Сильно загазованная атмосфера отсека жгла глаза. Задержав дыхание и сделав несколько шагов вслед за Сан Санычем, Андрей успел заметить, что боцман быстро несет обмякшее, но еще живое тело Гороха к межотсечному люку. Да, это точно Горох, хотя самого Федора узнать было непросто: расплавленная резина скальпом снялась с лица и головы подводника вместе с кусками кожи и волосами.
Подняв чей-то уже распакованный ПДУ-2, Андрей попытался немного подышать с его помощью. Практически бесполезная попытка. Постепенно перед глазами все поплыло, и Андрей стал проваливаться в небытие. Успел подумать: неужели конец? Как-то все буднично получилось…
Часть вторая
За бортом
9
"Цветы и конфеты я не пью"
Солнечный зайчик на белом потолке весело прыгал и резвился. Пахло стерильными бинтами и йодом, а на фоне зашторенного окна возвышалась стойка капельницы с перевернутой вниз горлышком стеклянной банкой. Где-то неподалеку неугомонный Сан Саныч с кем – то громко спорил, монотонно доказывая свое:
– А я вам, девушка, говорю, что мне туда можно. Он меня услышит и сразу же придет в себя… Ведь мы с ним из одного экипажа!
– Где это я? – подумал Андрей, но сил уточнять и развивать данную мысль не было никаких.
Тем временем женский голос у изголовья радостно объявил: "Наталья Николаевна, зовите врача, больной открыл глаза!"
– Какой, на фиг, больной, – прислушался Андрей. – А где же лодка, где отсек? Я, получается, в госпитале нахожусь?
Опять крики, недовольные возгласы, возня и сопение и, наконец, зависшая над кроватью радостная физиономия Сан Саныча, которого кто-то упорно пытался оттащить в сторону:
– Андрюха, дорогой ты мой! Очнулся! Наконец-то! Ну, теперь все будет нормально, я побегу сейчас Бате звонить. Вот наши мужики обрадуются! – слегка дрогнувшим голосом скороговоркой пролепетал главный боцман.
Упиравшегося изо всех сил Сан Саныча медсестры все-таки выдворили восвояси. Вскоре появился и врач. Приподняв веко и заглянув Андрею прямо в беззащитный глаз, он, очевидно, остался доволен:
– Ну что я вам, коллеги, скажу… Он молодец. Выкарабкался. Еще дня три в реанимации пусть полежит, и можно переводить в палату.
Через неделю Андрей уже находился в одной из палат нейрохирургического отделения главного флотского госпиталя, где кроме него чинно и благородно возлегали на своих широких койках трое пациентов: штурман с большого противолодочного корабля "Адмирал Харламов" Сергей Акелов, бортинженер "Ту-95" Саня Кащеев и подводник с дизельной лодки класса "Варшавянка" Олег Сорокин.
От желающих навестить Андрея не было отбоя. Первым, кто прорвался к нему в палату, был, конечно, вездесущий Сан Саныч. Он-то и рассказал, чем завершился тот злополучный выход на глубоководное погружение…
…После того как боцман вынес Гороха, он тотчас вернулся назад. Но, как это нередко случается, благое дело обернулось дополнительными проблемами. Разведчики, выявляя обстановку и спасая людей, несколько раз переходили в шестой отсек, куда через межотсечный люк проник воздух, и процесс горения возобновился. Верный Сан Саныч отыскал Андрея под грудой тлеющих ящиков, свалившегося от качки ЗИПа, с разбитой головой, обгоревшего и без признаков жизни. Позже очевидцы рассказали Андрею, как, вынося его на руках из отсека, главный боцман бежал и, словно раненый белый медведь, ревел во всю силу своих легких, немедленно требуя доктора и помощи.
