- Выходит, ты проделал свою гнусную штуку, когда тебе было двадцать два года... Что тебе понадобилось в болотах Мболе?
- Видя, что я молод и силен, общество поручило мне объездить дальние деревни и наладить сбор пальмового масла. Габон- самая жаркая, самая вредная, самая гибельная часть экваториальных лесов.
- Но все-таки ты был там не один?
- Меня сопровождали повар и два гребца.
- И ты потерял свою пирогу?.. Отвечай!.. Подожди, сначала выпей!.. Пей или я набью тебе морду!
Лабро пил и задыхался. Теперь все его тело было покрыто потом, как там, в Габоне, но этот пот был холодный. Тем не менее у него не хватило смелости лгать. Слишком много он думал об этом ночами, ворочаясь без сна. Если б не "это", он был бы порядочным человеком, и притом счастливым. Пережитое неизменно вспоминалось ему раз в два или три месяца, внезапно и так одинаково, что он называл это "своим кошмаром".
- Я не терял своей пироги,- признался он.
Жюль смотрел на него, нахмурив брови, силясь понять, поверить.
- Так что же?
- Что ж... ничего!. Было знойно... Кажется, меня трепала лихорадка. Мы трое суток сражались с насекомыми...
- Я тоже...
- Мне было двадцать два...
- Мне тоже. . Даже меньше...
- Я не знал Африки...
- А я?.. Пей!.. Пей живо, черт подери!.. У тебя была пирога, и ты все-таки...
Как мог мосье Лабро, бывший мэр Поркероля, как мог он в мирной атмосфере своего острова объяснить тот непостижимый факт?
- У меня был негр, гребец, из племени пагу, постоянно жавшийся ко мне. Это мне надоело...
В этом и была истинная причина его преступления. Да, он сознавал, что совершил преступление, и не искал оправданий. Если бы тридцать лет назад он просто убил человека, возможно, он больше не думал бы о случившемся. Но он поступил хуже и понимал это.
- Продолжай!.. Так ты не выносишь пагу? Нежная натура!.
Болота Мболе... Рукава рек с мутной водой, на поверхности которой беспрестанно лопаются большие пузыри, а в глубине копошится всякая нечисть. И нигде ни клочка твердой земли. Низкие берега покрыты такой густой растительностью, что сквозь нее почти невозможно продираться. И насекомые днем и ночью такие злобные, что большую часть времени приходится носить накомарник, под которым можно задохнуться.
Можно было плыть целый день, не встретив ни хижины, ни человека. И вдруг между корнями шандала он увидел пирогу и на этой пироге надпись:
"Руки прочь от этой лодки под страхом смерти.
Жюль".
- И ты взял ее?
- Простите меня!
- Я уже говорил тебе и повторяю: обращайся ко мне на "ты". Между нами оно удобнее. А со мной было так: я уже несколько дней подыхал с голоду и пошел пострелять дичи. А когда вернулся, то оказался вроде как пленником на острове.
- Я не знал.
Он не только взял пирогу, но злой демон его подзадорил ответить грубостью на запрет неизвестного. На самом объявлении, которое он оставил на виду там, где стояла пирога, он написал:
"Катись к чертовой матери!"
И храбро расписался: "Оскар Лабро".
- Простите меня! - повторял теперь пятидесятилетний человек, бывший путешественник.
- ...А вокруг меня в воде крокодилы и крокодилы.
- Да...
- А на суше - змеи и мерзкие пауки. А черные носильщики уже раньше бросили меня... Я был один как перст. Так-то друг мой!
- Еще раз прошу: простите меня!
- Ты подлец, Оскар.
- Да.
- Небывалый, удивительный, чудовищный подлец. И при всем том, ты живешь счастливо!
Говоря это, Жюль смотрел на прелестный розовый домик, утопавший в цветах герани, и на мадам Лабро, которая время от времени подходила к окну и выглядывала в него. Станет ли Лабро отрицать? Ответит ли он, что вовсе не так уж счастлив? Он не посмел.
Похлопывая себя по деревяшке, Жюль буркнул:
- Там я и оставил ногу.
