- А я, кажется, знаю… Садись и пиши: "Прошу эксгумировать труп Сёмы Кабанчика". Всё!
К концу следующего дня я приехал к Кручинину.
- Тебе очень нужен труп Кабанчика?
- Да, как можно скорей.
- Так вот… тело Кабанчика предано кремации.
- И всё-таки он от меня не уйдёт.
- Кто?.. Кабанчик?
Кручинин посмотрел на меня так, словно перед ним был не в меру любопытный человек, задавший вопрос, достойный младенца. Не дав себе труда ответить, он уселся за поданный обед.
Я прощаю Кручинину все несправедливости и резкости, которые он позволяет себе в отношении меня. Я слишком люблю его. Но приняться за суп, вместо того чтобы объяснить другу всё по-настоящему, - право, бывают границы и моему терпению!
Я уже направился в переднюю и схватился было за шляпу, когда из столовой послышался ласковый окрик Кручинина:
- Эй, старик, брось глупости! Завтра на рассвете мы едем за раками. Твоим нервам нужен отдых…
Наутро мы уехали под Ногинск, где Кручинин знал уединённое местечко, изобилующее раками и отличающееся полным отсутствием двуногих, общества которых оба мы стремились теперь избегать.
Всё шло чудесно. Мы отдыхали: с утра залезали по пояс в воду в поисках раков, которых почему-то совершенно не было; варили на костре уху и ели гречневую кашу, пахнущую дымом. Вокруг нас - ни души. До ближайшей сторожки - по крайней мере три километра. Тишина стояла такая, что за два дня наслаждения ею можно было простить миру половину грехов. Вечером, когда солнцу оставалось пробежать до горизонта каких-нибудь пять градусов, Кручинин взял малокалиберку и отправился к заводи, где водились щуки. Он любил бить их из винтовки.
Прошло довольно много времени. Быстро темнело. Вдруг я услышал глухой удар выстрела. Это не был едва уловимый щелчок малокалиберки, звук которого от заводи сюда и не доносится. Я явственно слышал глухой выстрел из охотничьего ружья.
Кто и во что мог стрелять в такую темень?
Неожиданно вскрикнул где-то в камышах чирок. Что его разбудило в этот поздний час? Вот проснулся второй. Плеснула щука. Всё было не ко времени и странно. Эти неурочные звуки, начавшись в отдалении, всё приближались к тому месту, где была раскинута наша палатка. Вскоре я понял и причину этих пробуждений: кто-то шёл берегом, шёл неуверенно, словно плутая по незнакомой дороге. Временами этот странный путник как будто даже соскальзывал с берега - отчётливо слышалось его тяжёлое шлёпанье по воде.
Я обошёл костёр и повернулся спиной к огню, чтобы лучше видеть.
Через какую-нибудь минуту я разглядел появившуюся из прибрежного ивняка тень. Эта тень двигалась медленно, неуверенно, пошатываясь. В нескольких шагах от пятна света тень остановилась и, покачнувшись, упала. Я подбежал и… узнал Кручинина.
Кручинин был ранен. Вся левая сторона его холщёвой курточки была залита кровью.
- Пустяки, - сказал он сквозь зубы. - Вероятно, несколько дробин в плече… пустяки…
Но тут силы изменили ему, и он снова почти потерял сознание. Однако, когда я сделал попытку стянуть с него куртку, он жадно схватился за неё. Я думал, что причинил ему боль, но оказалось, что он попросту беспокоится о лежащей в грудном кармане куртки записной книжке:
- Осторожно… там пепел… бумага… пыж… Нужно сохранить.
Объяснять мне не нужно было. Я осторожно отложил в сторону его записную книжку, тщательно обернув её газетой. Я понял, что речь идёт о следе того, кто угостил Кручинина зарядом дроби.
К счастью, рана оказалась несерьёзной. Большая часть заряда прошла мимо. Две картечины засели в мякоти плеча.
Со слов Кручинина, чувствовавшего себя слабым, но вполне владевшего собой, я понял, что слышанный мною в сумерках выстрел предназначался ему. Кто стрелял, ему установить не удалось, так как в первый момент он лишился сознания. А затем, когда пришёл в себя, всё вокруг было уже тихо. Следы, которые ему удалось обнаружить, вели к реке. Они пролегали по прибрежному песку и к тому времени, когда он добрался до берега, были уже почти замыты водой. Единственно реальное, что Кручинину удалось обнаружить, был комочек полусгоревшей бумаги - пыж из заряда, посланного Кручинину. Ему удалось тщательно собрать этот комочек, так что можно было надеяться а сохранности доставить его в лабораторию.
Я быстро собрал наши пожитки, погрузил всё в автомобиль и, усадив Кручинина среди рюкзаков и свернутой валиком палатки, поехал в Москву.
