– До их машины не одна миля, – ответил Леонард. – До Ноу Энтерпрайз. У них по одной ноге сломано. Кроме того, это ты не хотел, чтобы я их убил. По мне, лучше бы им лежать в Сабине, чтобы их рыбы ели.
– Экий ты хладнокровный, брат.
– Совершенно.
Мы думали, что придется поискать, где выступает "Госпел Опри", но, проезжая, увидели народ, собравшийся на представление. Большую толпу.
– Только внутрь запускают, – сказал Леонард. – Сколько времени? Девять? Или десять? Никогда не думал, что Иисус так допоздна зависал.
– Точно. Он обычно рано ложился и рано вставал.
Достав револьвер, я убрал его под рубашку сзади. Рукоятку топора и все, что с ней было связано, мы оставили на заднем сиденье. Подойдя ближе, мы увидели, что толпа растет.
– Что тут такое? – спросил я пожилого мужчину с тросточкой.
– "Госпел Опри", как обычно. Сегодня шоу молодых дарований. Неужто не знаете?
– Нет, не знаем, – ответил я.
– Веселее, чем цирк с обезьянами. Поют, танцуют, разыгрывают комедии. Отличное развлечение.
– Тебя впустят, сынок, – добавил он, поглядев на Леонарда. – Хотя я помню времена, когда не впустили бы.
– Боже, как времена меняются, – ответил Леонард.
Оглядевшись, я увидел, как люди по очереди заходят через другую дверь, боковую.
– А это кто? – спросил я старика.
– Дарования. Записываются на выступление.
– Тогда пошли, Хэп, – сказал Леонард.
И мы встали в очередь вместе с дарованиями.
– Веселее, чем цирк с обезьянами, – сказал я. – И таких, как ты, пускают, Леонард.
– Ну, сэр, точняк, что этим заправляют белые голодранцы. Точняк.
Внутри сидел за столом невысокий мужчина. Сделав скучающее выражение лица, он спросил наши имена, и мы их назвали, без фамилий. Леонард сказал, что мы исполним песню.
Конечно же, мужик не нашел нас в списке.
– Мы в программе, – сказал я. – Звонили заранее, и все такое. В Овертоне нас считают уникальными.
– Овертон такого размера, что его переплюнуть можно, – сказал мужчина.
– Угу, но мы здесь, и мы не маленькие.
Он ненадолго задумался.
– Вот что. Есть двое парней, которые играют на волынках и которые отменили выступление. В прачечной килты потеряли или что-то вроде. Я отдам вам их место. Вы не регистрировались, но так сойдет. Так будете петь?
– Аки птички долбаные, – сказал Леонард.
Мужик поглядел на него и медленно улыбнулся. Вряд ли Иисус всегда пребывал в доме сем. Он махнул нам рукой, и мы пошли дальше.
– Певцы? – переспросил я.
– Уникумы, – ответил Леонард.
Все сработало, и нас отвели за кулисы. Там уже вовсю готовились. Старый мужчина в чем-то вроде сержантской формы, толстый и лысый, дышащий так, будто ему не хватало кислородной подушки, держал куклу для чревовещания, одетую рядовым, в пилотке, и все такое. Скажу я вам, терпеть я не могу чревовещателей. Когда я был ребенком, как-то вечером увидел старый фильм "Глубокой ночью", из нескольких новелл. Одна из них была про чревовещателя, чья кукла отняла у него жизнь. Перепугался до чертиков. Потом нервничал, только увидев кусок дерева, вырезанный для куклы. А эта кукла выглядела так, будто над ней поработали крысы и человек с ножом для колки льда.
– И давно этим занимаетесь? – спросил я.
Он со свистом вдохнул, прежде чем ответить.
– Я зарабатывал этим нормальные деньги. А сейчас никуда не берут, только на эти шоу дарований и детские праздники. Не так все хорошо, как прежде. У них теперь этот клятый Интернет есть. Ох, парни, вы же на меня не наябедничаете, а? Они же хотят, чтобы мы слова лишнего не сказали.
– Ни хрена не скажем, – ответил Леонард.
Старик рассмеялся.
– У вас ничего выпить не найдется, а?
Мы сознались, что нет.
– Ну и ладно. Просто спросил.
