- Да, конечно, конечно. Разумеется, вы правы.
В его речи проскальзывал еле уловимый иностранный акцент, "с" звучало как-то слишком свистяще. Прежде я этого не замечал - на такие мелочи, как правило, не обращаешь внимания, когда в лицо тебе смотрит дуло пистолета.
- Я заплачу, - сказал он.
- Вот как?
- Я дам вам очень хорошую цену.
- Сколько именно? - И за что, добавил я про себя.
- Сколько вы хотите?
- Как можно больше.
- Но вы должны понимать, я не слишком богат, и…
- Тогда, наверное, вы не можете себе позволить этого? - Чем бы оно ни было.
- Но я должен, должен получить это!
- Тогда уверен, вы найдете какой-то другой способ.
Он сунулся ко мне своим узким личиком, вздернул заостренный подбородок.
- Вы должны гарантировать, - прошептал он, - что он этого никогда не получит.
- Да о чем это вы, черт возьми?
Он поморщился.
- Мне обязательно называть его имя?
- Желательно.
- Толстяк, - произнес он. - Царнофф.
- Сарнов?
- Царнофф.
- Цтранно! Извините, что-то не пойму, - сказал я.
- Он опасен. Ему нельзя доверять. Все, что бы он вам ни говорил, ложь, сплошная ложь!
- Ах так..
- Да, так! Но я скажу вам вот еще что. Сколько бы он ни заплатил, я дам больше. Но только не говорите, что они уже у него!
- Что ж, - заметил я искренне, - я, во всяком случае, ему этого не давал.
- Слава богу!
- А теперь давайте внесем ясность, - осторожно предложил я. - Просто хотелось бы убедиться, что вы не ошиблись адресом. Может, вы все же скажете, что это такое?
- Что "это"?
- Ну, то, что вы от меня хотите. Вы хотите, и Царнофф хочет. Почему бы не сказать прямо, что это за штуки?
- Вы прекрасно знаете.
- Может, и знаю. Но откуда мне знать, что мы с вами думаем об одной и той же вещи?
- Нет! - вскричал он и забарабанил кулачками по прилавку. Лично я терпеть не могу, когда делают такие вещи. - Прошу вас, умоляю! - продолжал он. - Я очень нервный. Вы не должны испытывать мое терпение!
- Больше этого не случится, обещаю.
- Мне нужны документы. Остальное можете оставить себе. Мне нужны только документы, и я заплачу, хорошо заплачу, если сумма не будет превышать разумных пределов. Сам я вполне разумный человек, уверен, что и вы тоже, верно?
- О, разумность - мое второе имя, - ответил я.
Он нахмурился.
- А я считал, что Граймс. Или я ошибаюсь?
- Нет, вы совершенно правы. Это девичья фамилия моей матери.
- А Роденбарр? Это ведь тоже ваше имя?
- И это тоже, - согласился я. - Это девичья фамилия моего отца. И то, что я говорил о разумности в качестве моего второго имени… Это просто такое выражение, фигура, так сказать, речи. Я хотел подчеркнуть, что являюсь вполне разумным человеком.
- Но ведь и я вроде бы говорил то же самое?.. - Он пожал плечами. - Нет, этот язык просто ставит меня в тупик.
- Он кого угодно поставит в тупик. Взять, к примеру, меня. Лично я сейчас в полном тупике, потому как не знаю, как к вам обращаться. А хотелось бы знать имя человека, с которым собираешься вести дела.
- Извините, - пробормотал он и сунул руку в карман. Я напрягся, но тут рука его вынырнула на волю не с пистолетом, а с куда более невинным предметом - кожаным футляром для визиток. Он отделил одну, взглянул на нее, недоверчиво щурясь, и протянул мне.
- Тиглат Расмолиан, - прочитал я вслух.
В ответ он выпрямился во весь рост, если только это вообще можно назвать ростом, и щелкнул каблуками.
- К вашим услугам, - сказал он.
- Что ж, - весело ответил я, - буду иметь вас в виду. И как только наткнусь на эти таинственные документы, тут же дам вам знать. А тем временем…
На щеках его снова вспыхнули пятна.
