О т в е т. Я не закрыл дверь двенадцатой камеры и передал ключ одному из задержанных от камеры номер тринадцать, где содержался Грищук.
В о п р о с. Не кажется ли вам, что этот задержанный мог просто оговорить Грищука?
О т в е т. Не кажется. Мне показали фотографию. Не могу…
В о п р о с. Поясните, что было изображено на фотографии? Кого вы узнали на ней?
О т в е т. Узнал сестру и узнал Грищука. Но и рожи трех других тоже запомнил!
В о п р о с. Почему вы не доложили об этой информации вашему непосредственному начальнику, старшему лейтенанту Коготкову?
О т в е т. Я хотел это сделать, но передумал.
В о п р о с. Какова причина?
О т в е т. Если бы я доложил все начальству, Грищука бы не придушили.
В о п р о с. Вы желали смерти Грищука?
О т в е т. Да. Я был очень взволнован и хотел, чтобы заключенные убили Грищука.
В о п р о с. Откуда вам было известно, что задержанные собираются убить Грищука?
О т в е т. Мне об этом рассказал задержанный, с которым я беседовал.
В о п р о с. Вы были знакомы с ним?
О т в е т. Да. Он раньше жил в нашем доме. Это Цыгикало Иван. Где проживает он теперь, мне неизвестно, но по слухам, где-то под Кисловодском.
В о п р о с. Вы понимаете, что совершили должностное преступление?
О т в е т. В то время я мало что соображал. Теперь, конечно, понимаю это и осознаю свою вину.
В о п р о с. Каким образом дверь двенадцатой камеры оказалась вновь закрытой на ключ?
О т в е т. По прибытии Коготкова и Канюки я взял ключи и закрыл дверь. Но прежде заглянул в тринадцатую камеру.
В о п р о с. И что вы там увидели?
О т в е т. Не что, а кого. Труп Грищука. Он был задушен этими людьми.
В о п р о с. Когда вы доложили о случившемся и кому?
О т в е т. Сразу после того, как обнаружил труп Грищука. Доложил об этом старшему лейтенанту Коготкову.
В о п р о с. По чьему приказу были отпущены задержанные?
О т в е т. По приказу подполковника Сизова, который прибыл в управление после телефонного звонка к нему Коготкова.
В о п р о с. В котором часу они были отпущены?
О т в е т. Не знаю. Мы в это время уже находились в кабинете старшего прокурора следственного управления Генпрокуратуры Чиркова.
Показания записаны с моих слов правильно и мною прочитаны.
В. Зимовец.
Допросил следователь Г. Латышев.
Турецкий отложил листы протокола допроса и вопросительно посмотрел на Глеба.
– Сестра Зимовца опознала Грищука по фотографии из его служебного дела, – сказал Глеб.
– Она допрошена?
– Пожалуйста, – протянул Глеб протокол допроса потерпевшей.
– Твари, – скрипнул зубами Турецкий, проглядев показания девушки. – Сержант, видимо, дал признательные показания после того, как прочел это?
– Так точно.
– Твои соображения?
– Я бы освободил сержанта Зимовца под подписку о невыезде.
– Зимовец хорошо запомнил рожи трех остальных насильников…
– И все-таки я бы освободил его.
– Согласен, – подумав, ответил Турецкий. – Измени меру пресечения на подписку о невыезде. Что скажешь по поводу исчезновения подполковника Сизова?
– Майор Богданов утверждает, что Сизов находится в Татарском лесу.
– Грибы собирает?
– То ли в избе лесника, то ли на какой-то дачке.
– А где, между прочим, теперь Алексей Иваныч?
– Ждет окончания нашего разговора.
– Пригласи.
– Есть. У него, кстати, имеется предложение.
– Решил припомнить старый служака свое оперативное прошлое? – улыбнулся Турецкий.
– Он сам скажет.
После дружеских приветствий Турецкий перешел к делу.
– Докладывай, Алексей Иваныч, что надумал.
– Видел Сизова в районе Татарского леса…
– Почему он называется Татарским?
– Так рядом поселок Татарка!