И Лабро не посмел спросить, как: в зубах ли крокодила при попытке бегства или из-за какой-нибудь заразы.
- После этого я занимался чем попало. Ты не спрашивал себя, почему после первой открытки, посланной из Аддис-Абебы, я не явился сразу? Наверное, это внушило тебе надежду? А дело в том, что у меня не было ни гроша и приходилось изворачиваться, чтобы заработать на хлеб в пути... С моей деревяшкой, понимаешь?
Любопытная вещь! У него теперь был гораздо менее грозный вид, чем час назад, и временами, глядя на них, можно было подумать, что это двое старинных друзей. Жюль нагнулся над мосье Лабро, схватил его за лацканы халата, приблизил к нему лицо.
- Еще бутылку!.. Да, да, я пью... И ты будешь пить со мной всякий раз, как мне захочется... Это, право, не большое требование, а? Что у тебя с глазом?
- Несчастный случай,- ответил Лабро.
- Какой несчастный случай?
- Я откупоривал для жены бутылку... бутылку с уксусом... Горлышко отскочило, и осколок стекла попал мне в глаз.
- Здорово!.. Долго ты оставался в Африке?
- Десять лет. Три трехгодичных срока с отпусками... А потом меня отозвали в Марсель.
- И там ты стал чем-то вроде директора?
- Помощником директора. А пять лет назад я из-за глаза вышел в отставку.
- Ты богат? Нажил состояние?
Тут перед мосье Лабро забрезжила надежда. Надежда и одновременно тревога. Надежда отделаться деньгами. В конце концов, почему же нет? Даже на суде слова "под страхом смерти" не всегда означают, что осужденного казнят. Есть каторга, тюрьма, денежное возмещение.
Почему бы не денежное возмещение? Но только он не решится назвать цифру, боясь, как бы у того не разыгрался аппетит.
- Я живу в достатке... "
- У тебя рента, а? Какое приданое ты дал за дочерью Ивонной?
- Маленький дом в Гиере.
- У тебя есть еще... дома?
- Еще два... Они невелики.
- Ты скуп?
- Не знаю.
- Ну, да это неважно. Ведь это ничего не меняет.
Что он хочет этим сказать? Что не желает брать деньги? Что он держится за свою невероятную угрозу: "под страхом смерти"?
- Пойми, Оскар, если я что решил, то уж никогда не меняю. Дал слово, и все! Но я не тороплюсь...
Нет, ему это не снилось. Он сидел в знакомом кафе. Мосье Лабро видел кафе смутно, но оно было на месте. Голоса, которые раздавались вокруг, на террасе и внутри, были голосами его друзей. Виаль, босой, с неводом на спине, проходя мимо, бросил ему:
- Лодка в порядке, мосье Лабро.
И он бессознательно ответил:
- Спасибо, Виаль!
Никто, ни один человек не подозревал, что он приговорен к смерти. На суде, по крайней мере, есть средства защиты. Там адвокаты, репортеры, осведомляющие общественное мнение. Самый отъявленный негодяй иной раз может внушить сочувствие или жалость.
- В общем это будет зависеть главным образом от твоего острова, понятно?
Нет, он не понимал. И он снова увидел, как наклонилась бутылка и наполнился его стакан. Взгляд, которому нельзя было противиться, принудил его поднести вино к губам и пить.
- Того же самого, Жожо!
Он внутренне протестовал: пять бутылок, это невозможно. Он никогда не выпивал столько за неделю. Кроме того, желудок у него был склонен к неполадкам, особенно после Африки.
- А комната хороша? Надеюсь, она выходит на площадь.
- Конечно. Я скажу Морису.
Предлог, чтобы хоть на миг удалиться, войти одному в прохладный полумрак кафе, а главное - подышать не под свирепым и глумливым взором Жюля. Но тот заставил его снова сесть, положив ему на плечо руку, тяжелую, как свинец.
- Мы это сейчас увидим. Возможно, мне здесь понравится, и в этом случае у нас останется время, прежде чем мы...
Не мог ли Лабро усмотреть в этих словах слабый проблеск надежды? Если подумать, Жюлю не было никакого смысла его убивать. Он просто хотел, чтобы его содержали, хотел жить на чужой счет.