- Я вам не ребенок! - В предложении не было ни единого "с", так что шипеть он вроде бы не мог, но готов поклясться, я отчетливо уловил в этих словах шипение. - Вы поступаете безрассудно…
И рука его снова полезла в карман.
И осталась там, потому что глаза его устремились к двери, которая как раз в этот момент распахнулась.
- Ага, - заметил я, - вот и человек, которого я ждал… Рэй, позволь представить тебе, Тиглат Расмолиан. Мистер Расмолиан, а это Рэймонд Киршман, нью-йоркское управление полиции.
У меня не сложилось впечатления, что слова эти доставили такую уж радость Расмолиану. Он вынул руку из кармана, но Рэю не протянул. Просто сухо кивнул - сначала ему, потом мне.
- Мне пора, - сказал он. - Так вы будете иметь в виду нашу договоренность?
- Непременно, - ответил я. - Желаю приятных выходных. И не забудьте свою книгу.
- Мою книгу?
Я повернулся и наугад выхватил с полки за спиной какую-то книжку. Это оказалось "Ностромо" Джозефа Конрада, издания "Модерн Лайбрери" - немного в пятнах и с отваливающимся переплетом. Я сверился с форзацем, там значилась вполне разумная в подобных случаях цена - четыре доллара пятьдесят центов. Я взял карандаш и с левой стороны от четверки приписал двойку. Поднял голову и улыбнулся.
- С вас двадцать четыре пятьдесят, - сказал я, - но с учетом скидки это будет… ровно двадцать долларов. И разумеется, никаких наценок, потому как вы, что называется, в деле.
Он опять полез в карман - правда, на этот раз в другой - и достал вместо пистолета пачку купюр. Что же, уже прогресс, подумал я. Он отделил двадцатку, пока я выписывал чек, тщательно копируя имя с карточки. Затем взял у него деньги, сунул чек под еле держащуюся обложку и вложил книгу в бумажный пакет. Он взял его, посмотрел на меня, потом - на Рея, вроде бы собрался что-то сказать, затем передумал и прошмыгнул мимо Рея к двери.
- Странная птица, - пробурчал Рэй, изучая карточку. - Тиглат Расмолиан… Что это за имя такое - Тиглат?
- Довольно необычное, - согласился я. - По крайней мере, на мой слух.
- Ни адреса, ни телефона. Одно имя, и все.
- Это называется именная карточка, Рэй.
- Не карточка, а сплошная хренота! Потому как, к примеру, захочешь ты ему позвонить, Берн, и хрен у тебя получится. Номер-то не указан… Так ты говоришь, он тоже в книжном бизнесе?
- Так он говорит.
- И это его деловая карточка? Ни телефона, ни адреса? И на основании одного этого ты делаешь ему скидку и не берешь наценки?
- Наверное, я просто в благостном расположении духа, Рэй.
- Тогда хорошо, что закрываешься раньше, - проворчал он. - Так и проторговаться недолго.
Двадцать минут спустя я стоял в серо-зеленом коридоре и смотрел сквозь стеклянную перегородку на человека, который уже никогда не смог бы ответить мне взглядом.
- Ненавижу все это, - сказал я Рэю. - Помнишь? Я же говорил тебе, что все это ненавижу.
- А тебя не вырвет, а, Берни?
- Нет, - твердо ответил я. - Не вырвет. Так мы можем теперь уйти?
- Ты хорошо разглядел?
- Более чем, спасибо.
- Ну и?
- Ну и что? О, ты имеешь в виду…
- Именно. Он это или нет?
Я колебался.
- Знаешь, - сказал я наконец, - ну сколько раз видел я этого человека? Ну два, ну, может, три…
- Он же был твоим постоянным покупателем, Берн.
- Да, но не слишком частым. И потом, в книжной лавке не очень-то обращаешь внимание на людей. По крайней мере, я не обращаю.
- Разве?