Андрея удалось спасти. С трудом, делая искусственное дыхание, вкалывая стимуляторы сердечной деятельности и просто благодаря Его величеству Провидению. Когда Андрей сделал первый вздох, боцман, все время находящийся рядом, издал победный клич и смачно расцеловал доктора – молодого и прыщавого выпускника Военно-медицинской академии имени Кирова, громогласно пообещав лейтенанту, мол, тот заслужил от него в подарок ящик коньяку. Но в сознание Андрей не приходил. Вертолетами шестерых раненых доставили во Флотоморск. Самыми тяжелыми были Андрей и Федя Горохов. Их сразу же поместили в реанимационное отделение. Горох оклемался уже через день, а Андрей долго находился в коме. Пока врачи сражались за жизнь подводников на берегу, атомоход в сопровождении кораблей охраны водного района был препровожден в родную базу. Из седьмого выгрузили шесть сильно обгоревших и обезображенных мертвых тел.
– Итого, значит, мы потеряли девять своих товарищей…Троих – в шестом и шестерых – в седьмом…Царство им небесное и подводное да вечная память… А ты, Андрюха, будешь жить долго, коль с того света вернулся, – подытожил свой рассказ Сан Саныч и заботливо поправил подушку. – А еще я тебе хочу сказать вот что: если бы ты тогда Гороху свой ИП не отдал, помер бы Федька. Не успели бы мы его вытащить. Как пить дать, помер бы!
– Саныч, спасибо тебе, что не бросил, – Андрей почувствовал, как предательский комок подкатил к горлу. – Сколько буду жить – не забуду…
Главный боцман был растроган не меньше и, чтобы скрыть смущение, принялся, как обычно, что-то бормотать о принадлежности к одному экипажу.
Едва ушел главный боцман, дверь палаты распахнулась, и в нее ввалился удалой морской пехотинец в черной щеголеватой форме. Вслед за ним зашла женщина в белом медицинском халате.
– Ну, Андрюха, тебя и не найти, – верный училищный друг Серый скрутил его в стальных объятиях. – Если бы не Любаша, то меня бы к тебе не пропустили.
Они давно не виделись, и потому им было что рассказать друг другу. Сергей недавно сыграл свадьбу, а Люба, старший ординатор одного из отделений госпиталя, стала его женой. От нее Серый и узнал, что Андрей находится на излечении.
– Ну все, мальчики, мне пора, – внезапно подхватилась женщина. – Сережа, в половине седьмого я буду дома. Не задерживайся.
Когда Любаша ушла, Сергей рассказал другу, как познакомился с будущей женой. Люба работала раньше в поселке, где и базировались морпехи. Ее мужа, тоже офицера морской пехоты, убили при штурме Совмина в Грозном еще в первую чеченскую кампанию. Сергей был в том бою, и все это произошло на его глазах. Похоронив мужа, женщина захотела уехать. Здесь многое напоминало о прошлом. С учетом обстоятельств ей пошли навстречу и перевели на работу в главный госпиталь, выделив вдове однокомнатную квартиру. Периодически помогали сослуживцы погибшего мужа, и в первую очередь Серый. Через какое-то время два одиноких человека поняли, что нравятся друг другу, и стали жить вместе.
– Ты о Пашке ничего не слышал? – поинтересовался Андрей.
– Да написал он мне как-то года два назад письмо. Занимается на Дальнем Востоке бизнесом. Преуспел в этом деле: квартира, дача, машина.
– Дай-то Бог, если, конечно, как всегда, не брешет. А ты как? – искренне поинтересовался Андрей у друга.
– Еду в Чечню. Уже второй раз. У Любаши истерика. Это она на работе такая серьезная. А дома – баба бабой. Говорит, Чечня для нее как злой рок – мужей теряет. Боится за меня.
– А ты чего?
– А что я? Приказали, вот и еду. Этих бородатых надо в строгости держать, а то последнее время так и норовят по федералам из засад пострелять. Наемников много понаехало. Обнаглели вконец. Сам народ – отзывчивый, гордый и трудолюбивый, хочет жить в мире и спокойно трудиться, а весь сыр-бор из-за этих "непримиримых". Знаешь, у них даже дети воспитаны как волчата, всегда готовы русского укусить. Но если хочешь мое мнение, то не надо было нам туда лезть. Завязли, накрошили людей в капусту. Мы их, а они нас. А главные виновники, кто оттуда нефть качал, сидят себе в Москве и в ус не дуют. Сволочи!
