9
Беата Мёрк залезла в ванну и выключила свет. Погрузилась в теплую воду и представила, что лежит в матке. Мысль об этом возникала у нее довольно часто, так что наверняка это что-нибудь да значит.
Она ощупала талию и бедра и подумала, что теперь ей удается держать вес на одной точке. Пятьдесят семь с половиной. Она пробежала восемь километров, последние два – в быстром темпе. Правда, некоторые утверждают, что жир эффективнее всего сгорает, если бежать вполсилы, но, черт побери, неужели не слетят несколько лишних граммов, если приналечь от души?
Хватит ерунды. Она положила голову на край ванны и почувствовала, как усталость распространяется по всему телу. "Мне тридцать один год, – подумала она. – Я женщина-полицейский, мне тридцать один год от роду. Ни мужа, ни детей. Ни семьи, ни дома, ни яхты…"
Эта мысль также часто посещала ее. Ну, без дома и яхты вполне можно обойтись. Без мужчины – тоже, во всяком случае, в данный момент. С детьми сложнее. Куда сложнее… Это вопрос совсем иного порядка. Может, именно для того, чтобы убежать от него, она любила представлять себя в матке? Кто знает? Из ее семи-восьми ближайших подруг еще со школьных времен пять-шесть уже вовсю занимались своими детишками. Кстати, и мужья, и яхты у них тоже есть. Слава богу, что она уехала из Фрисена. Как ни крути, это было важнейшее условие ее свободы. Недолго бы она продержалась, живи с ними рядом. Ее независимая и свободная жизнь сморщилась бы, как… как использованный презерватив. Родители, грехи детства, ошибки молодости – все это как отметины на лбу. Как обязательная метка соответствия на товаре – крупными буквами! "Ни за что на свете!" – подумала она.
И все же… Рано или поздно она должна будет обзавестись ребенком, рано или поздно ей придется создать семью, она знала об этом. Знала уже несколько лет, но в самом начале января, в каждый свой день рождения, она давала себе отсрочку еще на год. Она называла это "мораторий на двенадцать месяцев". Еще немного. Что ж, отличный подарок на день рождения, и мораторий еще будет значиться в списке пожеланий – во всяком случае, еще один раз…
Найдя на ощупь мыло, она переключилась на другое. В конце концов, сейчас самое неподходящее время, чтобы думать о муже и детях… кстати, на женщинах-полицейских женятся только мужчины-полицейские, так что выбор ограничен. Банг, Мосер и Кропке… какая прекрасная идея! Она начала намыливать грудь – по-прежнему упругую и остроконечную… Ее преследовала еще одна мысль – что однажды она начнет ненавидеть свою грудь, свое тело… Этот мучительный период предстоит всем женщинам – одна из неизбежностей жизни, с которой придется смириться… Кстати, Кропке и Мосер женаты, если уж быть совсем точным. Какое счастье!
Однако сегодня ей хотелось посвятить свои размышления не им. Да и с какой стати? Нет, в ближайшие часы она будет думать о человеке, который вообще не полицейский. Наоборот. Это тот, другой…
Палач. Он – и больше никто.
Я хочу его.
Она улыбнулась этой своей мысли. Улыбнулась и зажгла свет с некоторой поспешностью.
Едва она успела усесться за свой письменный стол с чашкой крепкого чая, бросив взгляд на два блокнота в овале света от настольной лампы, как зазвонил телефон.
Конечно же это мама… ну что ж, уж лучше поговорить сейчас, чем прерываться потом.
Так она приедет домой в воскресенье? – вот главный вопрос. Папа так обрадуется. Всю неделю он пребывал в подавленном настроении, и врачи сказали, что… ну, об этом они поговорят при встрече. Чем она занимается? Работой? Неужели ей и впрямь придется заниматься этой ужасной историей с убийствами, ведь это дело мужчин! Что у них там, в полиции, совсем нет мужчин? Что же это за местечко такое?
Через десять минут Беата закончила разговор, и теперь совесть ныла, как загнивший зуб.