- Нет, почти нет. Обычно мы с покупателем оба смотрим на книгу, обсуждаем ее. И если он расплачивается чеком, я гляжу на чек или же на его удостоверение личности. Когда прошу показать это самое удостоверение личности. Но Кэндлмас, разумеется, платил наличными, так что у меня просто не было повода просить его показать водительские права.
- А потому ты смотрел не куда-нибудь, а прямо ему в лицо, как минуту назад. И вполне способен сказать, он это или не он.
- Но разве обязательно смотреть в лицо? - нахмурился я. - И потом, мы ведь часто смотрим и не видим, Рэй. Вот я, к примеру… Я прежде всего обращаю внимание на одежду. И готов поклясться, что он был большой модник. А теперь на нем всего лишь простыня, а я не имел удовольствия лицезреть его в тоге на вечеринке в древнеримском вкусе.
- Берни…
- Ну вспомни хотя бы того человека, которого ты только что видел в моей лавке. Прошло не более получаса, Рэй, и ты смотрел прямо на него, но видел ли при этом по-настоящему? Можешь его описать или нет?
- Ясное дело, - кивнул он. - Имя: Тиграт Расмульян. Рост: пять футов два дюйма. Вес: сто пять фунтов. Цвет волос: черный. Цвет глаз: зеленый…
- Правда? Так у него зеленые глаза?
- Ну ясное дело, в тон рубашке. Небось специально подбирал, пижон эдакий! Ладно. Цвет кожи: бледная. Пятна румянца тут и тут, только это не румяна, натуральные. Форма лица: узкое…
И он продолжил в мельчайших деталях и подробностях описывать одежду Расмолиана, не упустив даже пояса из крокодиловой кожи с серебряной пряжкой, которого я, разумеется, не заметил. Вернее, я видел его, но не смог бы описать.
- Потрясающе, - восхитился я. - Ты едва взглянул на него, а портрет так и отпечатался в памяти. Правда, с именем немного напутал, но в остальном - само совершенство.
- Ну, я-то наблюдатель, что называется, опытный… - протянул он, явно довольный. - Могу иногда переврать имя, но все остальное секу с первого взгляда.
- Да, так уж ты устроен, Рэй, - заметил я. - А вот я - совсем наоборот. Я воспринимаю мир скорее вербально, чем визуально. Прекрасно запоминаю имена, а вот с лицами напряженка.
- Это оттого, что ты всю дорогу копаешься в книжках.
- Да, это верно.
- Вместо того, чтобы иметь дело с людьми.
- Наверное, ты прав.
- Ну так?
- Так что, Рэй?
- Так ты опознаешь этого несчастного сукина сына или нет?
- Чисто гипотетически, - ответил я. - Ну, скажем, я уверен, но не на все сто процентов.
- О боже ты мой, ну что тебе трудно, что ли?
- Нет, погоди, дай закончить. У меня создалось впечатление, что мое опознание данного тела есть не более чем формальность, так?
- Именно так, Берни. Так.
- Возможно, ты уже идентифицировал его. По отпечаткам пальцев или зубам. И тебе нужно, чтобы кто-то лицезрел покойного в натуральном, грубо говоря, виде и подтвердил то, что ты уже и без того знаешь?
- Надобно тебе заметить, Берн, что ни от отпечатков, ни от зубов нам особого проку не было. Но мы, черт возьми, знаем, кто он таков!
- Так, выходит, это все же формальность?
- Ты что, не расслышал меня, Берни?
Я решился.
- Ладно, - сдался я. - Это Кэндлмас.
- Давно бы так, Берн. Итак, ты официально признаешь, что человек, которого ты только что видел, есть не кто иной, как Хьюго Кэндлмас?
Если бы дело происходило в кино, то откуда-то сверху на героя в этот миг обрушился бы аккорд звуков, предупреждающих, чтоб он лучше смотрел, куда ставит ногу. Нет, хотелось кричать мне. Нет, дурак, не делай этого!
- Рэй, - сказал я, - лично у меня на этот счет нет сомнений.