– Андрюха, – перед тем как уйти, попросил Серый, – если что со мной, то помоги, чем можешь, Любаше.
Андрей пообещал, хотя не допускал даже мысли, что этого могучего мужика, его верного и надежного друга Серого сразит чеченская пуля. Быть такого не может!
Кроме друзей и знакомых Андрея как-то навестили работники прокуратуры. Долго расспрашивали, что да как: где находился в момент аварии, какие команды и циркуляры по "Лиственнице" подавал командир и чем занимался комдив. Почему Андрей изъявил желание идти в разведку, что там видел и где обнаружил Гороха и погибших моряков.
– Не иначе, ищут виновного, – понял Андрей. – А если не найдут, то виновного обязательно назначат.
Выручил начальник отделения полковник медицинской службы Михаил Константинович Черкесов.
– Мужики, – запросто обратился он к следователям, заглянув в палату, – вы у себя в прокуратуре командуйте, а здесь я хозяин. Больного нельзя так много расспрашивать и расстраивать. Ему это противопоказано. Вот выздоровеет, я сам вам тогда позвоню. Делайте тогда с ним все, что хотите: целуйте в задницу или подводите под статью.
Как ни странно, помогло. Следователи отстали и долго не появлялись. Андрей симпатизировал своему лечащему врачу. Черкесов был большим оригиналом. На двери его кабинета долгое время висела многозначительная табличка: "Конфеты и цветы я не пью". Кроме того, военврач Черкесов был уникальным специалистом. По госпиталю, да и по всему Кольскому полуострову ходили легенды о его хирургическом таланте. Он делал операции уникальные, и своими маленькими, но шустрыми ручками, без всякого преувеличения, доставал людей с того света.
К примеру, матроса Илью Гутова привезли в госпиталь в критическом состоянии. Накануне на камбузе береговой базы отдаленного гарнизона матросы откровенно валяли дурака и резвились. В результате Гутова кто-то подтолкнул, и тот глазом напоролся на столовый нож. Тупое и широкое стальное лезвие вошло в глазницу на 12 сантиметров. Первичный осмотр местных врачей гарнизона показал, что матрос находится на грани жизни и смерти. Его оперативно доставили в госпиталь Флотоморска, где Черкесов провел операцию. Прооперировал так искусно, что матрос не только выжил, но даже не лишился зрения.
Другой раз ему пришлось "собирать по частям" командующего Н-ской флотилией разнородных сил, попавшего в автокатастрофу. Собрал, да так ладненько, что уволенный с военной службы по состоянию здоровья командующий принялся требовать своего восстановления в прежней должности.
В этом невысоком и неугомонном человеке таилась огромная энергия. Ее хватало на несколько серьезных операций в день. Сам Константиныч, до безобразия простой и открытый в общении, объяснял успешность проведенных им операций тем, что ему "ставили руки в Москве".
– Первое: запомните, салаги, на всю жизнь, – настойчиво объяснял он своим молодым коллегам и ученикам. – Руки нейрохирургам раньше "ставили" в Москве, Питере и Киеве. Остальное – дерьмо. Второе: если хотите хорошо оперировать, то много работайте.
Черкесов всегда был Врачом, а не начальником медслужбы. В первую чеченскую кампанию он по личному желанию поехал в Грозный. В полевом госпитале, организованном в огромной палатке, Константиныч много оперировал и круглосуточно спасал жизни российским солдатам и офицерам. Однажды к вечеру в госпитальный лагерь к врачам пришел местный житель и попросил русского врача пойти с ним к больной девушке. Для Черкесова долг врача всегда был превыше всего, и он пошел. Но идти надо было, как оказалось, не в селение. Метрах в трехстах за линией боевого охранения под деревьями стояли бородатые люди в камуфляже с "калашами" наперевес. Один на руках держал девочку лет двенадцати.