– Это и надо было мне знать, – удовлетворенно сказал Александр. – Вдвоем решили ехать на задержание?
– Можно и вдвоем, – ответил Богданов, кивая на Глеба.
– Езжайте, – согласился Турецкий. – В Татарке найдете семнадцатый дом по улице Нагорной. В нем проживает майор Голованов…
– Семнадцатый? Спокон веку там проживал Николай Васильевич Сараев! Недавно овдовел. Жены наши дружбу водили. Майор Голованов… Постой, постой, не тот ли, что Настеньку забрюхатил и пропал?
– Тот самый.
– Та-ак, – посуровел Богданов. – Прилетел, значит, сокол ясный…
– Ничего объяснять не буду, – сказал Турецкий, но предупредить хочу: – майор из МУРа – парень что надо. Я пошлю ему поручение, а он уж знает, что делать.
– Разрешите выехать? – спросил Глеб.
– А чего тянуть? Езжайте.
Губернатор Ставропольского края Николай Михайлович Колесниченко летел в самолете из Москвы. В столице он пробыл чуть более суток, но и за это время много успел узнать, понять и оценить собственное положение.
Встреча с секретарем Совета Безопасности была назначена на четырнадцать ноль-ноль, а прилетел Колесниченко в столицу утром, так что у него было время встретиться с нужными людьми. Первым делом он, конечно, дозвонился до Потапова Юрия Андреевича, который оказался на даче. "Приезжай", – сказал Потапов, не дослушав извинений губернатора по поводу раннего звонка.
Перед отлетом из Ставрополя Колесниченко предупредил о своем прибытии директора представительства КАКТа Асатряна, тот обычно приезжал в аэропорт на своем "форде". Но сейчас губернатора встретил лишь водитель Гургена Акоповича, который сообщил об аресте Асатряна сразу, как только "форд" тронулся с места. "Куда едем, Николай Михайлович?" – спросил водитель, глядя в непроницаемое лицо пассажира. "В Барвиху". На кольцевой водитель, посмотрев в зеркало, усмехнулся: "Не отстает хвостик-то! Заметили, Николай Михайлович?" – "Вижу". – "Любопытно им, куда вы путь держите…" – "Разве тебя не предупредили?" – "Предупредили и сказали, чтобы не обращал внимания". – "Вот и не обращай".
Юрий Андреевич принял губернатора приветливо, повел в свой кабинет.
– Хочу показать тебе свое новое приобретение. Зверев. "Женщина у рояля". Картина принадлежала вдове одного известного поэта. Долгонько мне пришлось с ней повозиться… Между прочим, на картине изображена она.
– Картина хорошая, – похвалил равнодушно Колесниченко.
– Какая тоска иметь дело с дилетантами! Да это одна из лучших работ Зверева! Может быть, самая лучшая. Он был влюблен в эту женщину. Ты посмотри, какие краски, какая нежность во взоре… Теперь взгляни на эту, – кивнул Потапов на картину, висевшую неподалеку. – Тоже зверевская работа. Ощущаешь разницу?
– Я ощущаю другое, – помолчав, ответил Колесниченко.
– Что именно?
– Не верю, что ты ничего не знаешь.
– Тьфу! – сплюнул Потапов. – Я думал, ты о картине… Разумеется, мне известно о твоем ближайшем друге Асатряне и еще многое, о чем пока рановато говорить… Ты голоден?
– Закусить не отказался бы.
– На который час назначена встреча с Василием Алексеевичем?
– В два часа я должен быть у него в кабинете.
– Времени больше чем достаточно. Я, конечно, мог бы еще показать тебе одну вещь…
– Дилетант я! Дилета-ант! Уволь, Юрий Андреевич!
– Ладно. Пойдем в столовую.
Колесниченко видел дачи и побогаче потаповской. У него у самого, пожалуй, была, если судить по удобствам и обстановке, не в пример лучше, но он не мог не отметить тонкого вкуса хозяина, выдержанности тона и цвета в комнатах, обставленных антикварной мебелью с камином прекрасной работы в гостиной и единственной иконой на стене, изображающей Богоматерь с младенцем.