Глава 10
Рэй подбросил меня до метро, и я оказался дома как раз вовремя, чтобы успеть принять душ и побриться, перед тем как отправиться в "Мюзетт". Пришел я первым, а потому сам купил два билета и стал ждать в фойе.
Я все еще ждал, когда открыли двери и в зал стали запускать публику. Я потянулся вслед за остальными, снял пиджак, накинул его на пару кресел невдалеке от прохода, с левой стороны, затем вернулся к парнишке, который проверял билеты. Ведь он меня уже знал, так почему бы и не ее тоже? Он видел меня в зале каждый вечер на протяжении последних двух с половиной недель.
Он сказал, что сперва не узнал меня - просто не привык видеть одного, без дамы. В том-то и проблема, объяснил я ему. Отдал билет Илоны и сказал, что она наверняка задержалась где-то по пути. Он уверил меня, что никаких проблем нет и быть не может - он обязательно впустит ее и проводит к нашим местам.
И я отправился покупать попкорн. Какого дьявола, ведь у меня во рту крошки не было с самого полудня, когда я сжевал кусок пиццы. Непривычно, однако, сидеть вот так, с пустующим креслом рядом, запуская пальцы в пакетик без риска столкнуться там с другими пальцами.
Я оглядел зрительный зал и удивился: многие лица казались знакомыми. Вот уж никогда не предположил бы, что на свете так много людей с консервативными вкусами, вроде нас с ней, не пропускавших ни одного сеанса. Кроме того, еще довольно большое число зрителей приходило не раз и не два.
Что касается общего типажа, то мне никак не удавалось его определить. Были здесь совсем молоденькие юноши и девушки с милыми интеллигентными лицами студентов, изучающих историю кино, другие просто пришли сюда поразвлечься. Был народ и постарше - обитатели Вест-Сайда, интеллектуально-артистическая и политическая публика, какую можно встретить на дневных бесплатных концертах в школе искусств "Джиллард", - многие из них, очевидно, успели посмотреть хотя бы часть этих фильмов в свое время в прокате. Были одиночки - и голубые, и натуралы, и парочки - голубые и натуралы, и люди, достаточно богатые с виду, чтобы купить весь этот театр с потрохами, и люди, выглядевшие так, словно они весь день побирались в метро, чтобы наскрести денег на билет. Потрясающе разношерстная публика, объединенная трогательной любовью к актеру, скончавшемуся более тридцати пяти лет тому назад. И я был счастлив принадлежать к ее числу.
И был бы еще более счастлив, если б рядом сидела Илона и ела мой попкорн.
От этой мысли попкорн буквально застрял в горле - впрочем, он вообще имеет такую особенность. Я твердил себе, что отчаиваться преждевременно, что с минуты на минуту она появится и проскользнет на сиденье рядом.
Но сиденье оставалось пустым, а в зале начал гаснуть свет. И, честно сказать, меня это не слишком удивило. Я сунул в рот еще горсть попкорна и погрузился в события, происходившие на экране.
Ведь в конце концов именно для этого я сюда и пришел.
Первая картина, "Путь в Марсель", была снята в 1944 году, вскоре после "Касабланки", и явно навеяна ее мотивами, хотя в титрах было сказано, что сценарий написан по роману Нордхофа и Холла (вы их знаете, они сочинили еще "Бунт на "Баунти""). Богарт играет французского журналиста по имени Матрак. Действие начинается с того, что он, этот Матрак, находится на острове Дьявола, сидит там, приговоренный к пожизненному заключению за убийство. Потом он бежит вместе еще с четырьмя заключенными, и в океане их подбирает французское торговое судно. И разумеется, заключенные горят желанием сражаться за Францию - в голливудских фильмах нет более пламенных патриотов, чем заключенные, - но Франция только что пала, и Сидни Гринстрит хочет вернуть судно правительству Виши. Но его попытка поднять бунт среди моряков заканчивается провалом, и Богарт со товарищи присоединяется к французской эскадрилье, базирующейся в Англии. Он летает бомбить врага, и вот однажды самолет его возвращается с задания последним, и после приземления члены команды выносят из него своего командира уже мертвым.
