять за горлянку да спросить - откуда будешь, голубарь?
Керен от таких слов аж поперхнулся.
- На всякий случай, - продолжал Карданов, - надо захватить из баньки автомат и гранаты… Потребуется - пустим их в ход…
- Эн, чего ты захотел… Опоздал, Лексеич, автомат с гранатами на дне мочилины отмокают. Скажи спасибо-своему мальцу и Гришке - нашли, черти, игрушки.
Плечи Карданова враз сузились и опустились.
- Врешь, Керен, врешь, кулацкая твоя душонка… Если ты это сделал… Если ты на это пошел… - рот беженца издал свистящий звук, и Александр Федорович понял, что разговор между ними закончился.
- Если, если… А если мы с тобой ошибаемся? Если это все же наши, советские, а ты стрельбу откроешь… Пуля - дура, мужик - хитер. Надо молчать и - все. Даст бог, пронесет и на этот раз…
- Ну что ж, Керен, надейся теперь на своего Единого.. Больше тебе ни одна душа не поможет… Будь ты неладен, Керен!
Несколько в стороне от хаты кто-то непроизвольно кашлянул, и беженец понял, что кругом расставлены часовые.
В избе его встретил сдержанный взгляд комвзвода. Он сидел на лавке, но уже не у стола, а рядом - лицом к двери. На куртке и штанах от высохших дождинок остались белые черемуховые разводы. Кубанка висела на приставленном к ноге автомате.
- Где старик? - комвзвода плотно обложил взглядом фигуру Карданова.
- Приспичило, во дворе…
- Сейчас придет мой помощник с картой, будем решать, когда выходить. Ты, борода, хоть на близир знаешь, где находится Лоховня?
Вопрос был с петелькой, и Карданов попытался ее обойти.
- Где Лоховня - знает каждый ребенок. Это не точка, это целый лесной массив. Двадцать километров вглубь, двадцать вширь.
- Значит, ты ходил туда?
- Кто?
- Дед Пихто, вот кто… В последний раз, кто из Лоховни наведывался?
Карданов понял: допрос по существу уже начался. В избу ввалился Федоров с Востриковым, за ними - еще двое вооруженных людей с Кереном впереди. Федоров - комзводу:
- Этот хмырь хотел дать деру, а вот куда - не говорит.
- Сейчас скажет, - комвзвода пружинисто поднялся с лавки. Его заляпанные грязью хромовые сапоги энергично прошествовали по избе, и было в их движении что-то неотступное, непререкаемое, что-то такое, от чего, казалось, зависел ход всей мировой истории.
Он встал напротив Александра Федоровича и словно вонзил в него взгляд. Глаза-вишенки, набрякшие злым нетерпением, чего-то выискивали на дедовом лице.
- Допросить! - комвзвода многозначительно глянул на Федорова, и Карданову показалось, что между ними идет какая-то игра.
Керен, цепляясь руками и ногами за обудверки, возвысил голос:
- Не за того меня, хлопчики, принимаете! Из хаты не пойду, спрашивайте, что надо, тута…
Из соседней комнаты со сломанным выражением лица выскочила Ольга.
- Не трожьте старика! - в ее голосе звенела непоправимая сорванность. Она ястребицей налетела на Федорова, но тот, не отпуская деда, оттолкнул женщину ногой.
К двери двинулся Карданов, но в этот момент звякнуло стекло и в проем глянуло дырчатое рыло автомата. Раздался зычный упреждающий голос: "Стоять на месте!"
С печки горохом скатились ребятишки. Забежав за кровать, стали наблюдать за происходящим.
Набирая голос, заревела Тамарка, к ней присоединилась Верка. Но она не плакала, а заводила себя переливчатым нытьем.
Ромка остался на печке. Встав во весь рост, из-за дымохода, он смотрел на людей, не понимая, что между ними происходит. До него долетали слова Федорова.
- Пойдешь, старый пень, сам или тебе помочь? - долговязый вместе с помощниками тянул Александра Федоровича в сени.
Уже за порогом Керен оглянулся и крикнул, адресуя слова Карданову:
- Лексеич, я ж трепался насчет мочилины. Думай так, чтоб сразу выдумать…
В другое время дед при таких словах обязательно перекрестился бы, но сейчас его руки были заняты - врастяжку его вели-волокли во двор.
Карданов понял, на что намекал Александр Федорович, и жалость с запоздалым раздражением разлилась горячим парком по груди. Он сказал комвзводу:
- Я что-то не понимаю вас, ребята. Что вам от нас, в конце концов, надо?
- Пожалели бы детишек, - это мама Оля, без особой надежды быть услышанной, подстроилась к беженцу. - Напугали всех до смерти… Отпустите старика, он ни в чем не виноватый.
- Нам надо от вас одно-единственное: чтобы вы помогли нам связаться с партизанами, - голос комвзвода наливался бронзовой звенью. Открытым движением он расстегнул кобуру.
- Помогая нам, поможете себе. Отказ сотрудничать с нами буду воспринимать как пособничество оккупантам. В военное время никто с вами миндальничать не станет… Даю, старик, пять минут на размышление.
- Ну что нового мы можем вам сказать? Вы и без нас знаете, что партизанский лагерь где-то в районе Лоховни. Идите и ищите их там.
- Нет, борода, это ты нас туда отведешь. Но прежде назовешь пофамильно командира и комиссара отряда.
До Ромки вдруг долетел нервный до икоты голос Вадима:
- Пап, ну неужели ты не видишь, что это наши. Наши же! Если не хочешь идти сам, разреши мне, я ведь знаю туда дорогу.
Мама Оля, перестав тереть ушибленное Федоровым место, застонала.
- Вот это уже другой коленкор, - комвзвода подошел к Карданову. - А ты мне врать, сволочь!