Он немного тряхнул куклу, поднялась пыль.
– Рядовой Джонсон пообносился. Жена раз ножом его ткнула, а еще меня им по голове молотила. Повреждения были и у меня, и у него. Сознание потерял, старый пердун, а очнулся в памперсе.
Усмехнувшись собственной шутке, он продолжил:
– Денег не было, чтобы его починить. Приходится по ходу представления делать вид, что закрытый глаз – то, что и было задумано. Это добавляет изюминку.
– Еще бы, – сказал я. – Вы их сразите наповал.
Оставалось надеяться, что он не сразит наповал себя. У него было красное лицо, он тяжело дышал и выглядел так, будто у него в любой момент может случиться инсульт. Может, насчет старого пердуна и обморока он и не шутил.
Мы все стояли, выстроившись в ряд и глядя в сторону сцены. Там выступали танцоры. Группа играла и пела, словно хор умирающих коров, а танцоры плясали так, будто у них были деревянные ноги. Потом выступал молодой горбоносый парень, игравший на скрипке так скверно, как будто он бревно пилил. От такого визга даже зад сморщится.
– Сестры конкурс выиграют, – сказал старик. – Я их еще не видел, но они скоро покажутся. Сучки с дырками сушеными. Каждую неделю выходят и выигрывают пять сотен долларов. Гимны клятые. Заставляют народ вспомнить об Иисусе, и все считают себя обязанными за них голосовать. Блин, мне пора.
Старик заковылял на сцену в обнимку с жуткой куклой, подобрав по пути табурет. Его выступление было таким ужасным, что мне хотелось повеситься на веревке от занавеса, но все-таки я восхитился стариканом. Не сдается. Свистит, хрипит, но старается владеть голосом. К концу выступления кукла выглядела здоровее его самого.
Он вернулся, с табуреткой и куклой. Сел на табурет.
– Попытался взять высокую ноту, когда рядовой должен был запеть "Буги-вуги Багл Бой", и чуть не обгадился. Такое ощущение, что ребра сместились.
– Вы хорошо выступили, – сказал я.
– Хорошо я выступал полсотни лет назад, весенним утром, перед этим всласть потрахавшись. Вот тогда я хорошо выступал. По крайней мере, так мне приятнее об этом вспоминать. Может, это было и днем посреди лета, и я с телкой в лесу трахался.
– Просто присядьте и отдохните, – сказал я.
– Уж ты прав, – ответил он. – Точно ничего выпить нет?
– Точно.
На сцену вышла другая танцевальная группа, следом за ними должен был выступать парень, который жонглировал кеглями из боулинга. Мы с Леонардом принялись оглядываться. Место не выглядело так, будто здесь могли бы держать проституток. По крайней мере, если их не использовали забесплатно, пока не затрахают окончательно. Оно не выглядело как место, где кто-то продает наркотики. Просто было похоже на место, где проводят скверные шоу. Конечно, хорошее прикрытие, но я засомневался.
Я заметил, что тех, кто закончил выступление, уводят одной и той же дорогой и что по обе стороны входа на темную лестницу стоят крепкие парни. На церковных дьяконов они не походили, но я решил так их для себя называть. Оставив Леонарда, я подошел к ним и заглянул дальше.
– А что там такое? – спросил я.
– Частная собственность, сэр, – сказал один из них, выходя вперед.
Я вернулся к Леонарду.
– Там наверху целый этаж еще, – сказал я.
– С другой стороны от сцены тоже лестница, – ответил он. – Даже отсюда видно. И тоже быки на охране.
Я поглядел. Точно. Еще двое парней. Если те двое, что поближе, уж точно не дьяконы, то те даже не из хора. Почему-то я сомневался, что наверху хранились книги с гимнами.
– Бастер с черной братвой не водится, – сказал Леонард, – одни белые громилы.
– Не так уж давно такие, как он, вообще твоих братьев не впускали и, возможно, привыкли к этому.
– На самом деле не так, – сказал Леонард. – Они сюда входили, и ты это знаешь.
– Ага, в качестве уборщиков, – ответил я. – А еще по лестнице сзади, и садились только там, на балконе.