Кручинин настолько владел собой, что, прежде чем ехать домой или в лечебницу, заставил меня заехать в криминалистическую лабораторию, чтобы сдать на исследование остатки пыжа.
На следующий день, едва я появился в дверях его больничной палаты, куда его всё таки уложили на несколько дней, он вместо приветствия крикнул:
- Как дела с пыжом?
- Есть надежда восстановить. Просили завтра заехать. Но уже сейчас с уверенностью можно сказать, что это комочек бумаги с печатным текстом, действительно употреблён вместо пыжа. Если бы бумага не была такой старой, он меньше подвергся бы действию горячих пороховых газов, и восстановить его не составило бы труда. К сожалению, ты немного повредил пепел, когда собирал.
- Попробовал бы ты аккуратно собрать его, когда в тебя только что всадили пару картечин, - усмехнулся Кручинин.
- Не спорю и не обвиняю, только констатирую.
- Если бы ты знал, как мне хочется знать этот текст! У меня нет, конечно, никаких тому доказательств, но внутреннее чувство говорит мне, что этот выстрел имеет отношение к делу Гордеева.
- Неужели ты думаешь, они хотели тебя убрать?
- Почти уверен.
- Значит, и Гордеев… - я не мог выговорить до конца это страшное подозрение.
- Не знаю… пока ничего не знаю, - неопределённо пробормотал Кручинин, - как только лаборатория закончит работу - приезжай.
Назавтра я в точности выполнил этот наказ и, получив фотокопию реставрированного листка, помчался в больницу. По этой фотокопии можно было установить, что листок, использованный для пыжа, вырван из книги форматом в одну шестнадцатую, набранной обыкновенным латинским корпусом. Может быть, в верхней части листка, над текстом, и имелся колонтитул, - намеренно или случайно листок был вырван так, что колонтитул не сохранился. Только в нижнем углу листка остались цифры: с одной стороны 137, с другой - 138. Это были номера страниц. Страниц какой книги?
Вот что можно было разобрать на листке:
"- сильно заинтересованы этим трупом, - как сообщил мне много лет спустя один французский лейтенант в Сиднее ...... он прекрасно помнил дело "Патн ...... это дело удивительно противостояло забывчивости людей и всё смывающему вре...... в нём была жуткая жизненная сила, оно не умирало ......... Я имел удовольствие сталкиваться с этим делом годы спустя, за тысячи миль от места происшествия. А ведь я здесь единственный моряк 137"
Вот что представлял собою текст на первой страничке. На второй сохранилось следующее:
"но если двое людей незнакомых друг с другом, но знающих о ......тне", встретятся случайно в каком-нибудь уголке (вся середина странички совершенно неразборчива) ....... - сказал он небрежно и в то же время задумчиво. Да я легко мог себе представить, как трудно ....... на канонерке никто не говорил по-английски настолько, чтобы разобраться в истории, рассказанной серангом. 138".
На нижнем поле можно было различить слабый отпечаток библиотечного штемпеля. Увы, единственное слово, которое было в нём разборчиво, - "библиотека". Оно мало что могло сказать. Не больше говорил и инвентарный номер "3561".
Кручинин дважды прочёл с начала до конца весь текст и молча передал мне репродукцию.
- Что скажешь?
- Наиболее приметно здесь слово "серанг". Оно с полной очевидностью свидетельствует о том, что книга переводная, о моряках.
Казалось, Кручинин не обратил на мои слова внимания. Он поспешно вырвал у меня репродукцию и, вглядевшись в обе странички, написал на листке из записной книжки: "Пат… и …тие".
- Совершенно очевидно: взятые в кавычки слоги представляют собой начало и конец какого-то названия… О чём может писать моряк, о чём может ему рассказывать офицер французской канонерки? Вероятно, о корабле. Судно называлось "Патна".
- Решительно не знаю такого судна. Никогда о нём не читал.
- Я тоже не могу припомнить, хотя где-то в закоулках памяти, по-моему, такое словечко у меня лежит. Фонетически оно мне знакомо. Придётся сделать вот что…
Я получил от него точную инструкцию, с кем из литературоведов следует повидаться, чтобы попытаться установить автора книги. Два слова уже достаточно характерны: серанг и "Патна".
С этим поручением я и отправился в путь.
Следует заметить, что я забыл упомянуть ещё об одной важной детали, искусно восстановленной лабораторией на листке из неизвестной книги: довольно ясный отпечаток пальца, на котором линии кожного рисунка были перерезаны резким рубцом шрама. Шрам был довольно характерный - полукруглой формы, похожий на полумесяц. Работники лаборатории даже установили, что этот след оставлен не чем иным, как ореховым маслом. Все это было очень интересно, но, к сожалению, не могло иметь для нас никакого значения до тех пор, пока мы не найдём лазейки к владельцу книжки.