Она стала смотреть в окно, на последние лучи заката, еще освещавшие небо символическим светом, и решила поехать к родителям на пару часов в воскресенье вечером. Может быть, ей остаться переночевать и вернуться первым утренним поездом? Да, пожалуй, никакого другого совета она сама себе не может дать.
На всякий случай она выдернула шнур из розетки. Можно предположить, что Яносу тоже вступит мысль позвонить, а на угрызения совести по этому поводу она точно не желает тратить целый вечер. Во всяком случае, пока что.
Палач.
Она открыла оба блокнота, положив их рядом перед собой на столе, и начала изучать записи в левом.
"Хайнц Эггерс" было написано в верхней части страницы и подчеркнуто двумя чертами.
"Родился 23.04.1961 в Сельстадте.
Умер 28.06.1993 в Кальбрингене".
Это, конечно, неоспоримые факты.
Далее следовал длинный ряд сведений. Родители и братья-сестры. Учеба в школе. Различные адреса. Женские имена. Даты, когда Эггерс попадал в различные заведения, по большей части тюрьмы, даты судов и выписки из приговоров.
Двое детей от двух разных женщин. Первая – девочка, родившаяся 2 августа 1985 года в Водзе. Мать – некая Кристина Лаугер. Второй, мальчик, родился 23 декабря – за два дня до Рождества, как она отметила раньше, – 1991 года, стало быть, ему еще не исполнилось двух лет. Имя матери – Матильда Фукс, адрес и место пребывания неизвестны… Ей она уделила несколько секунд, подумав, что этой женщине как раз удалось то, к чему стремилась она сама. Ребенок без отца, хотя разве это нужно ей, Беате? Впрочем, Матильда вполне могла быть опустившейся наркоманкой и проституткой, которая давно отдала своего нежеланного сына в другие, более подходящие руки. Да, это очень достоверная гипотеза.
Ну, и на чем же она остановилась вчера? Вне всяких сомнений, очень важный вопрос… Она перелистала несколько страниц вперед. Черт побери, вот оно!
Что привело Хайнца Эггерса на тот самый двор? Вот где собака зарыта! Почему это спившееся существо, этот неудавшийся сын общества находился на Бургислан, 24, в час ночи (или позднее) на 28 июня 1993 года?
Беата понимала, что это хороший вопрос, и, хотя ответа на него пока не было, она могла, не перенапрягая логику, не впадая в традиционное гадание на кофейной гуще, сделать некоторые выводы… да их мог бы сделать на ее месте кто угодно!
Первое. Хотя Эггерс и относился к разряду алкоголиков / наркоманов, в его поведении можно было предположить наличие некоторого рационального начала… В тот вечер в его жилах было не слишком много яду, он умер почти трезвым и чистым (как следовало бы надеяться истинному христианину, и это зачтется ему, когда на той стороне начнут подводить итоги всем его земным деяниям). Так или иначе, Эггерс находился на Бургислан не случайно. У него было там дело. Среди ночи. Двадцать восьмого июня. И он пошел туда один.
Она отхлебнула маленький глоток чая.
Второе. Никто из сомнительных знакомых Эггерса, а их она допросила очень подробно, понятия не имел, в чем это дело могло заключаться, даже его так называемая девушка, которая, судя по всему, проспала всю ночь как бревно после продолжительной пьянки в течение последних суток… Когда они с Кропке насели на них, требуя выдать хоть какое-нибудь предположение, единственное, что удалось услышать, – что Хайнц получил от кого-то наводку. Наводку? Ну, информацию о том, что у кого-то что-то есть на продажу… Товар, так сказать. Какие-нибудь наркотики… героин, или амфетамин, или просто травка. Ему самому было без разницы. Хайнц балдел от всего. А то, что не вкалывал себе, тут же продавал малышне.
Третье. Вывод из предыдущего рассуждения. Палач назначил ему встречу. Потенциальной жертвой был Эггерс, и никто другой. Убийство было тщательно спланировано и подготовлено. В этом случае не остается места для маньяков и буйнопомешанных, а также прочих, эпитеты которым так охотно придумывают некоторые. Единственная допустимая классификация – убийство первой степени! Не под влиянием эмоций, никаких смягчающих обстоятельств, и не наркоман, случайно треснувший по башке другого.