– Шестнадцатый век, – пояснил Потапов, заметив, что икона привлекла внимание гостя.
– В храме бы ей висеть, а не здесь, – вырвалось у Колесниченко.
– Из храмов крадут. Но, вероятно, она будет в храме Христа Спасителя. Ты не первый, кто подал мне подобную мысль.
– А кто первый?
– Мэр Москвы.
После завтрака они вновь вернулись в кабинет и закурили.
– Слушаю тебя, Николай, – сказал Потапов.
– Мне хотелось бы послушать тебя.
– Асатрян арестован, представительство опечатано, идет следствие.
– Об этом мне сообщили.
– А что ты хочешь услышать тогда от меня?
– Хотя бы причину вызова.
– Арест Гургена Акоповича – это тебе не причина? Он наверняка даст показания.
– Но это же гроб, Юрий Андреевич!
– До гроба пока далеко. Очень даже далеко… Ты лучше расскажи, что там поделывает господин Турецкий?
– Господин Турецкий не дремлет.
– Ты встречался с ним?
– Лишь по прибытии. Но ты об этом знаешь.
– Значит, у господина Турецкого нет желания общаться с тобой?
– Выходит, так. Впрочем, и у меня нет особого желания общаться с ним. Скажи, пожалуйста, нет никакой возможности остановить Турецкого?
– Пока нет.
– Что значит "пока"?
– То и значит, что пока.
– Но она может появиться, эта возможность?
– На этом свете ничего невозможного нет.
– Ты говоришь загадками, Юра.
– Разве раньше я что-то от тебя скрывал?
– Ты был гораздо откровеннее.
– На этот раз, видимо, есть существенные причины.
– Хорошо. Настаивать не имею права.
– Я могу сказать лишь одно. Машина, которую мы раскрутили, уже не остановится. Может случиться, что тебя, к примеру, после беседы снимут с поста, но может и не случиться. И все-таки это все частности…
– Ничего себе частность! А если бы тебе такое сказали?!
– Точно такое, но в более грубой форме мне сказали вчера.
– Кто?
– Ты снова спрашиваешь о том, чего я не могу сказать, и поэтому обращаюсь к прежней мысли. Потребует тебя снять секретарь Совета Безопасности или не потребует, дело десятое. Даже в самом худшем случае ты не пропадешь. Вернее, тебе не дадут пропасть. Ты уже винтик в запущенной машине, и, признаюсь, очень важный. Быть может, на данный момент самый важный. Главное, о чем ты должен думать денно и нощно, о выборах. Проиграть их мы не имеем права.
– Но если секретарь меня снимет…
– Секретарь ни назначать, ни снимать губернаторов не может.
– Что ему стоит открыть дверь кабинета хозяина? Не тебе объяснять, какие у них отношения.
– И какие же?
Колесниченко внимательно посмотрел на собеседника и улыбнулся.
– И какая кошка пробежала между ними? – спросил он.
– Живи спокойно и не волнуйся. Береги здоровье, – не отвечая на вопрос, посоветовал Потапов. – Этими днями все решится.
– До съезда или после?
– Нам необходимо, чтобы это произошло до съезда. И на этом, дорогой Николай Михайлович, завязали.
– Как посоветуешь вести себя с секретарем?
– Судя по тому, как он будет вести себя с тобой.
– Разумеется, будет хамить.
– Не думаю. Даже убежден, будет выдержан и спокоен.
– Свежо предание, но верится с трудом, – усмехнулся Колесниченко.
– И запомни, любое поведение секретаря не имеет никакого значения. Нет денег ни у секретаря, ни у правительства, ни у Президента. Деньги есть у нас. В машине, которую мы закрутили, крутятся все, от самого мелкого чиновника до самого большого. Другое дело, что они об этом не догадываются. Но это уже их проблемы.
– Включая и самого хозяина?
– А что бы мы делали без него? – вопросом на вопрос ответил Потапов. – Перейдем к другим вопросам. Как поживает Крест?
– По-моему, отлично.
– При таком помощнике, как Георгий Гагаринский, можно спать спокойно.