В поисках этой лазейки я безрезультатно ездил от одного литературоведа к другому.
В тот же вечер я позвонил Кручинину, чтобы сообщить о неудаче.
- Плюнь на литературоведов, - сказал он. - Мне кажется, что решительно ни у кого из иностранцев, кроме Джозефа Конрада, я не встречал слова серанг. Погляди, пожалуйста, в "Энциклопедии Британика". А я тем временем пороюсь в Конраде.
Я прочёл в Британской энциклопедии длинную статью о Конраде. Упоминания о "Патне" не было и в ней.
С этим известием я приехал в лечебницу.
К моему удивлению, я застал Кручинина уже не в постели, а за столом, обложенного горой книг.
- Джозеф Конрад "Прыжок за борт", - безапелляционно произнёс он и, развернув томик, показал мне страницу. Я, действительно, увидел полный текст того отрывка, что было воспроизведено лабораторией из остатков пыжа.
- Это в десять раз лучше, чем если бы он вырвал листок из "Анны Карениной", - сказал Кручинин. - Наверно, Конрад достаточно редок в московских библиотеках. Ты без труда отыщешь те из них, где он ещё сохранился. Это и составит твою задачу на ближайший день.
К концу дня, совершенно отчаявшийся и измученный, я пришёл к выписавшемуся из больницы Кручинину и застал его в состоянии самого неподдельного нетерпения. Он встретил меня хорошо знакомым возгласом:
- Брось всё! Как можно внимательней обследуй библиотеку, которой мог пользоваться Гордеев и весь круг, из которого книга могла попасть к Фаншетте. Остальное неважно.
Итак, Фаншетта… На этот раз она приняла меня куда более любезно. Теперь я был центральной фигурой, и кофе с халвой были поданы мне одному. Наслаждаясь любимым лакомством, я мог вволю предаваться наблюдению за хозяйкой и исподволь подводить, разговор к интересующей меня теме: что она читает и откуда берёт книги? К сожалению, она почти не обращала внимания на мои реплики и, трогательно волнуясь, закидывала меня вопросами о ходе гордеевского дела.
- Прежде я боялась того, что… у Вадима мало средств. Я привыкла не отказывать себе ни в чём. Муж хорошо зарабатывал. Но теперь решила: жизнь без Вадима - полжизни. Если нужно будет, я вернусь на работу, - помимо её воли, она кокетливо склонила голову: - ведь у меня есть специальность - я гравёр и, говорят, неплохой…
Но вот, пришёл конец халве и моим осторожным расспросам. Я знал всё, что мне нужно: никого, кроме двух-трёх поэтов, она не читала; ни в какой библиотеке не абонирована; о Конраде никогда не слышала.
Первый пункт моего поручения был выполнен. Я перешёл ко второму. Для этого нужно было посетить семью Гордеева. Я уже говорил, что всего один-два раза бывал в этом доме, и должен признаться, что сейчас, посидев с Анной Саввишной и пришедшей к ней прямо со службы Ниной, пожалел о том, что так мало знал этот дом. Это была скромная, дружная семья, с тем спокойным укладом жизни, какой всё реже встречается в наши дни забот и нервной работы. К слову сказать, только теперь, ближе рассмотрев Нину и поговорив с ней, я по-настоящему понял, как Кручинин должен был переживать утрату этой девушки. Кажется, в этой девушке было всё, что могло сделать её подлинным другом и чудесной женой. Я уже не говорю о её внешних данных типичной русской красавицы с благородными чертами лица и сложенным на затылке узлом тяжёлых русых кос. Всё в ней было к лицу, всё было в меру нарядно; пудра и губная помада оттеняли и великолепный цвет лица и красивые очертания рта. Что говорить, я с удовольствием глядел на эту девушку и от души жалел о неудачной любви Кручинина, глубоко тайно любившего Нину, невесту Гордеева.
Незаметно пробежали несколько часов, проведённых у Гордеевых. Я мог ехать прямо в институт, чтобы покончить с нелепым предположением Кручинина, будто злополучная книга могла принадлежать Вадиму. Откровенно говоря, я не представлял себе, что это может дать следствию, даже если книга ему действительно принадлежала бы. Ведь скоро две недели, как он сидит в предварительном заключении и, конечно, никакого отношения к покушению на Кручинина иметь не может. А впрочем… Не будет ли это значить, что покушавшийся на убийство Кручинина до ареста Гордеева имел с ним сношения? Не будет ли это значить, что сообщник, имя которого так упорно скрывает Вадим, гуляет на свободе, наблюдает за следствием и даже старается отделаться от того, чья работа ему наиболее опасна? К сожалению, это могло быть именно так.