Первая степень. По этому поводу не может быть никаких сомнений, а также по поводу того, что за фигура этот Палач – педантичный и рассудочный, прекрасно отдающий себе отчет в том, что он делает, не допускающий никаких случайностей, и у которого…
…у которого – это в-четвертых – должен быть мотив!
Беата откинулась на стуле и отпила большой глоток чая.
Весьма целеустремленный убийца.
Она взялась за второй блокнот.
Эрнст Леопольд Симмель.
Здесь записей было совсем мало. Всего пара страничек. Ей просто лень было вносить в блокнот ту гору сведений, которые Кропке выудил из реестров различных структур. Регистрация предприятий, банкротства, слияние фирм, выборные посты, экспертиза по оценке имущества, поездки и бог знает что еще…
Пробежав глазами то, что ей все же удалось записать, она перешла к вопросам в конце, которые набросала вчера вечером, прежде чем отправиться спать. Искусство следователя заключается в том, чтобы задавать правильные вопросы, как неустанно подчеркивал Вундермаас, ее любимый преподаватель в годы учебы в Геншене. "Переформулируйте! – нетерпеливо требовал он, буравя слушателей черными глазами. – Ответов может быть не меньше, чем иголок в стоге сена! Во всяком случае, надо убедиться, что вы ищете в том стоге сена, где надо!"
Так каковы же вопросы по поводу Эрнста Симмеля? Правильные? Она снова отпила глоток и принялась думать.
Что он делал на улице вечером во вторник? Ответ она знала.
Почему он пошел через Рыночную площадь? И так понятно.
Почему выбрал дорогу через парк? Очевидно.
Где Палач начал следить за ним? Возможно, неплохая отправная точка. Так каков же ответ?
От самого "Голубого фрегата?" Более чем вероятно. Затем тенью проследовал за жертвой практически через весь город… ну да, а как же иначе?
Что это значит?
Беата подняла глаза и посмотрела в окно. Весь Кальбринген как на ладони. Она погасила настольную лампу, и город сразу же засиял ночными огнями… россыпь светящихся точек, освещенные магистрали и яркие доминанты – церковь Бунгескирке, Хойстрат, Главная площадь и фасад ратуши, высотные дома возле Дюннингена… "Фишерманс Френд" – да, должно быть, ресторанчик приютился там, на краю скалы; просто она раньше не думала об этом. Убийца прошел весь этот путь, от "Голубого фрегата" до парка, на почтительном расстоянии от своей жертвы, и стало быть…
Стало быть, есть свидетели.
Это совершенно очевидно. Кто-то должен был заметить убийцу, когда он шел, прижимаясь к стенам, по Лангвей и Хойстрат, когда спускался по ступенькам, пересекал Рыночную площадь… Предположить что-либо другое просто невозможно; кем бы он ни был, он же не невидимка. А что из этого следует?
Из этого, само собой, следует, что завтра, едва откроются двери, частный детектив по имени Общественность хлынет в полицейский участок, и рано или поздно появится кто-то, кто действительно видел его. Кто не подозревал о том, что это убийца, но это по большому счету ничего не меняет. Кто взглянул ему прямо в лицо. И даже, возможно, поздоровался!
Вот так обстоит дело. Беата снова включила лампу. Через пару дней имя Палача будет занесено в протоколы, скрытое среди огромного количества совершенно ненужных сведений, и никто не сможет сказать, кто из всех упоминавшихся – он, и нет метода, позволяющего выудить Палача из этого водоворота… или имеет смысл сесть и перешерстить все материалы допросов? Неужели кто-то сочтет, что игра стоит свеч? Кропке?
"Тьфу! – подумала она. – Самое подходящее занятие для Кропке. Если придется работать по такой схеме, лучше уж сразу признать себя побежденной".
Но ведь есть какие-то обходные пути? Какие-то подсказки, какие-то ориентиры. Есть какой-то способ пробраться через весь этот рой ненужной информации. Должен быть. Какой вопрос она могла бы написать на следующий странице и подчеркнуть четырьмя чертами?
