- Вы правы, Перрин… Но успокойтесь - как раз перед вашим приходом Бруно сказал мне, что наконец принял решение… Просто у мальчика позднее призвание, Перрин… А вы ведь знаете, что это дает далеко не худшие результаты?
- Согласна, Элуа… Ну, так какую стезю выбрал ваш Бруно?
Наступило глубокое молчание. Все ждали, что ответит молодой человек. Элуа, не выдержав, поторопил сына:
- Да ну же, Бруно! Ты что, не слышал?
- Слышал…
- Так расскажи нам, каковы твои намерения!
Старший сын Маспи понял, что теперь уже не отвертеться. Он встал и, выпрямившись во весь рост, спокойно заявил:
- Я буду работать.
- Ну, об этом мы уже и сами догадались. И что за специальность ты выбрал?
- Честную.
- Что?!
Восклицание Маспи куда больше напоминало возмущенный вопль, чем вопрос. А Бруно не замедлил воспользоваться наступившей паузой.
- Я иду служить в полицию, - добавил он.
У Пэмпренетты началась истерика. Ипполит ликовал. Фелиси пыталась привести в чувство потерявшую сознание мать. Остальные разразились криками, причитаниями, кто-то тщетно взывал к силам небесным, а дедушка Маспи требовал бутылку, уверяя, что если он сейчас не подкрепится, то после такого потрясения непременно отправится на тот свет. Элуа разорвал воротник, чувствуя, что вот-вот задохнется. Бруно снова сел. Сейчас он больше всего напоминал рыбака, неожиданно застигнутого приливом на одинокой скале. Наконец Элуа отдышался и стоя выпил два бокала кьянти. Однако прежде чем он успел открыть рот, Перрин крикнула:
- Раз такое дело, Элуа, сами понимаете, я оставлю дочь при себе!
- Да, я вас понимаю, Перрин…
Пэмпренетта вознамерилась было снова устроить истерику, но увесистая материнская оплеуха отбила у нее желание скандалить.
- Друзья мои…
Все замерли, искренне переживая за Маспи, на которого так несправедливо обрушилось несчастье.
- Того, что со мной сегодня случилось, я никак не заслужил…
Фонтан Богач дрожащим от волнения голосом поддержал друга:
- Нет, Элуа, конечно, не заслужил!
- Спасибо, Доминик… Мы воображаем, будто хорошо знаем своих детей… изо всех сил стараемся подавать им хороший пример, а потом в один прекрасный день обнаруживаем, что пригрели на груди змею!
Метафора произвела на всех сильное впечатление. А упомянутая змея упорно не поднимала глаз от пола.
- Только я думал, что смогу на старости лет спокойно отдохнуть - и вдруг моя жизнь летит к черту! А все из-за этого бандита, из-за этого негодяя! Ну, скажи, чудовище, где тебе вбили в голову такую мерзость? Может, в полку?
И тут, к величайшему ужасу этих мужчин и женщин, воспитанных в глубоком почтении к старшим, Бруно осмелился оскорбить отца:
- Я научился этому здесь!
Элуа хотел броситься на сына, но Шивр успел вовремя его удержать.
- Успокойся, коллега… успокойся… а то как бы тебе не натворить бед!
- Отпусти меня, Адольф! Я должен его прикончить! Этого требует моя честь! Он смеет говорить, негодяй, будто здесь…
- Да, именно так! Видя, что мои родители вечно сидят в тюрьме, что вы большую часть жизни проводите за решеткой, я решил избрать другой образ жизни. Потому как, хоть вы и разглагольствуете о свободе, на самом деле любой дворник свободнее вас! А я хочу, чтобы мои дети не стыдились своего отца! И в полицию иду, чтобы бороться с мужчинами и женщинами вроде вас, поскольку именно вы делаете несчастными собственных малышей! С самого рождения они обречены стать преступниками!