– Спаси рэбенка, командыр. Умирает, – попросил бородатый душман. – Дэнги палучиш…
– Я врач, поэтому сделаю все возможное и без твоих денег, – автоматически ответил Черкесов, а затем, на секунду призадумавшись, добавил: – А вы своим снайперам прикажите, чтобы по госпиталю не стреляли… А то скоро некому будет оперировать.
За этой просьбой таилась серьезная проблема. В первые недели чеченской трагедии снайперские пули уже унесли жизни трех оперирующих врачей и двух медицинских сестер. В нарушение всех международных конвенций, запрещающих воевать с медперсоналом и умышленно стрелять по госпиталям, по палатке с красным крестом велся прицельный огонь снайперов.
На том и порешили. В тот же вечер Константиныч сделал подростку операцию. Как оказалось, обширный перитонит мог привести к гибели девочки. Пока шла операция, снайперские пули трижды разбивали лампы освещения полевой походной операционной, как будто хозяин винтовки конструктора Мосина невидимой рукой пытался нащупать сквозь брезент палатки маленькое тело вездесущего хирурга.
Следующей ночью в условленном месте девочку вернули отцу. Черкесов деньги не взял, а только в сердцах резко высказал все, что думает по поводу ночной охоты снайпера и "крепкого мужского слова" чеченского командира. Тот побагровел, но промолчал. А еще через сутки Черкесову передали пакет. В нем, замотанная в кровавую тряпку, лежала отрубленная женская рука с вложенной в нее запиской: "Руски, я запрэтил, а эта литовка стрэляла па тэбе. Она наказана…"
10
Алкоголь в малых дозах полезен в любых количествах
Как-то к Андрею заглянул Батя. Сразу же в просторной палате стало мало места от могучих раскатов его громового голоса.
– Ну, как ты здесь, сынок? – поинтересовался комдив, с трудом разместив свое огромное тело на хлипком казенном стуле. – Врачи говорят, все у тебя будет нормально. Ты все правильно тогда сделал: и разведку провел, и парней, кто живой остался, из отсека вывел. И себя ради товарища не пожалел… Короче, мы решили тех ребят, кто в седьмом и шестом отсеках пожар на себя принял и погиб, да вот и тебя представить к орденам. Флотское руководство пока против. Я только что был в штабе флота, а там говорят, мол, авария, человеческие жертвы… Какие могут быть награды? Такие представления на ордена в Москве назад завернут и не поморщатся. А я думаю, что не завернут. Если надо, сам к главкому обращусь…
Жизнь сложная штука, а человеческие отношения в ней – самое непростое звено. Вот и сейчас два беседующих человека, искренне радуясь, что после страшной аварии видят друг друга живыми и здоровыми, в то же время кое-что не договаривали. Андрей знал от Сан Саныча, что "всех собак" за аварию старшие начальники решили повесить на Батю и тому светит снятие с должности и увольнение в запас. А комдив, перед тем как зайти к Андрею, беседовал с врачами, и они считают, что военно-врачебная комиссия в лучшем случае спишет молодого подводника из плавсостава, а то и вовсе дело дойдет до увольнения.
Так они и толковали, вглядываясь в глаза друг другу и пытаясь понять: знает собеседник о своей дальнейшей судьбе или нет.
Когда комдив ушел, Саня Кащеев первым принялся склонять палату к грубому нарушению дисциплины.
– Мужики! – начал издалека свой словесный полет летчик. – Сам Бог велел нам нынче расслабиться. Во-первых, сегодня – пятница. Во-вторых, на Андрюху представление послали. В-третьих закуски нам сегодня нанесли – пальчики оближешь: колбаса, котлеты, огурчики солененькие…
В-четвертых…
– Ну ладно, хватит травить, – прервал разглагольствования летуна штурман Акелов – Мы "за". У меня деньги в заначке остались, могу профинансировать. А кто принесет?