– Я не бываю на встречах.
– Правильно делаешь. Зачем светиться? Спецгруппа "Пантера" шутить не любит. Шифрограммы в Москву поступают ежедневно.
– В чье ведомство?
– ФСБ. Но ты не думай, что содержание шифрограмм неизвестно секретарю. Он нашел общий язык с директором. Грамотно работают сотрудники "Пантеры"?
– Думаю, им известно если не все, то многое. Особенно трясут Изобильную и Прикумский район.
– Оно и понятно. Хозяйничают там бывшие воры в законе.
– Помнится, Михаил Юсин с гордостью заявлял, что бывших воров не существует…
– Левитан и Старик про себя могут думать все что угодно, но для нас они бывшие.
– Если Хвостову известна хоть часть документов за моей подписью, то он конечно же полетит к хозяину…
– Снова-здорово! – поморщился Потапов. – Я тебя спрашиваю про Фому, а ты опять про Ерему! Была бы воля, конечно, засадил бы Василий Алексеевич всех, кто ему не нравится, в лагеря. Но нет у него такой власти. А часики тикают, времечко бежит… Что случилось в Татарке? – внезапно спросил он.
– Обычная разборка.
– Между кем?
– Эти… как их? Отморозки! У Маркуши неприятность, – припомнил Колесниченко. – Придушили одного из тех, кто был на даче.
– На твоей даче? – уточнил Потапов. – Это мало похоже на неприятность. Скорее на событие приятное.
– Придушили-то в его управлении.
– И дело взял в свои руки Турецкий?
– Он. С Маркушей вообще какие-то нелады…
– Пьет?
– Пил он всегда, но пьяным его никогда не видели. А теперь он зарядил, и довольно серьезно.
– Богатый стал, – насмешливо проговорил Юрий Андреевич. – Но богатство – дело такое, сегодня оно есть, а завтра поминай как звали! Поучил бы по-отечески, по-губернаторски…
– В народе говорят: пей, да дело разумей. А дела у Маркуши идут хуже некуда. Вообще, должен сказать, во всех правоохранных структурах какая-то неразбериха. Власенко начисто скис. Надеялся на своего дружка, зонального прокурора из Генпрокуратуры, но тот полностью отключен от расследований.
– А что Макеев?
– Жалуется. Офицеры получают приказы, под козырек, а результатов не видать.
– Они на службе. Должны докладывать.
– Докладывают. Только то, что давным-давно известно.
– Умеет работать Турецкий, – задумчиво произнес Потапов.
– С такими правами, как у него, да не уметь?
– Правами тоже надо пользоваться с умом, – назидательно ответил Юрий Андреевич. – Супрун, говорят, митингует?
– По всему краю. Охраняют его казаки.
– Народу, слышал, на площадях тьма?
– Достаточно.
– Об истории своей, конечно, молчит?
– Пока молчит.
– Значит, чего-то ждет. А ждать он может лишь одного. Подходящего момента. Такой шанс набрать очки он не упустит.
– Печать? Телевидение?
– Он воспользуется тем и другим, когда наступит время. Но ты очень-то не переживай, – посмотрев на собеседника, успокоил его Потапов. – Историю вспять не повернешь.
На этом деловой разговор хозяин дачи закончил.
От встречи с секретарем Совета Безопасности Колесниченко ожидал худшего, но Потапов оказался прав. Хвостов был сдержан и спокоен, хотя неприятного наговорил достаточно.
– Я вызвал вас по поводу дел Краевой акционерной компании товаропроизводителей, – сразу после приветствия сказал секретарь.
– Слушаю вас, Василий Алексеевич, – вежливо произнес Колесниченко.
– Порядка восьмидесяти процентов доходов от деятельности вашей конторы уходит неизвестно куда.
– Во-первых, это не моя контора, как вы изволили выразиться, а во-вторых, я не имею данных о доходах КАКТа.
– Разве вы уже не хозяин края? – тяжело посмотрел на губернатора Хвостов.
– КАКТ – организация коммерческая…
– Частная и теневая, – перебил секретарь.