– Деньги ниггеров ничем не хуже других, – сказал Леонард. – Знаю. Как-то раз сидел там на балконе и плюнул на голову белому парню.
– Не делал ты такого, – сказал я.
– Нет, но помечтать-то можно.
Мы шепотом обсудили план представления, и вдруг объявился коротышка, который нас регистрировал.
– "Сладкие Девушки" заболели, – сказал он.
– Кто? – переспросил я.
– Певицы, что госпелы поют, я же говорил, – сказал старый чревовещатель, подходя к нам. – Памперсы для взрослых скомкались, вот и выйти не могут. Или услышали, что выйдет петь молодая девушка, и решили слить. Знаю, они здесь. Я их видел, этих самодовольных задниц.
– Хватит уже, – сказал коротышка.
– Простите, – сказал чревовещатель и заковылял обратно к табурету.
Я думал о других вещах и не заметил молодой девушки, на самом деле. Но вроде бы вспомнил, что она исполняет песню Пэтси Клайн, и неплохо.
– "Сладкие Сестры" сказали, что заболели, – повторил коротышка.
– Обе сразу? – спросил Леонард.
– Это случилось с ними внезапно, так что вы двое следующие.
– Ого, – сказал я.
Леонард схватил меня за локоть.
– Ладно тебе, я еще помню "Старый обветренный крест".
– Издеваешься? Мы действительно выйдем на сцену?
– Я пою в душе, – ответил Леонард. – Все сделаю, как надо.
– Вот черт.
Ну, мы вышли, и я тоже вспомнил старую песню. Я атеист, но хорошие госпелы мне нравятся, время от времени. Своего оркестра у нас не было, но местный знал мелодию, типа того, хотя я не помню, чтобы в ней было соло на тубе. И мы начали. Леонард пел хорошо, на самом деле очень даже. Я, типа, подпевал, когда он подымал руку, давая мне знак, но потом забыл слова и начал петь всякую ерунду.
– Уволен, – сказала мне старая леди в первом ряду, в кресле-каталке.
Леонард допевал, а я прищелкивал пальцами, пытаясь выглядеть круто. Будь у меня темные очки, я бы их скинул.
Когда мы более-менее закончили, все явно были счастливы, что мы уходим со сцены. Кто-то даже кинул в меня смятым бумажным стаканчиком, но промахнулся, обормот.
Мы вышли со сцены.
– Проклятье, Хэп, ты все запорол, – сказал Леонард. – Мы могли выиграть деньги. Вернее, я мог.
– Я не смог петь дуэтом, поскольку до сих пор мы ни разу не пели вместе. Да и вообще выходить на сцену не собирался.
– А я вот всегда хотел.
– Ты пел отлично, только не думай, что это станет твоей второй работой, – сказал я.
– Что до тебя, так тебе нечего и думать о такой. Ладно, посмотрим, сможем ли найти Тилли.
– Если она жива.
– Она жива, и они за все это заплатят. А если она мертва, то заплатят с процентами.
Тилли мне не особенно нравилась, но мне нравилась Бретт. А Бретт называла Тилли согнутой веточкой. "Хэп, она согнутая веточка. Согнутая, но не сломавшаяся, – говорила она. – Она может выдержать бурю и остаться целой".
Но до сих пор она была посреди бури, как я понимал, и если информация правильна, то она этого не заслужила. Это даже хуже того, что следовало бы делать с политиками.
Мы двинулись к лестнице с той стороны, где вышли со сцены, рядом с мальчиками из хора. Стоящий рядом мужчина показал в сторону выхода. Упитанный парень в линялом лиловом костюме из синтетики, достойном музея.
– Плохо было, парни, – сказал он. – Реально плохо.
Не обращая на него внимания, мы пошли к лестнице.
– Не сюда, – сказал он, хватая меня за рукав. Я стряхнул его руку и пошел дальше. Похоже, почти никто из присутствующих понятия не имел, что творится наверху, понятия не имел, что человек, заведующий "Евангельской Оперой", столь же преподобен, как лезвие тесака.
– Эти парни шутить не станут, – сказал тот, что хватал меня за рукав. Он имел в виду двоих парней у лестницы. Они шагнули вперед, один ко мне, второй – к Леонарду.