Не зря говорят: там, где заканчивается порядок и дисциплина, начинается авиация. Саня Кащеев был из тех, кто не только в свое время рисково летал над Атлантикой, вскрывая для штаба флота воздушную и надводную обстановку. По своему характеру и мироощущению он всегда поступал по расхожему правилу воздушной братии: "Если нельзя, но очень хочется, то можно!" По этой причине он тотчас отправился вызванивать из госпитального телефона-автомата своим многочисленным друзьям и подругам, инструктируя, что и где купить, куда и в котором часу принести. Когда немного стемнело, он открыл окно и, лукаво приговаривая, мол, ловись рыбка большая и маленькая, выбросил вниз со второго этажа припасенную бечевку. Вскорости "клюнуло". В поднятом целлофановом пакете было три бутылки водки и двухлитровая емкость "Фанты".
– Что я вам, скажу, господа офицеры, – радостно ощупывая бутылки, изрек Кащеев. – Исторический факт: у Сан Сергеича Пушкина был младший брат Левушка, который к питейному делу относился со всей серьезностью и говаривал так: "А что касаемо пьянства, то тут надобно начинать с утра и более ни на что не отвлекаться!"
Все заулыбались, а Кащеев тем временем принялся разливать водку по стаканам. Андрей попытался отказаться, так как был еще слаб, но шутливое и дежурное: "Пей, а то заложишь!" заставило его уступить.
– Мужики, только чисто символически, – попросил он.
– Не переживай, – успокоил Кащеев, – много мы тебе не нальем, но мало – тоже.
Когда четыре стакана были приподняты, неугомонный летчик провозгласил тост.
– Ну, значицца, так. Коль мы лежим в госпитале, следовательно, нуждаемся в лечении. Что мы сейчас, в принципе, и делаем. Ведь каждый пациент должен понимать: алкоголь в малых дозах полезен в любых количествах! За это и предлагаю выпить.
Флотское застолье – это целый ритуал. Причем ритуал со своими строгими правилами и последовательностью. Первый тост звучит конкретно по поводу мероприятия. Если это день рождения, то пьют за именинника, если поводом стало присвоение очередного воинского звания, то, предварительно опустив звездочки в бокал, пьют за это.
Второй флотский тост поднимают за милых дам. Если таковые к тому же присутствуют за столом, то офицеры обязаны оторвать кормовые части тела от стульев, встать и только тогда опрокинуть рюмку. При этом произносится традиционное: "Мужчины – стоя, а женщины – до дна!" Третий тост на флоте – специфический. Его поднимают "за тех, кто в море, на вахте и на гауптвахте". Одним словом, за тех, кого по каким-то причинам нет сегодня за столом. Его обычно тоже пьют стоя.
Четвертый тост пьется за родителей, причем одновременно и за живых, и за ушедших. А делается это так. После провозглашения тоста все дружно чокаются. Если твои родители живы, ты за их здоровье тотчас выпиваешь свой бокал. Если уже умерли, то ставишь его на стол, а лишь после этого поднимаешь и пьешь. Бывает, что у кого-то жив только один из родителей. В таком случае флотский ритуал сводится к следующему: чокаешься, делаешь глоток и ставишь рюмку на стол. Это за живого родителя. После этого поднимаешь и пьешь за светлую память ушедшего.
И, конечно, на любом флотском застолье дело не столько в количестве выпитого, а сколько в общении. А это, как говорится, дело святое. Пока закусывали, Кащеев принялся рассказывать свежий курьез о начальнике госпиталя. Недавно назначенный на должность новый начальник с первых дней своей службы принялся ратовать за порядок и дисциплину. Невысокого росточку, для солидности с бородой, он, словно живчик, первоначально носился по госпиталю, устанавливая новые порядки. Через месяц понял, что утренние доклады дежурного офицер – мол, за ночь происшествий не произошло, – мягко выражаясь, не соответствуют действительности. Вечерняя и ночная жизнь лечебного заведения шла своим размеренным чередом: некоторые врачи и пациенты при первом удобном случае остограммливались и даже ополлитривались, но все эти грубые нарушения воинской дисциплины совершались втихаря и к тому же в сопровождении замечательного и сугубо медицинского тоста – "за здоровье!".
Больше других гуляло спецотделение. Туда, как правило, помещали командиров надводных, подводных и воздушных кораблей для ежегодной плановой проверки состояния здоровья. И они его проверяли по полной схеме и во всех режимах…