Но, видимо, я в самом деле ничего толком не понимаю в программировании (а тем более в программировании человеческих душ!), Потому что Юра никак не отреагировал на мой отчаянный крик, и я понял, что единственное средство его остановить - это грубая злая сила. Не точность попадания по нервным узлам, не совершенное владение техникой дзю-до или каратэ, а грубая сила, чтобы поломать, чтобы обездвижить, не дать и шелохнуться.
Я начал подниматься с намерением встретить Арутюнова стоя, но он вдруг рванулся, быстро преодолев по линолеуму разделявшие нас полметра, навалился на мою левую ногу, замахиваясь ножницами, и мне ничего другого не оставалось, как ударить его коблуком ботинка по лицу. Голова Юры мотнулась. Мне на штанину обильно полилась кровь. Кажется, я сломал ему нос. Но как и прежде сильный и точный удар не возымел действия. Единственно - сбил координацию, и Юра промахнулся своими ножницами в третий раз.
Я снова попытался подняться. И мне это почти удалось. Но Арутюнов, с хрипом выдохнув, сделал еще один рывок, ухватил меня за голень и дернул. На этот раз я упал более удачно, но все равно зашипел от резкой боли, успел испугаться, не сломал ли ребро, но горевать по этому поводу времени не было, потому что Юра забирался на меня, а в руке у него снова блестели ножницы.
Я понял, что теперь он не промахнется. В моем распоряжении были считанные мгновения. Я позволил ему замахнуться, успев оценить, что метит он мне в горло, а потом сбросил Юру, ухватив под локоть и помогая себе согнутой в колене ногой. И сейчас же, вывернувшись, вскочил. Арутюнов дернулся на полу раза три и затих.
Я стоял над ним, опираясь рукой о стену, тяжело дыша, слушая гулкий стук собственного сердца. В глазах рябило от перенапряжения; по куртке стекала кровь: наверное, и моя, и его вперемешку.
Юра не шевелился.
Что?! Опять?!
Я наклонился и перекинул его на спину. И тут же отвернулся, сдерживая рвотный позыв. Юра Арутюнов, студент третьего курса Технологического института (или Технологического университета, как принято теперь называть), член Своры Герострата, был мертв. Ножницы острым концом глубоко вонзились в его правую глазницу; из-под распоротого века сочилась кровь и какая-то бесцветная жидкость.
Он убил себя сам... Точнее, нет. Я убил его - будь честным хотя бы перед собой. Ты отбросил его, да так удачно, что Юрина рука с ножницами подвернулась и направила их прямиком ему в глаз. Мгновенная смерть. И значит, Герострат может быть доволен, может праздновать победу: теперь и ты, Борис Орлов, замаран по самые уши...
Я опустился на линолеум рядом с телом Арутюнова. Все уже довелось испытать с момента, как познакомился я с Геростратом: разочарование в друге, панику, растерянность, страх, потерю надежд, а вот теперь еще навалилась без предупреждения тоска. Состояние полной, беспросветной депрессии.
Не скажу, что мне не приходилось ранее убивать. Приходилось. И очень часто. Я даже сбился со счета, скольких успел за два года отправить на тот свет. На войне трудно вести счет, особенно когда идет бой, и все палят во все стороны, и ты тоже стреляешь, не прицеливаясь, а потом, когда заканчивается бой и начинается статистика, уже не можешь сказать, кто ТВОЙ, а кто - нет.
И снова вспомнился ПЕРВЫЙ.
Это было под Аскераном...
И снова увидел ЕГО: парнишку лет шестнадцати в грязном комбинезоне защитного цвета, разорванном в клочья пулями из монго автомата. Парнишка умирал в пыли. Он снова умирал в пыли. Как будет умирать для меня целую вечность. И струйка черной крови из уголка рта так и будет целую вечность стекать вниз по его щеке...
Вниз и вниз, и вниз, и вниз...
- Поздравляю с первым, - сказал Леха, кривя губы.
Он не издевался, он-то знал, что мне предстоит пережить в ближайшую неделю, он-то стал уже опытным бойцом, он сказал это, думая, что, может быть, мне будет легче, если я буду помнить, что не один я такой, и по-другому здесь нельзя. Но легче не стало. И пришла неделя тоски, неделя величайшей депрессии, когда я не мог ни есть, ни спать, а перед глазами застыло мертвое мальчишеское лицо.
А потом, знаете, привык. Тоска ушла и привык. Все в конце концов привыкают.
И до сего дня не возвращалось ко мне это сумрачное ощущение причастности к делам смерти, но вот оно снова со мной, потому что Юра Арутюнов тоже стал моим ПЕРВЫМ, только это случилось уже не ТАМ, где все ясно, и где легко найти себе оправдание, заткнуть сиплый шепоток совести, это случилось ЗДЕСЬ, в моем родном городе, в обыкновеннейшей питерской квартире, и жертвой Бориса Орлова, крутого парня, стал человек, которого он встречал хотя и мельком, но живым, здоровым, не помышляющем о близком своем конце и том человеке, которому предопределено стать его причиной.