Да он уже есть.
"Связь???" – было написано на следующем листе. Некоторое время она разглядывала эту надпись. Потом начертила треугольник. Написала имена Эггерса и Симмеля в двух углах. Поколебавшись, написала в третьем: "Палач". Посмотрела на картинку.
"Чем я занимаюсь? – мелькнуло у нее в голове. – Что за ерунда? Просто детский сад!"
Однако рисунок выглядел, вне всяких сомнений, соблазнительно. "Если бы у меня был компьютер, – подумала она, – тогда я могла бы ввести туда имя Симмеля с одного конца и Эггерса – с другого… и в причудливом узоре, который развернулся бы на экране, рано или поздно нашлась бы точка пересечения, пучок линий, соединяющихся в одной точке. Из хаоса, из мириада точек возникло бы одно-единственное имя, и это было бы имя Палача. Как просто!"
– Тьфу, что за чушь! – потрясла головой Беата Мёрк. – Я просто спятила! В чем я совершенно не разбираюсь, так это в компьютерах.
Она захлопнула блокноты. Посмотрела на часы и обнаружила, что уже поздно и итальянский фильм по телевизору, который все равно не собиралась смотреть, давно закончился… Нет, ее метод не количественный. Не трудоемкое перетряхивание одного стога сена за другим, этим пусть занимаются Кропке вместе с Мосером и Бангом. У нее есть нечто иное.
Она снова подняла глаза и увидела луну, вползающую в прямоугольник ее окна. Полная, идеально круглая луна. Это знак, вне всяких сомнений. Здесь все совершенно по-другому. Иное мышление. Интуиция! Она все-таки женщина! Куда всем этим унылым левополушарным существам. Инь, а не ян. Беата поймала себя на том, что сидит и улыбается луне. "Самой смешно, – подумала она. – Дура набитая! Пора ложиться. Да уж, давно пора. Слава богу, никто не знает, на что я трачу свои мозги. Просто чревоугодие какое-то!"
Она встала и вышла в холл. Скинула халат и некоторое время стояла перед зеркалом. "Однако я неплохо выгляжу, – пришла ей в голову мысль. – На вид не больше двадцати пяти или двадцати шести. Даже жаль, что в кровати не лежит мужик".
Однако каковы шансы, что ей захочется видеть его завтра утром?
И когда пятнадцать минут спустя она уже засыпала, в голове проносились только смутные образы Палача.
Палач?
Можно ли быть уверенным, что это действительно мужчина?
Этот вопрос возник в тот момент, когда она уже сдала свое последнее укрепление и отдалась во власть сна, так и не успев поразмышлять о том, счел бы Вундермаас это правильным стогом сена или нет.
10
– Иногда у меня все же бывает ощущение, что есть некая рука всемогущая, – проговорил Баусен, протягивая Ван Вейтерену бокал.
– Десница Господня?
– Или чья-то еще. За твое здоровье! Это вино некрепкое, я не хочу перебивать тебе аппетит. Мы продегустируем еще кое-что чуть попозже.
Они отпили вина, и кресла из ротанга приятно заскрипели. Ван Вейтерен закурил. Он все же поддался соблазну и купил пачку в киоске возле отеля. Это была первая пачка с тех пор, как он расстался с Эрихом, так что вполне можно было себе позволить.
– Ну вот, – продолжал Баусен, вынимая потрепанный мешочек с табаком, отдаленно напоминающий нечто, увиденное Ван Вейтереном в горле Эрнста Симмеля. – Живем мы здесь припеваючи. Сажаем народ за решетку за управление транспортным средством в нетрезвом виде, иногда разбираемся в семейных драках, арестовываем контрабандную водку с круизных судов из Восточной Европы… и вдруг такое! Как раз в тот момент, когда уже вроде бы пора подводить итоги. Неужели ты возьмешься утверждать, что в этом нет какого-то особого смысла?
– Есть определенный… повторяющиеся паттерны, – проговорил Ван Вейтерен.
Баусен пососал свою трубку:
– Даже нацистам я сумел показать, где раки зимуют!