Доло пришлось помочь Шивру удерживать Элуа, а тот продолжал бесноваться:
- Отпустите меня, я его сейчас убью!
Фонтан Богач повернулся к Бруно.
- Ты нас оскорбляешь, мальчик… Сейчас я в вашем доме и потому не стану отвечать, но больше не желаю тебя видеть… С этой минуты ты для меня не существуешь.
- А если я замечу, что ты по-прежнему вертишься около моей дочери, будешь иметь дело со мной, легаш недоделанный! - добавила Перрин.
- А я-то думала… ты… меня… любишь… - рыдая, пробормотала Пэмпренетта.
- Как раз из любви к тебе, моя Пэмпренетта, я хочу стать порядочным человеком!
- Попробуй только сказать еще хоть слово этому выродку, Памела, и я собственными руками расшибу тебе голову! - снова вмешалась мадам Адоль.
Друзьям наконец удалось утихомирить Элуа, и он пообещал не трогать сына. Маспи лишь подошел к возмутителю спокойствия.
- Встать!
Бруно выполнил приказ.
- Ты не только обесчестил меня, равно как свою мать, брата, сестер и моих родителей, но еще и оскорбил моих друзей, моих давних испытанных коллег… Неужто у тебя ни к кому и ни к чему не осталось уважения, Бруно? Или ты прогнил до мозга костей? Но раз ты не боишься живых, может, хоть перед мертвыми станет стыдно?
Элуа схватил сына за плечо и в благоговейном молчании всех присутствующих подвел к висевшим на стене фотографиям.
- Вот твой прапрадед, Грасьен Маспи. Он умер на каторге в Тулоне… А вот это - его сын Модест. Он совершил ошибку, прикончив жандарма… слишком горячая кровь… и бедняга окончил дни свои на эшафоте… А это Оноре, мой дед… пятнадцать лет провел в Гвиане, а его жена Николетта - двенадцать в тюрьме Экс-ан-Прованса… Вот твоя бабушка, мать Селестины, Прюданс Казаве… Она умерла в больнице тюрьмы Шав…
Элуа торжественно перечислял имена и сроки заключения тех, чьи фотографии украшали стену гостиной. Так Руи Гомес в знаменитой сцене рассказывал дону Карлосу о великих свершениях предков.
- …Твой дядя Пласид, мой родной брат… Насколько его знаю, услышав о твоем поведении, Пласид вполне способен устроить в Нимском централе голодовку, а ему сидеть там еще пять лет. Мой кузен Рафаэль Ано - в общей сложности провел в тюрьме двадцать пять лет, а потом еще отправился в ссылку… Максим Казаве, брат твоей матери и, стало быть, твой дядя… сейчас он в Бометт…
Элуа вдруг резко повернулся к сыну:
- А теперь посмей сказать мне в глаза, что ты собираешься предать всех, кого сейчас нет с нами!
- Просто я не желаю идти по их стопам и вечно чувствовать себя загнанной крысой! Может, вы и сумели уверовать, будто истинная свобода - в тюрьме, а по-моему, вы просто несчастные люди! Вы обманываете сами себя и слишком трусливы, чтобы открыто это признать! Да любой нищий счастливее вас! За всю жизнь вы не знали ни минуты покоя! Вы обкрадывали других и теперь бессовестно пользуетесь чужим добром, но каждую минуту дрожите, боясь услышать на лестнице своего дома шаги полицейских! Да-да, жалкие вы люди, и больше ничего…
Элуа Маспи, побледнев как полотно, указал сыну на дверь:
- Уходи! Ты мне больше не сын! Я отрекаюсь от тебя!
- Это вполне отвечает моим желаниям.
- Я проклинаю тебя!
- Ты? Когда человек живет вне закона, все его проклятия не стоят и ломаного гроша.
Бруно обнял мать.
- Мама, я тебя очень люблю… но был слишком несчастен, когда еще малышом почти не видел тебя… Поэтому я и не хочу следовать вашему примеру…
- Я запрещаю тебе целовать мать! - заорал Маспи.