Да, Герострат может быть доволен: я замарался. И этим совершенно выбит из колеи...
Глава тридцать первая
Конечно же, слишком долго мое бездействие продолжаться не могло.
Уж очень ловко меня взяли в оборот, чтобы я разрешил себе долго предаваться бездействию. Какая-то часть разума (кое-кто называет ее "автопилотом") продолжала функционировать вопреки расслабляющему воздействию депрессии. И хотя я помню дальнейшие свои действия на квартире Арутюнова доволь но смутно, делал я, кажется, все правильно: снял куртку, рубаху, в ванной комнате промыл рану на плече, затем отыскал где-то бинт и перевязал сам себя, помогая зубами затягивать узлы, потом долго отмывал с помощью подвернувшейся щетки кровавые пятна на куртке, джинсах, ботинках. Дождался, когда они более-менее просохнут, удостоверился, что ничего своего в квартире не оставил, вышел на лестничную площадку и захлопнул дверь.
Помню, шагнул из подъезда все в том же состоянии тяжеловесной отстраненности и увидел такое, что моментально, как при смене кадров от черно-белого к цветному, вернуло меня к нормальному восприятию реальности.
Впрочем, точнее будет сказать: что НЕ УВИДЕЛ. А не увидел я своих топтунов из ГБ, и потому сразу почуял опасность. В самом деле, нет ничего более отрезвляющего, чем это чувство непосредственной опасности. Факт, для меня не требующий доказательств.
ОНИ НАХОДЯТСЯ НА ЗАДНЕМ ДВОРЕ.
ОНИ ТАМ, НА ЗАДНЕМ ДВОРЕ...
Интересно, а чем они там могут заниматься? Или уже сообразили, что произошло между мной и Юрой Арутюновым? Хотя откуда? Или...
Я вернулся в подъезд, направляясь к "черному" ходу и под лестницей, в самом темном углу отыскал обоих.
Они лежали рядком на загаженном бетоне, не подавая признаков жизни. Я присел на корточки, пытаясь вблизи рассмотреть их, понять, что произошло.
Тут задвигался бородатый. Он лежал с краю, и до меня донесся прерывистый вздох. Потом бородатый попробовал поднять руку, но сил не хватило удержать, и она бессильно упала. Он громко и часто задышал.
- Эй, - позвал я. - Что с вами? Вам помочь?
Бородатый затих, потом спросил слабым прерывающимся голосом:
- Это ты... Орлов?
- Да, - я подсел ближе, напрягая зрение в подлестничном мраке, потом вспомнил, полез в карман и зажег спичку.
В отсветах ее неверного пламени, прежде чем спичка догорела до конца, я успел разглядеть подробности. Вельветовый был мертв определенно. На подобное я в свое время насмотрелся: его убили выстрелом в затылок. Бородатому повезло больше: дырка в животе, дырка в плече, на щеке длинная царапина - по сравнению с вельветовым легко отделался. Взгляд бородатого казался мутным, лицо перекошено от сильной боли.
- Орлов... позвони... вызови... кого-нибудь... - голос бородатого срывался.
- Кто вас так?
- Позвони...
- Герострат?
- Дурак... ты не понимаешь... Герострат - ноль... другие... позвони... Орлов...
- Номер телефона?
Бородатый ответить не успел, потерял сознание.
Пора сматываться, понял я. Если меня здесь застанут над двумя телами, да еще Юра наверху...
Пора сматываться.
Я вышел через "черный" ход, пересек задний двор, нырнул мимо мусорных баков под арку и только там набрал на радиотелефоне "02":
- Милиция? Срочно пришлите кого-нибудь на Приморский проспект, дом четырнадцать, третий подъезд. Под лестницей два тяжелораненных человека.
- Кто говорит?
- Неважно, - я отключил радиотелефон, спрятал его в карман, при этом взглянул на часы: 16.06.
Время поджимает. Вперед!
Глава тридцать вторая
А телефонные войны продолжались.
- Накурили-то, японский бог! - посетовал, входя в кабинет, следователь по особо важным делам Сазонов Глеб Егорович. - Откройте хоть форточку. Дышать нечем.
- А на улице есть чем дышать? - лениво возразил Кирпичников.
Оба сразу же посмотрели на самого молодого из присутствующих, на тридцатидвухлетнего следователя прокуратуры Васильева с гордым именем Борислав. Имя Васильеву не шло, не подходило по всем статьям: в свои три с небольшим десятка он уже весил под сто сорок, был, как результат, неповоротлив, страдал сильной одышкой. Еще он без ума был от разных тортиков и прочей сдобы, что обнаруживает причинно-следственную связь несоответствия имени и облика.