– Вы сюда не пойдете, – сказал мальчик-хорист, оказавшийся передо мной.
Я треснул ему по яйцам, он слегка согнулся, и я тут же отвесил ему хук правой. Ударившись о стену, он ринулся на меня, взбешенный. Я снова ударил его, прямым правым в челюсть. Упав на колено, он попытался выхватить из-под пиджака пистолет. Я достал свой и ударил им ему по голове. Он упал на четвереньки, и я снова его ударил. У него подогнулись локти, будто он не смог отжаться от пола, и растянулся на полу. Только в этот момент я почувствовал, что моя нога очень болит там, куда ударил рукояткой топора Кевин. Я хотел пнуть противника ногой, но передумал.
Глянул на Леонарда. Его противник уже лежал без сознания у лестницы. Думаю, он уложил его одним хорошим ударом кулака. Перевернув своего, я забрал у него пистолет, и у меня оказалось по пистолету в каждой руке. Я пошел к лестнице следом за Леонардом и тут услышал со стороны сцены смех. Видимо, хоть у кого-то что-то получилось. Может, удачная шутка.
Когда я поднялся по лестнице, Леонард уже забрал у своего противника пистолет и взвел курок. Я обернулся, глядя, заметили ли дьяконы, что мы затеяли. Если нет, то скоро поймут. Тот, что меня за рукав хватал, им скажет. Он, может, и не знает, что там происходит, но он четко знает, на кого он работает.
Конечно, если мы ошиблись и наверху просто зал для игры в бинго, нам многое придется объяснять. Хотя нам и так многое придется объяснять.
Дьяконы очнулись. Они пробежали по сцене между танцорами, мужчиной и женщиной в костюме лошади. Мужчина был сзади, там, где задница. Я это увидел, поскольку немного спустился, когда услышал топот ног. Певчие врезались в лошадь, свалив ее, мужчина и женщина выпали из костюма, сказав нечто, что не ожидаешь услышать на "Госпел Опри". Думаю, Господь сделал большую черную отметку в книгах их жизней.
Дьяконы не достали оружие и буквально налетели на меня, так быстро они бежали. Увидев револьвер и пистолет, который я забрал у одного из мальчиков-хористов, они стали как вкопанные. Будто заледенели.
– Вы действительно сдохнуть хотите? – спросил я.
Один мотнул головой и побежал обратно по сцене, мимо лошади, которая снова стала единым целым. Где-то играли труба и пианино. Лошадь танцевала, время от времени проклятая труба выдавала отдельные ноты. Чтоб ему сквозь землю провалиться, парню с этой тубой.
Другой дьякон, тот, что не побежал, поднял руки.
– Тебе придется, по крайней мере, забрать у меня пистолет, чтобы я мог сказать, что был без оружия.
– Пойдет, – сказал я. – Доставай его медленно.
Он сделал это, присел, положил пистолет на пол и отошел назад.
– Не хочу проблем, – сказал он.
– Это здорово, поскольку настроение у меня хреновое, – ответил я.
Он попятился и пошел по сцене быстрым шагом. Пара в костюме лошади только что закончила выступление. Женщина сняла лошадиную голову и бросила зрителям. Хорошо бы, она попала в ту старую леди в кресле-каталке, подумал я, которая сказала, что я уволен.
Подобрав пистолет, небольшой, калибра девять миллиметров, я снова пошел вверх по лестнице. Леонард меня ждал.
– В туалет ходил? – спросил он.
– Разоружал одного джентльмена, – ответил я.
Леонард показал на дверь своим пистолетом.
– Дверь одна. Посмотрим, что за ней? Девушка или тигр?
– Думаю, там могут быть оба, – сказал я.
Мы быстро прошли по коридору, и Леонард пнул дверь ногой. Дверь распахнулась внутрь и повисла на одной петле, а потом упала. Туалет. Пустой.
– Они сортир охраняли? – сказал Леонард. – Неужели?
Возможно, здесь был проход дальше, но мы его сразу не заметили, а искать было немного некогда. Заткнув пистолеты за пояс и прикрыв рубашками, мы спустились по лестнице и прошли за кулисами. Народ с "Евангельской Оперы" ничего не понял и не испугался. Представление продолжалось, как бы то ни было. Сейчас было нечто вроде комедии. Когда мы подошли к другой лестнице, то миновали мужчину и женщину, выступавших в костюме лошади. Они злобно на нас посмотрели.