Он, черт побери, гибнет за правое дело, а до того, как погибнуть, наслаждается обществом Клода Рейнса, и Петера Лорре, и Гельмута Дэнтайна, и прочих замечательных актеров, занятых в этом фильме. Не лучшая из его картин, но роль в ней типично богартовская - эдакий цинизм с примесью горечи, под которым кроется честная идеалистическая натура, игрок, который умеет красиво проигрывать и самим своим поражением одерживает победу.
Жаль, что она пропустила этот фильм.
В зале зажегся свет, и я подошел к контролеру. Он лишь пожал плечами и покачал головой. Я спросил в кассе, потом набрал ее номер из автомата в фойе. Безрезультатно… На пути обратно контролер спросил, не желаю ли я сдать в кассу мой неиспользованный билет. Я велел ему не сдавать - ведь она все еще может появиться.
У буфетной стойки ко мне обратился высокий парень с козлиной бородкой, но без усов.
- А вы сегодня, я смотрю, в одиночестве…
Я видел его и его подружку-пигалицу почти каждый вечер, но заговорили мы впервые.
- Да, в одиночестве, - кивнул я. - Она сказала, что может задержаться на работе. Возможно, еще и появится.
Мы поговорили о фильме, который только что видели, и о том, что предстояло посмотреть. После чего я вернулся на свое место, и нам показали "Черный легион".
Он вышел на экраны в 1937 году, и в нем Богарт играл члена ку-клукс-клана. Только здесь они назвали эту организацию "Черным легионом" и носили черные капюшоны с изображением белых черепов со скрещенными костями. Я видел эту картину примерно год назад по каналу Эй-эм-си, и уже тогда она мне не слишком понравилась, и примерно на первой ее трети я со всей очевидностью осознал, что Илона не придет. Впрочем, я чувствовал это с самого начала.
Мне захотелось уйти, но я заставил себя остаться и, против ожидания, вдруг увлекся картиной. В ней есть один очень изящный поворот. В конце, когда Богарта арестовывают за убийство, выясняется, что легион был создан преступным синдикатом в чисто коммерческих целях. И что они держали этих ребят в капюшонах и простынях, что называется, за горло. Они предлагают Богарту своего защитника, но он отказывается, чтобы спасти репутацию своей жены, а потом предстает перед судом штата, на котором и разоблачает весь этот "Черный легион", спасая тем самым истину и правосудие.
И все равно приговаривается к пожизненному заключению. Несчастный сукин сын! С защитником ему повезло еще меньше, чем Пэтти Херст.
Не спрашивайте меня о причинах, но я все же перешел через улицу - убедиться, что она не ждет меня в кафе за чашкой кофе. И разумеется, ее там не было. Я оглядел помещение, стоя в дверях, затем развернулся и отправился домой.
Дома я еще раз набрал ее номер и не слишком удивился, когда никто не ответил. После этого я взял то, за чем, собственно, заходил, и снова вышел на улицу и спустился в метро. Поехал тем же маршрутом, что ездил каждый день на работу, но вышел одной остановкой раньше, на углу Бродвея и Двадцать третьей. Автобус ушел из-под носа, и тут сам бог велел бы взять такси, но торопиться мне было особенно не за чем.
Я прошел по Двадцать третьей и последний раз попробовал позвонить ей из автомата в двух кварталах от ее дома. Четвертак со звоном вывалился, и я пешком прошел оставшуюся часть пути и остановился на тротуаре на противоположной стороне от ее дома. "Нехитрые забавы", магазин на первом этаже, был закрыт и погружен во тьму. Света не было и в окнах на четвертом, но это еще ни о чем не говорило. Ведь окно в ее комнате выходило во двор.
Сунув руку в карман, я ощупал свои инструменты, за которыми забегал домой. Мне казалось, я не имею морального права входить в квартиру Илоны. Вообще-то рассуждать о морали мне вроде бы не пристало, но я в свое время накрепко усвоил, что таких вещей делать нельзя, и все тут.