В прокуратуре по молчаливому уговору сослуживцев вот уже два года занимались его "перевоспитанием". В основу процесса был положен принцип: больше движения, меньше еды. Страдающего Борислава гоняли по поводу и без повода. И на места происшествий, куда-нибудь подальше, в Кавголово, например; и в буфет за бутербродами, тоже - не ближний путь: через два этажа, сначала вниз, потом - вверх; и в непрерывные командировки; или вот форточку открыть, хотя и стол его дальше от окна, чем стол того же Кирпичникова. Васильев вздыхал, страдал, но подчинялся. Он давно свыкся уже с правилами игры в "перевоспитание", но от булочек с маком отказаться не мог, и каждый месяц прибавлял в весе еще на двести, а то и триста грамм.
Вот и теперь он обраченно вздохнул, болезненно поморщившись, встал и, колыхаясь, просеменил к окну.
Вместе со свежим воздухом в кабинет ворвались звуки большого города.
Кирпичников привычно раздавил в пепельнице окурок и вытащил из пачки новую сигарету. Глеб Егорович поставил портфель, уселся и твердой рукой пригладил седеющие волосы.
- Новости есть? - спросил он.
- Газеты читай, - буркнул Кирпичников. - Там - что ни день, то новости.
- Пришли результаты баллистической экспертизы, - поспешно ответил за Кирпичникова страдалец Борислав.
- С Политехом кто-нибудь связался?
Молчание.
На круглом лице Васильева - расстерянность. Он явно ничего не знает про Политех.
- Японский бог, Лева, сколько можно?! Не до шуток сейчас. Я только что имел беседу с Петюней. Они там наверху совсем с ума посходили. Требуют достать третьего сегодня же. Говорят, звонил САМ, устроил разнос и все по нашему делу. И предупредил, что лично проконтролирует.
- Достанем, - спокойно отвечал Кирпичников.
Для тех, кто его хорошо знал, это короткое и впопад: "достанем" значило очень многое.
Сазонов снова пригладил волосы:
- Рассказывай.
Кирпичников чуть заметно усмехнулся.
- Сегодня утром в Политехе неопознанный экстремист подбросил ручную гранату в аудиторию. Один из преподавателей был убит на месте, пострадали еще шестеро студентов...
- Ну и что? - Глебу Егоровичу не терпелось. - Какое это имеет отношение?..
- Представь, самое непосредственное. Это случилось в группе Вениамина Скоблина.
- Во-от как! - Сазонов был потрясен. - Надо срочно в Политех. Борислав, собирайся.
- Сегодня пусть отдохнет, - миролюбиво сказал Кирпичников. - Ты, кстати, не дослушал.
- Есть что-то еще? - Сазонов в возбуждении не сумел усидеть на месте, вскочил, прошелся по кабинету, через каждую четверть минуты энергичным движением ладони приглаживая волосы, чем окончательно разворошил аккуратный пробор а ля старший следователь прокуратуры.
- Есть, - кивнул Кирпичников. - Я тут порылся в архиве. Оказывается, полгода назад уже имел место похожий случай. Стрельба из стечкина, внезапная смерть стрелка, отсутствие у него мотива.
- Погоди-погоди, - заторопился Сазонов, лихорадочно соображая. Это тот случай в Пулково? Как же его звали... он ведь лейтенант был?..
Борислав слушал, приоткрыв рот.
- Верно, - подтвердил догадку Кирпичников. - Лейтенант МВД Смирнов Эдуард Алексеевич. Подчиненный нашего общего знакомца Игоря Павловича.
- Хватова, что ли, ты имеешь в виду?
- Его, его, и вот тебе еще один примечательный факт. Вчера Игорь Павлович появился на "выезде", походил, поглазел. Вроде бы, из праздного любопытства. Но интересовался подробностями, спрашивал.
- Японский бог! - с чувством высказался Сазонов.
- И далее, - Кирпичников поднял указательный палец. - Главным свидетелем по делу Смирнова проходил некий Борис Орлов. И этот же Борис Орлов учился в одной группе с Вениамином Скоблиным.
- ТРЕТИЙ! - уверенно подытожил Глеб Егорович. - Ну, Лева, японский бог, ты даешь!
- Приметы третьего, сбежавшего с оружием, и приметы Бориса Орлова совпадают, - добил Сазонова Кирпичников. - Кстати, сегодняшним утром его в Политехе не было.
- Что же мы сидим? - Сазонов подхватил свой портфель. - Надо же ехать, брать этого Орлова. Скорее надо, скорее!
- Скорее только кошки родятся, - заявил Кирпичников. - Не спеши, Глеб. До вечера еще далеко.