Не обращая внимания на отцовские крики, парень долго прижимал Селестину к груди. Потом он подошел к Эстель, но та демонстративно повернулась спиной, а маленький Илэр показал брату язык. Зато Фелиси взяла Бруно за руку и коснулась ее губами. Он нагнулся к младшей сестренке.
- Тебя я тоже спасу… - шепнул он.
Бруно хотел попрощаться и с дедом, но старик плюнул ему под ноги, а бабушка Адель, впервые в жизни рискнув ослушаться мужа, крепко обняла внука и чуть слышно сказала на ухо:
- Я тоже иногда думала, как ты…
Уже уходя, молодой человек обернулся:
- Пэмпренетта… я всегда буду тебя любить… потому что полюбил с детства… И, верь мне, я еще вернусь за тобой!
После ухода Бруно гости стали прощаться один за другим. Никто из них не мог найти подходящих слов утешения. И снова общее мнение выразил Фонтан Богач:
- Элуа, мы по-прежнему доверяем тебе… Ты ни в чем не виноват… Дети - все равно что дыни, пока не разрежешь, невозможно узнать, что внутри…
- Спасибо, Доминик… благодарю тебя от всего сердца… Но пока я и сам толком не соображу, что за напасть на меня вдруг свалилась… У меня был сын, на которого я возлагал надежды и думал, что он станет мне опорой в будущем, а вместо этого в доме оказался полицейский, и он оскорбил нас всех! Нет, это уж слишком… Я не могу вынести такого несчастья…
И, вне себя от стыда, великий Элуа Маспи, склонив голову на плечо своего друга Фонтана Богача, заплакал. Остальные тактично удалились. Доминик по-братски похлопывал по голове давнего спутника и коллегу.
- Да ну же, Элуа! Возьми себя в руки! Какой смысл портить себе кровь?
- Да никакого, сам знаю, но все-таки кто бы мог подумать, что Бруно, которым я так гордился, станет позором нашей семьи?
Глава II
Вечером 22 мая 1963 года исполнилось ровно три года с тех пор, как Бруно Маспи покинул отчий дом. За все это время он ни разу не давал о себе знать. Лишь по слухам, которых ждали с большим нетерпением, хотя ради фамильной чести делали вид, будто все это их не касается, Маспи знали, что это чудовище Бруно бодро продвигается по служебной лестнице. И, таким образом, позор Элуа и всего семейства не только не исчез из памяти, но, похоже, со временем достигнет невероятных размеров, ибо Бруно, судя по началу его карьеры, запросто может стать шефом всех полицейских Франции. От одной мысли о подобной перспективе его отца прошиб холодный пот. И Элуа клялся себе, что, коли такой кошмар произойдет при его жизни, он наложит на себя руки и таким образом смоет позорное пятно с имени Маспи. Воображение южанина мгновенно превращало предположение в неотвратимую реальность, и Элуа, оплакивая свою безвременную кончину, ронял крупные слезы, а Селестина терзалась, глядя на страдания мужа.
Разумеется, за эти три года никто в доме Маспи не смел произносить имени изгнанника, опасаясь разгневать главу семьи. Но желания забыть слишком мало, чтобы унять печаль и залечить рану разбитого сердца, а потому даже те, кто не относился к ближайшему окружению Элуа, невольно замечали, что уход Бруно из дома возымел самые трагические последствия. Конечно, нельзя сказать, что после измены старшего сына Маспи утратили влияние, но все-таки они уже были не прежними… Да, разумеется, к Элуа продолжали приходить за советом, и он оставался бесспорным главой марсельских мошенников, но клиенты смутно ощущали, что былой огонь угас… Элуа почти не выходил из дома. Своему другу врачу, посоветовавшему хоть иногда дышать свежим воздухом, если он не хочет высохнуть, как вобла, Великий Маспи мрачно ответил:
- Я не хочу, Феликс, чтобы на меня показывали пальцем!