– С первым пунктом можно и согласиться, а что касается второго, не убежден. Да, предприятие крупнейшее в крае, зарегистрировано по всем законам, обязательства перед краем выполняет…
– Какие?
– Платит за аренду земель, водоемов, отчисляет процент, обусловленный нами, на счет края и, что немаловажно, дает работу тысячам и тысячам граждан.
– То, что КАКТ платит краю, – это мизер по сравнению со средствами, уходящими за рубеж.
– Подобными вопросами занимаются правовые органы.
– Что же тогда, повторяю, делает губернатор?
– Мне бы не хотелось вести разговор в таком тоне, – помолчав, ответил Колесниченко.
– Генеральный директор – вор в законе, подведомственными предприятиями КАКТа руководят Старики, Левитаны, бывшие партийные боссы – то же ворье, московским представительством – некий Асатрян, игрок и картежник! Это вам известно?!
– Известно.
– И вы молчали при их назначении?
– Назначение руководителей коммерческих предприятий не входит в мою компетенцию. И потом, Василий Алексеевич, разве в столице нет руководителей рангом выше каких-то директоров и имевших судимости?
– Вы можете назвать фамилии?
– Уверен, что они вам известны.
– Чувствую, вас неплохо настропалили, – помедлив, заметил Хвостов. – Не знаю, как насчет обязанностей, но права свои вы четко знаете. Считаю, что беседа наша не получилась. Материалы по КАКТу передаю генеральному прокурору. Все.
– До свидания, Василий Алексеевич, – откланялся Колесниченко.
В ответ секретарь Совбеза буркнул что-то невразумительное и закурил.
И теперь, сидя в кресле самолета, Николай Михайлович размышлял о собственной судьбе.
В мире много людей, о которых говорят, что они мягко стелют, да жестко спать. К такой породе относился и Колесниченко, и, видимо, не зря прозвали его в народе "бархатным губернатором". Он не скупился на обещания, но справедливости ради надо сказать, что старался их выполнять, хотя многое из обещанного так и осталось на словах. И все-таки его край по сравнению с другими регионами выглядел по всем экономическим показателям намного лучше. Что ни говори, а в КАКТе платили, деньги выдавались без задержки и в принципе народ не бедствовал, опять же если сравнивать с другими областями. Иное дело, что разрыв между богатыми и бедными достиг таких размеров, что это уже всерьез начало волновать губернатора. Успокаивало лишь одно: во всей России еще хуже. От людей ничего не скроешь, ничего не утаишь, все прекрасно понимали, что работают на карман "новых русских", но, как выразился один изголодавшийся воркутинский шахтер по телевидению, мне, мол, на кого бы ни работать, хоть на негров, лишь бы платили.
Колесниченко отчетливо представлял последствия расследования дел о коррупции и хищениях в фирме КАКТ. Дело касается его лично, а если "важняк" Турецкий раскопает хотя бы один эпизод его участия в преступлениях, совершенных в этой фирме, ему вообще труба. Утешало лишь то, что Потапов, узнав о содержании его беседы с секретарем Совета Безопасности, весело хохотнул: "Ну а что я тебе говорил? Живи. Живи себе спокойно".
В аэропорту Ставрополя губернатора встретил начальник местной ФСБ Макеев. Он сообщил о приказе министра внутренних дел об отстранении Маркуши от занимаемой должности. "И кто же исполняет его обязанности?" – "Полковник Холмец". Колесниченко промолчал. "Того и гляди, до меня доберется", – сказал Макеев. И снова ничего не ответил Колесниченко.
Майор милиции Голованов, держа за руку сынишку, стоял на крыльце дома и смотрел на подходившего Глеба.
– Привет! Каким ветром? – улыбнулся он, пожимая парню руку.
– Попутным. Здравствуйте.
Глеб вытащил письменное поручение Турецкого и подал бумагу майору.
– Придется тебе с дедом посидеть, Максимка, – обратился к сыну Голованов. – Иди в машину, Глеб.
– Грязнов в Татарке?
– Уехал. Но мы и сами с усами!