Как я узнал от Нины, Вадим любил читать и пользовался двумя библиотеками: институтской, где он брал новые технические журналы и специальную литературу, когда она была ему нужна для работы, и в Доме инженера, где получал художественную литературу. Поэтому я начал именно оттуда. Библиотекарша мне тотчас же сказала, что собрание сочинений Джозефа Конрада, действительно, было не так давно куплено библиотекой.
Но издание было совсем другого формата и содержание страниц 137–138 не сходилось с нашим. Другого издания Конрада в библиотеке нет и не было.
Я вздохнул с облегчением. Теперь я был почти уверен в том, что злосчастный пыж не был сделан человеком, приходившим в соприкосновение с Гордеевым, или хотя бы из книжки, сознательно данной ему Гордеевым. Я был заранее уверен и в том, что в институтской библиотеке никакого Конрада никогда не было и нет.
С лёгким сердцем я помчался в институт и, само собой разумеется, никакого Конрада в каталогах не нашёл. Я для вида изобразил на лице огорчение и вернул библиотекарше картотеку.
- Вы не нашли то, что вам нужно? - спросила она.
- Увы.
- Чем же вам помочь? - сказала любезная старушка. - А, простите, что вы искали?
- Джозефа Конрада, - сказал я совершенно машинально.
- Ах, беллетристика, - несколько разочарованно воскликнула она. - Так я посоветую вам обратиться в библиотеку нашего месткома. У них кое-что есть.
В этом "кое-что" звучала нотка не слишком обнадёживающего презрения.
Мне оставалось только поблагодарить и отправиться в другую комнату, хотя я и был убеждён, что делаю это напрасно.
- Конрад? - спросила меня уже совершенно иным тоном юная библиотекарша месткома. - У Конрада много вещей. Говорите, что вам нужно?
- "Прыжок за борт".
Девица сделала глубокомысленное лицо, затем исчезла и через несколько минут решительно заявила:
- Книга утрачена.
- Что значит утрачена? - спросил я.
- Это значит, что она не возвращена абонентом и вычеркнута из инвентаря. В общем вам это всё равно. Книги нет. Берите что-нибудь другое.
Девица говорила величественно-презрительно. По её мнению, вопрос был исчерпан. Пришлось предъявить своё удостоверение, потребовать сообщить мне имя абонента, не вернувшего книгу. Этим абонентом оказался… инженер Гордеев.
- Инвентарный номер "3561"? - спросил я с последней искрой надежды.
- Да.
Фаншетта
На следующий день мы с Кручининым не виделись. Открытие того, что книга действительно принадлежала Гордееву, очень огорчило Нила. Он никого не принимал. Даже меня. Только через день я, наконец, попал к нему и застал его в самом мрачном настроении. На столиках, креслах, возле постели валялись развёрнутые книги самого различного жанра и содержания. Это значило, что Кручинин хватается за всё в поисках успокоения и, не находит его. Он встретил меня не очень ласково:
- Где ты пропадал?
- Сидел дома.
- Почему ты не пришёл вчера?
- Ты же сам сказал по телефону, что мне лучше не приезжать.
- Я тебе это действительно сказал? - Он пожал плечами, но я-то отлично знал, что это - игра. Ему попросту совестно за вчерашнее поведение; он делает вид, будто действительно машинально сказал.
- Хочешь халвы? - неожиданно спросил Кручинин.
- Никогда не отказываюсь.
- Так поедем к Фаншетте.
Я беспрекословно отправился в переднюю. Скажи я, что не еду, он поехал бы один.
Через двадцать минут мы стояли перед дверью с медной дощечкой "Ляндрес" и тщетно нажимали кнопку звонка. По-видимому, Фаншетты не было дома. Нам оставалось только уйти. Мы были уже на середине марша, спускающегося к следующему этажу, когда дверь, наконец, приотворилась на длину цепочки и послышался знакомый голос Фаншетты:
- Кто там?
Через пять минут мы сидели в той же комнате, которую я дважды видел.
- Слышу звонок за звонком. Чувствую, кто-то свой, и ничего не могу сделать… сижу в ванне, - щебетала Фаншетта. - Теперь я должна вас покинуть, чтобы привести и себя в порядок. Не могу же я оставаться в таком виде. - С этими словами она кокетливо приподняла полу лёгкого халатика.
Мы остались одни. По-видимому, это как нельзя больше устраивало Кручинина. Не теряя времени, он принялся за детальный осмотр комнаты. Я знал: Нил отлично помнит всё, что видел здесь в первый раз. Теперь его глаз тщательно регистрирует изменения, происшедшие с того времени. Тут же с неуяснимой для меня быстротой в его мозгу происходит аналитическая работа: исследование возможных причин происшедших изменений, немедленное отбрасывание в бездну, незапоминание всего неинтересного и твёрдая фиксация каждой мелочи, могущей дать малейший повод для предположений, идущих к делу.