- А почему это на тебя должны показывать пальцем, несчастный?
- Да потому что все станут говорить: "Эге, вон он, тот, кто давал нам уроки! Вон он, Великий Маспи, не удосужившийся даже разглядеть червяка, глодавшего изнутри его родного сына!" А потом, Феликс, когда мы умрем, родители будут рассказывать своим юным отпрыскам: "Жил-был когда-то один человек, и всю жизнь он пользовался заслуженным уважением… Сколько блестящих операций на его счету… а уж тюрем перевидал - не счесть, даже в итальянских сидел… Крепкий был мужик, всегда умел осадить любого! Так вот, дети, представляете, кем стал сынок этого Великого Маспи? Легавым! А сам Великий Маспи от этого потихоньку спятил, потому как такого позора в приличной семье еще свет не видывал!"
- Знаешь, что я об этом думаю, Элуа? Тебе просто мерещится черт знает что!
- Ах, мерещится?
- Да, вот именно!
- А твоей сестрице тоже мерещится?
Врач отступил на шаг и пристально поглядел на друга.
- Моей сестре? Но ты же прекрасно знаешь, что у меня нет никаких сестер, а если бы и была, я совершенно не понимаю, при чем тут…
- Отцепись от меня, Феликс! Право слово, ты глупее дюжины таможенников!
- Полегче на поворотах, Элуа!
- Что?
- Я сказал: полегче, Элуа! Я вовсе не привык, чтобы пустозвоны вроде тебя разговаривали со мной в таком тоне!
- Так я, по-твоему, пустозвон?
- Ага, он самый! И могу добавить, что у любого таможенника мозги получше, чем у Маспи, даже если его называют Великим!
- Послушай, Феликс!
- Я тебя слушаю, Элуа!
- Всю жизнь я старался не проливать крови ближних, но на сей раз у меня лопнуло терпение! Убирайся отсюда, Феликс, или через пять минут мы оба начнем плавать в твоей крови!
- А пока ты будешь меня убивать, я, по-твоему, стану распевать псалмы?
- Да ты и рта открыть не успеешь! Покойники не поют!
- Убийца!
- Уж куда мне до тебя в этом плане!
- Дурной, бесчувственный отец!
- Ну, на сей раз ты свое получишь! Прощай, Феликс!
Маспи вцепился в горло врача, и тот дико завопил. Прибежала Селестина. При виде дерущихся мужчин она в свою очередь крикнула:
- Может, хватит, а?
Они немного смущенно отпустили друг друг.
- И не стыдно? В вашем-то возрасте…
Врач поправил галстук и с видом оскорбленного достоинства заявил:
- Ваш муж, мадам Селестина, окончательно рехнулся… Тридцать лет я считал его другом, но сегодня наша дружба умерла! Элуа оскорбил мою сестру!
- Вашу сестру? Так ведь у вас же ее нет!
- Нет, но могла бы быть. Я всегда очень любил вас, мадам Селестина, так что позвольте перед уходом вас поцеловать, а засим расстанемся навсегда.
- Давайте оставим нежности на после обеда.
- Обеда?
- Ну да! Прибор вам уже поставлен. Неужто вы думаете, бабушка допустит, чтобы вы ушли, даже не отведав ее рыбного супа, а?
Доктор немного поколебался.
- Ну, разве что из дружбы к вам, мадам Селестина, и из уважения к бабушке… так и быть, я останусь.
Элуа насмешливо фыркнул.
- Вернее, из любви к рыбному супу.
Феликс смерил хозяина дома высокомерным взглядом.
- Такая мелочность с вашей стороны меня нисколько не удивляет, месье Маспи!
Врач вышел из комнаты и отправился к старому Сезару пить пастис. А Селестина, оставшись наедине с мужем, негромко заметила:
- Я просто не узнаю тебя, Элуа… Раньше ты всегда был так любезен, так предупредителен, а теперь стал зол и даже несправедлив… В конце концов люди перестанут тебя уважать!