- А чего ждать? Оперативников на выезд и вперед...
- Во-первых, Орлова сейчас нет дома, - сообщил Кирпичников, разглядывая ногти, - а во-вторых, когда делом интересуется Игорь Павлович, то есть смысл и...
Закончить ему не дал телефонный звонок. Глеб Егорович с негодованием на лице сорвал трубку:
- Следователь по особо важным делам Сазонов у аппарата... А-а, да-да, Петр Михайлович... Как?! Почему?... Мы уже... да мы уже... третий... Да... мы... Нет, я понял, но... Хорошо, Петр Михайлович, пусть будет так, хорошо... Да-да, я передам...
Сазонов медленно положил трубку на рычаг и посмотрел на Кирпичникова:
- Японский бог, Лева, откуда ты знал?
- А что случилось? - ответил вопросом на вопрос Кирпичников с самым невинным видом.
- Дело у нас забирают. Прямо сейчас, немедленно. Личное распоряжение министра. И это когда мы уже почти достали им третьего!
Кирпичников молчал. Молчал и заметно расстроившийся Борислав.
- Лева, - позвал Сазонов, - ты хоть что-нибудь понимаешь, а?
- "Понять - значит упростить", - щегольнул цитатой Кирпичников. А все не так просто, Глеб, как кажется.
- Ну?
- Я тут порылся в архиве. И пришел к следующему выводу. Как только где-нибудь на горизонте появляется полковник Хватов, сразу начинаются взрывы, стрельба, громоздятся трупы, приходят запросы из министерства, закрываются дела, увольняются сотрудники. И наше дело, как видишь, не исключение. Что-то у них там заваривается в верхах, что-то серьезное. И наш общий друг Игорь Павлович принимает в этом самое активное участие. Я же предпочту постоять в сторонке, не хочу лезть в эту кашу. И тебе, Глеб, не советую.
- Зачем же ты раскручивал Орлова? - удивился Сазонов. - Если ты уже знал, зачем?
- "Наша служба и опасна, и трудна"... - напел Кирпичников, пародируя.
Сазонов пригладил волосы.
- Хватов, Хватов, Игорь Павлович, - пробормотал он устало. - Кто бы мог подумать... Но ведь какое говно, японский бог!
Телефонные войны продолжались.
Очередной звонок застал полковника Хватова дома.
- Здравствуй, Игорь.
Хватов узнал голос, хотя и не слышал его вот уже восемь лет. Он не ожидал услышать этот голос когда-нибудь еще, но сразу подавил в себе первые же признаки растерянности.
Игорь Павлович УМЕЛ владеть собой. Как, впрочем, и его собеседник.
- Здравствуй, Николай.
- Как у тебя дела?
- Откуда ты знаешь номер моего телефона?
- Это было нетрудно. В конце концов, твой домашний телефон - не государственная тайна; номер его знают многие, очень многие, а мне, если ты понимаешь о чем я, хватило бы и одного из пяти.
- И зачем ты мне звонишь?
Смешок.
- Хочу сказать, что ты проиграл.
- А вот это мы еще посмотрим. Ты, видимо, решил, что если выставил Орлова на передний план, как точку приложения сил, то тебе дадут уйти спокойно в тень? Ты ошибаешься: не дадут. Мы не дадим.
- Сколько пафоса! Не похоже на тебя, Игорь. И что это за фразеологический оборот такой: "точка приложения сил"? Длинно, нудно. Сказал бы проще, по-немецки: "Schwerpunkt" - я бы понял. Или ты за восемь лет позабыл уже немецкий? А что касается Орлова, то на нем шесть трупов. Твои коллеги с ног сбились, его разыскивая. И найдут, поверь мне, найдут. Тем более, что их проконтролируют.
Теперь очередь Хватова усмехнуться.
- Зама имеешь в виду? Вот здесь ты сглупил, Николай. Про зама мы все знаем. Он давно под контролем и не сумеет тебе помочь. А Орлов еще побегает. Смотри, и до тебя как-нибудь доберется.
- Этот мальчишка? Не смеши меня, Игорь. Он же дилетант, он ничего не понимает. Скорее я поверю, что ты до меня доберешься. Хотя и это на сегодня исключено.
- Ты, Николай, всегда был слишком высокого мнения о себе. Смотри, не оступись на ровном месте.
- Проигрываешь, Игорь. Иначе зачем такие неуклюжие угрозы? И тон этот. Проигрываешь.
- Ну хватит. Ты все сказал?
- Хочу попрощаться с тобой. Больше ведь не увидимся. Сказать последнее прости, пожелать дальнейших успехов.
- Еще УВИДИМСЯ.
- Ты не знаешь самого главного, Игорь. Пропустил ты самое главное, не учел. Но подсказывать я тебе не буду, пусть Орлов подсказывает...
- Теперь наконец все?