– Вы этот беспорядок устроили? – спросила женщина.
– Нет, мэм, – ответил я, не останавливаясь. Мы пошли на лестницу, ту, что охраняли дьяконы. Подымаясь, достали пистолеты. Увидели коридор и две двери.
– Ты в одну, я в другую, – сказал Леонард.
Выбрав двери, мы кивнули друг другу и вышибли их ударами ног. Моя сразу слетела с петель, судя по всему, очень старая. Входя внутрь, я слышал, как Леонард продолжает пинать свою.
В комнате стояла кровать и небольшая лампа, справа, а еще стоящие в ряд четыре кресла. Чтоб мне сдохнуть, если я вру, но в этих креслах сидели четверо мужчин. Тот, что ближе ко мне, читал газету. Будто у брадобрея в ожидании своей очереди. Тилли лежала на кровати, поверх нее лежал голый мужчина, и его задница прыгала, словно баскетбольный мяч. Тилли, по сути, здесь не было, она была где-то еще. Глаза у нее были открыты, но с тем же шансом они могли быть и закрыты. Она была худая, как скелет. Похоже, ее некоторое время не кормили ничем, кроме того, что давали через иглу. Сейчас она выглядела как Бретт, прошедшая через концлагерь, и это взбесило меня еще сильнее.
Четверо мужчин встали. Они были одеты, только один разулся, поставив ботинки под кресло. А другой был в форме полицейского и уже положил руку на рукоять пистолета. Судя по всему, слегка отлучился со службы, чтобы немного потрахаться и дунуть.
В этот момент в дверь ворвался Леонард. Коп выхватил пистолет, и я тут же выстрелил в него. Пуля попала в руку, он упал на пол и стал кататься, будто Кудрявый из "Трех Идиотов".
– Не стреляйте в меня, только не стреляйте! – вопил он.
Кровь забрызгала все вокруг.
Трое других кинулись было бежать, но Леонард обматерил их с ног до головы, и они сели, будто снова ожидая очереди. Будь прокляты их матери.
– Где этот козел? Бастер? – спросил я.
Никто ничего не сказал.
– Он задал вам вопрос, – сказал Леонард. – Можете молчать, но мы вам пальцы на ногах отстрелим. А потом и члены.
К этому времени мужчина на кровати слез с Тилли и стоял рядом, прикрыв пах рукой.
– Будь у меня такая индюшачьая шейка, как у тебя, я бы ее тоже прятал. Но я специалист по хренам, и этот особенно уродлив.
– А он разбирается в хренах, – сказал я.
Мужик в полицейской форме перестал кататься по полу и спрятал голову под кресло.
– Я ранен, я ранен, – твердил он.
– Без дураков, – добавил я.
Подойдя к кровати, я услышал, как тяжело дышит Тилли. Снял с края кровати одеяло и укрыл ее. Поглядел на голого мужика, прикрывающего пах, и окончательно взбесился. Не знаю, что на меня нашло, но я просто не мог смириться с тем, что такие люди живут на этом свете, такие, которые в состоянии сидеть в креслах и ждать очереди покрыть девочку, накачанную наркотой. Я ударил голому мужику ногой по яйцам, потом пистолетом по голове, а потом принялся за трех остальных, перед этим пнув ногой полицейского и отбросив подальше под кровать его пистолет.
Я бил этих троих пистолетами, с обеих рук. Так быстро, что, наверное, в этот момент походил на многорукого Шиву. Они пытались бежать от меня, но Леонард пинками возвращал их обратно, а я просто не останавливался. Я понимал, что неправ. Понимал, что веду себя дико. Чувствовал себя ужасно, но в то же время чувствовал себя правым.
Очень скоро все они умылись кровью. Двое упали на пол. Еще один свалился в кресло. Голый лежал на полу и не шевелился, на боку, залив пол перед собой рвотой, и в воздухе повис кислый запах.
– О’кей, – сказал Леонард. Подошел к тому, что был без обуви, и приставил ему к носу пистолет. Тому, кто упал в кресло. – Где Бастер?