- Не думай этого, Оскар. Ты меня еще не знаешь.
Лабро ничего не говорил. Черты его лица оставались неподвижны. Глаз его, вернее глаза, нельзя было видеть за темными очками. Как же его собеседник угадал?
- Я сказал "под страхом смерти", правда? Но пока что мы можем познакомиться ближе. Собственно говоря, мы друг о друге ничего не знаем. Ты мог быть куцым и тощим, плешивым или рыжим... Ты мог стать подлецом, еще подлее, чем раньше. Ты мог быть также северного типа или бретонцем. И вот все выясняется, хотя мы и не ходили вместе в школу!.. А что, правда, будто твоя жена не очень покладиста, а?.. Конечно, она тебя изругает за то, что от тебя разит винищем, и за то, что ты до полудня сидел на террасе в пижаме. Смешно-таки, что у тебя такой вид в этот час. Жожо!..
- Умоляю вас...
- Это последняя... Одну бутылку, Жожо!.. Что я сказал? А, да, что у нас хватит времени, чтобы познакомиться ближе... Кстати, о рыбной ловле. У меня никогда не было ни времени, ни случая поудить. Завтра ты меня поучишь... А правда, что здесь ловится хорошо?
- Правда.
- И тебе удается ловить?
- Мне тоже... Как и другим
- Мы пойдем. Захватим с собой бутылки... Ты играешь в шары?.. Хорошо, я так и думал. Ты поучишь меня и в шары... Это время не пропащее, а? За твое здоровье!.. Под страхом смерти, не забудь!.. А теперь я пойду наверх и лягу.
- Не поев? - невольно воскликнул мосье Лабро.
- Милашка Жожо принесет мне завтрак в комнату.
Он поднялся пыхтя, сделал попытку найти равновесие, качнулся в сторону двери, но не попал в нее. Где-то раздался смех. Жюль повернулся, свирепо шаря глазами, и наконец обратился к Лабро:
- Позаботься, чтобы этого больше не было.
Протопав через кафе, он вошел в кухню, где, не обращая внимания на смотревших на него людей, стал приподнимать крышки кастрюль, а потом скомандовал:
- В мою комнату!
- Хорошо, мосье Жюль.
Послышался стук его деревянной ноги на ступеньках, потом - наверху. Все прислушивались. Судя по звуку, он всем весом плюхнулся на кровать, не дав себе труда раздеться.
- Откуда оп взялся?-спросил Морис, спускаясь по лестнице.- Если этот субъект рассчитывает остаться здесь...
Тогда мосье Лабро заговорил так, как тот, тоном, не допускавшим возражений.
- Придется! - сказал он.
Затем сделал полуоборот и, как был в пижаме и шлепанцах, перешел площадь под жарким солнцем полудня.
Белое пятно на пороге: это жена ждала его среди герани. И хотя он не отрывал от нее взора и напрягал волю, чтобы шагать прямо, он описал несколько дуг, прежде чем дошел до нее.
- Что это тебя так разобрало? Что ты делал на террасе в таком виде? Что это за история с перерубленным канатом, которую мне рассказал зеленщик? Кто этот тип?
Не имея возможности ответить на все эти вопросы разом, он ограничился ответом на последний.
- Это мой друг,- сказал он. А так как вино настроило его чуть ли не на возвышенный лад, он добавил, с настойчивостью пьяного делая ударение на каждом слоге: - Это мой лучший друг... Это более, чем друг... Это мой брат, слышишь? И я никому не позволю...
Если б он мог, то поднялся бы наверх и лег натощак. Но жена этого не допустила.
В пять часов пополудни в "Ноевом ковчеге" все еще не было слышно никакого шума из комнаты нового жильца. И он не храпел.
А когда в тот же час любители игры в шары постучались к мосье Лабро, мадам Лабро приоткрыла дверь и пристыженно шепнула:
- Тс!.. Он спит... Он сегодня не в своей тарелке.
Глава 3
- Насади-ка мне новую пиаду, Оскар!