- Они и так уже потеряли всякое уважение!
- Ну, это тебе только кажется…
- Посмотри на Феликса! Прежде он бы никогда не посмел так со мной разговаривать, а нынче это вполне естественно.
- Естественно?
- А какое почтение можно испытывать к человеку, если в его семье случился такой позор?
Той же ночью незадолго до рассвета в районе Старого Порта бродил мужчина. Он страшно проголодался, умирал от жажды и еле стоял на ногах от усталости. Еще совсем молодой человек, от тревоги он казался гораздо старше своих лет. Три часа назад парень тайно высадился на побережье, но за это ему пришлось выложить все деньги до последнего су. И теперь несчастный брел по набережной в поисках прохожего, которого можно было бы без особых опасений спросить, где найти человека, чье имя ему назвали в Генуе, сказав, что только этот тип способен отважиться на такую рискованную сделку. Но в такой поздний час прохожие попадались очень редко, да и то в основном возвращавшиеся к себе на судно моряки. А моряки, как правило, не имеют дел ни с кем из тех, кого парень надеялся встретить.
Совсем отчаявшись, он решил ждать утра. Но как совладать с голодом и жаждой, а главное, не угодить в лапы полиции? Боясь случайно налететь на таможенников, парень побрел наугад прочь от порта. А как бы ему хотелось снять номер в гостинице и спать, спать, спать… Может, тогда он сумел бы забыть три последних дня, три дня, за которые он совершил два убийства. Но - нет, никогда в жизни Томазо Ланчано их не забудет, он ведь не профессиональный убийца… Живот свело от голода, во рту пересохло, но итальянец брел, едва волоча ноги, прислушиваясь к каждому шороху и напряженно вглядываясь в темноту, поскольку хоть в кошельке у него не было ни гроша, зато в поясе лежало больше чем на миллион драгоценностей.
Элуа Маспи тоже никак не мог заснуть, правда, по совсем иным причинам, и вертелся с боку на бок в огромной супружеской постели, занимавшей чуть ли не всю длину спальни. Элуа даже слегка досадовал на Селестину - уж очень сладко она посапывала во сне. В обычное время это только умилило бы Маспи, но сейчас выводило из себя. Тяжкие мысли мешали Элуа забыться и по-настоящему отдохнуть. Перед сном у него произошла довольно бурная стычка с младшей дочерью, Фелиси. Теперь у Элуа не осталось сомнений, что и эта, как ее брат, пойдет по дурной дорожке. А две паршивых овцы в семье - это чересчур!
Ох уж эта Фелиси! Она, видите ли, вбила себе в голову, что хочет честно зарабатывать на жизнь! И у бесстыдницы хватило нахальства без спросу пойти ученицей в парикмахерскую на Канебьер! Эстель так оскорбило поведение Фелиси, что она даже не позвала младшую сестру на свадьбу! А Эстель, между прочим, вышла замуж не за кого-нибудь, а за одного пьемонтца, настолько преуспевшего в разного рода мошенничествах, что теперь его разыскивает полиция сразу трех или четырех стран. Вот это мужчина! Семейные огорчения помешали Маспи отпраздновать свадьбу с должной роскошью и размахом, но все же церемония получилась достаточно внушительной и собрала самые сливки международного преступного мира. Селестина полагала, что не будь у Фелиси таких нелепых заскоков, девчушка могла бы там познакомиться с подходящим молодым человеком и он обеспечил бы ей безбедное существование… во всяком случае, на какое-то время…
А тут еще самый младший, Илэр… Малышу, которым так гордился Маспи, пришлось сидеть сложа руки, ибо за ним зорко следила полиция. В последний раз, когда Илэра привели в суд для малолетних нарушителей, судья ясно предупредил:
- Если мы с тобой снова встретимся, прямо отсюда поедешь в исправительный дом!