– Ах да, у вас ведь есть лагерь беженцев под Таублитцем, – вспомнил Ван Вейтерен.
– Именно. Пару лет назад эти типы начали выступать, а в ноябре прошлого года одна компания вышла за рамки… сожгли дотла два барака. Я засадил восьмерых.
– Отлично, – кивнул Ван Вейтерен.
– Представь себе, четверо из них сейчас заново отстраивают эти бараки. Вместе с беженцами. Им предложили выбрать – два года тюрьмы или общественно полезные работы. Чертовски толковый судья. Его зовут Еенрих Еейне – как великого поэта. И теперь они многое осознали.
– Впечатляет, – проговорил Ван Вейтерен.
– Я тоже так думаю. Похоже, из кого угодно можно сделать человека, надо просто задаться этой целью… хотя оставшиеся четверо выбрали тюрьму.
– Ты собираешься уйти на пенсию первого октября – при любом повороте дел? Руководство не собирается продлить твой срок?
Баусен фыркнул:
– Понятия не имею. Пока, во всяком случае, со мной никто на эту тему не разговаривал… они наверняка надеются, что ты быстренько распутаешь это дело, так что они смогут отблагодарить меня за безупречную службу в срок и надлежащим образом. Кстати, я тоже очень на это надеюсь.
"Да и я бы не против", – подумал Ван Вейтерен. Он поднял бокал и огляделся. Баусен освободил стол и постелил скатерть, но в остальном все было, как и в прошлый раз, – горы книг, журналов и прочего хлама, ползучие стебли роз и неухоженный сад, приглушающий все посторонние звуки и впечатления; временами возникало ощущение, что ты переместился в мир Грина или Конрада. Заросли мангровых деревьев в устье реки на еще неизученном континенте. Сердце тьмы. Пара тропических шлемов, баночка с таблетками хинина и москитная сетка дополнили бы картину… однако он сидит в самом центре Европы. В маленьких игрушечных джунглях, омываемых европейским морем.
Ван Вейтерен пригубил напиток с мягким запахом корицы и испытал удовлетворение.
– А твоя жена?.. – спросил он. Рано или поздно этот вопрос все равно пришлось бы задать.
– Умерла два года назад. Рак.
– А дети?
Баусен покачал головой.
– А ты? – спросил он.
– Развелся. Тоже примерно пару лет назад.
– Понимаю, – проговорил Баусен. – Ты готов?
– К чему?
Баусен улыбнулся:
– К небольшой экскурсии по подземелью. Хочу показать тебе свою сокровищницу.
Они опорожнили бокалы, и Баусен повел его в подвал. Вниз по лестнице, мимо котельной и кладовок, также заполненных хламом – старые велосипеды, сломанная мебель, отслужившая свое бытовая техника, заржавевший садовый инструмент, бутылки, рваные ботинки и сапоги…
– Все руки не доходят отделаться от этого, – пробормотал Баусен. – Береги голову! Здесь низкий косяк.
Спустившись еще на несколько ступеней и преодолев узкий проход, где пахло землей, они очутились перед мощной деревянной дверью, запертой на два засова и висячий замок.
– Здесь! – гордо произнес Баусен. Он отпер дверь и включил свет. – Такого ты еще не видел!
Распахнув дверь, он пропустил Ван Вейтерена вперед.
Вино. Целый винный погреб!
В темноте Ван Вейтерен различил матовый отсвет бутылок, сложенных штабелями вдоль стен. Ровными рядами от пола до потолка. Вне всяких сомнений, тысячи бутылок. Он вдохнул ноздрями затхлый воздух подземелья.
– Ого! Вы выросли в моих глазах, господин полицмейстер. Это ведь, как ни крути, высочайшее проявление цивилизации.
Баусен с довольным видом засмеялся:
– Именно! То, что ты видишь перед собой, будет моим главным занятием, когда я выйду на пенсию. Я подсчитал, что если ограничиваться тремя бутылками в неделю, то запасов хватит на десять лет… а больше мне, пожалуй, и не надо.
Ван Вейтерен кивнул. "Как я сам до этого не додумался? – подумал он. – Начну копать, как только вернусь домой".