Они сидели в лодке, которую в блаженном ритме поднимало и опускало мерное и медлительное дыхание моря. В этот час море почти всегда было гладкое, как атлас, так как бриз поднимался намного позже восхода солнца, незадолго до полудня. Море и небо приняли радужные тона, напоминавшие внутреннюю сторону створок устрицы, а неподалеку от "Зеркального шкафа", на некотором расстоянии от мыса, которым кончался остров, высилась совершенно белая скала Мэд.
Как и предвидел колченогий, он страстно увлекся рыбной ловлей. Это он чаще всего будил Лабро свистом около пяти утра.
- Не забудь вино! - напоминал он ему.
Моторчик начинал гудеть, и "Зеркальный шкаф" взбаламучивал воду пенистой кормовой струей вдоль пляжей и бухточек до самой скалы Мэд.
Однако Жюль терпеть не мог насаживать на крючок пиады, как в Поркероле называют рачков-отшельников. Приходится молотком или большим камнем разбивать панцирь, тщательно вылущивать животное, чтобы не поранить его, и наконец насаживать на крючок.
Эта работа лежала на Лабро, и у него из-за возни с лесой компаньона не хватало времени, чтобы удить самому. Жюль глядел на него, свертывая и зажигая сигарету.
- Скажи-ка, Оскар... мне пришло в голову...
Каждый день у него возникала новая идея, и он говорил о ней самым сердечным тоном, словно оказывая доверие другу. Раз он сказал:
- Моя первоначальная мысль была задушить тебя. И знаешь почему? Потому что как-то в баре - уже не помню где - одна женщина заявила, что у меня руки душителя. Сейчас у меня случай испробовать, правда?
Он поглядел на шею Оскара, потом на свои руки, покачал головой.
- Ты знаешь, это дело становится все сложнее и сложнее. Раньше я думал, что убью тебя, все равно как, а потом будь что будет... Ты понимаешь, что я хочу сказать? У меня не было причин, чтобы очень цепляться за жизнь. В сущности, могу тебе в этом признаться, мне было любопытно, как меня арестуют, как я отниму время у множества людей: полиции, судей, красивых дам, репортеров... Громкий процесс, а? Я выложил бы им все, что у меня на душе. А господь знает, что у меня на душе немало. Я вполне уверен, что мне не отрубили бы голову. А тюрьма - ничего особенно неприятного. Теперь представь себе, что я вновь обрел вкус к жизни... Как это все усложняет! Ведь я должен убить тебя так, чтобы меня не сцапали. Ты видишь, какая проблема, дорогой мой!
- Это было так давно...
Жюль хлопнул себя по деревянной ноге.
- Разве это когда-либо было отменено?
- Мы тогда не знали друг друга.
- Тем больше оснований, старина!.. Пет! Мне надо комбинацию. Сейчас у меня блеснула мысль, что это может случиться, когда мы будем в море, как сейчас... Кто нас сейчас может видеть? Никто. Ты умеешь плавать?
- Немного умею.- Он тут же раскаялся в этом искушающем "немного" и внес поправку.- Я всегда плавал довольно хорошо.
- Но ты не поплывешь, если получишь кулаком по черепу. А удар кулаком по черепу не оставляет следов. Мне надо научиться управлять лодкой, чтобы я мог вернуться один в порт. Насади мне новую пиаду!..
- Надеюсь, ты перестанешь встречаться с этим прохвостом! - говорила мадам Лабро.- Надеюсь также, что не ты оплачиваешь все то вино, которое вы пьете с утра до вечера.
- Да нет! Да нет же!..
Если б она знала, что он оплачивает не только вино, выпиваемое Жюлем, но и полный его пансион в "Ноевом ковчеге"!..
- Послушайте, мосье Лабро,- сказал хозяин "Ковчега".- Мы видели у себя разных постояльцев. Но этот ведет себя невозможно. Вчера вечером он пытался преследовать в коридоре мою жену. Позавчера это была Жожо. Она теперь отказывается входить к нему в комнату. Он будит нас среди ночи, начиная дубасить в пол своей деревяшкой, и все это, чтобы потребовать стакан воды и аспирина. Он буянит по всякому поводу, отсылает блюда, которые ему не нравятся, высказывает свое недовольство в присутствии других жильцов... Я больше не могу терпеть.
- Я тебя прошу, Морис... Если ты питаешь ко мне хоть какие-нибудь дружеские чувства...
- Для вас я готов многое сделать, мосье Лабро. Но для него... нет!
- Потерпи еще две недели!..
Две недели, неделю... Выиграть время... Избежать катастрофы... Нужно было еще умиротворять игроков в шары: они больше не желали иметь дело с таким нахалом.
- Надо тебе сегодня поиграть, Виаль... И попроси Герси прийти... Скажи ему от моего имени, что это очень важно. Совершенно необходимо, чтобы он пришел...
Лабро так унижался, что слезы выступали у него на глазах.
Иногда он говорил себе, что Жюль сумасшедший. Но это ничего не меняло. Нельзя ли добиться, чтобы его заперли?
Нет, Лабро не мог явиться в полицию и заявить: "Этот человек угрожает убить меня". У него нет никаких доказательств. Ничего не доказывают даже открытки, над которыми все смеются.
Неужели он должен дать себя убить? Неужели он должен - что еще хуже - жить неделю за неделей, может быть месяцы, с мыслью, что в какой-то час, ничем не отличающийся от других, и в миг, когда он того меньше всего ожидает, Жюль своим дружеским и в то же время глумливым голосом скажет: "Час настал, Оскар!"
Он садист Он тщательно укрепляет страхи компаньона. Как только Жюль замечал, что Лабро удалось немного успокоиться, он мягко говорил "Не проделать ли нам это сейчас?"
Еще это "нам", такое свирепое! Словно он получил от Лабро согласие, и тот, подобно сыну Авраама, добровольно пойдет на заклание.
- Ты знаешь, Оскар, я постараюсь, чтобы ты как можно меньше страдал Я вовсе не такой злой, как может показаться. Это займет не больше трех минут..
Лабро пришлось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что он не спит, что он не во власти чудовищного кошмара.
- А что если я вам дам денег, чтобы устроиться в другом месте?
- Оскар!
Строгий призыв к порядку
- Остерегайся когда-либо так говорить со мной. Если это повторится, конец наступит немедленно. Понял? Немедленно!
И тогда короткая фраза человека с деревянной ногой начала выдвигаться на первый план. Что в точности он сказал в тот миг, когда выловил двухфунтовую макрель? "Как бы ты взялся за это?"
Эти несколько слов стали для Лабро в некотором роде откровением. Вообще говоря, то, что мог сделать Жюль, мог сделать и он. Жюль сказал: "Я уверен, что есть способ убить тебя так, чтобы меня не сцапали".
Почему это не может быть обоюдным? Почему бы Лабро не избавиться от своего притеснителя? Когда эта мысль блеснула у него впервые, он испугался, как бы не прочли ее у него на лице, и порадовался, что носит темные очки.
С этой минуты он начал следить за компаньоном. Он каждое утро видел, как тот после третьей бутылки утрачивал интерес к рыбам, оседал на дно "Зеркального шкафа" и постепенно впадал в более или менее глубокое забытье. Вправду ли он спал? Не продолжал ли он исподтишка наблюдать за хозяином лодки?
Для проверки Лабро быстро поднялся и увидел, как глаза Жюля приоткрылись, злобно сверкнули, и бас Жюля пробубнил "Что ты делаешь?"
У Лабро был заготовлен правдоподобный ответ, но он дал себе зарок больше не производить подобных опытов, чтобы не пробудить подозрений. Ибо не сомневался, что тогда "это" произойдет немедленно.
- В общем,- сказал Жюль,- поскольку течение утром почти всегда направлено с востока на запад, тебя понесет примерно по тому же пути, что и лодку, и, возможно, выбросит па берег недалеко от порта.
Он проследил взглядом курс на тихой воде. Лабро тоже смотрел. Только он видел не тот труп.
- Это, понимаешь ли, надо сделать, когда ты будешь на ногах. Потому что ты слишком тяжел. Если мне придется поднимать тебя, чтобы бросить в воду, я легко могу перевернуть лодку и очутиться в море вместе с тобой.