Константин Разин, получивший в тюрьме прозвище Знахарь, отсидел четыре года, готовясь к самому дерзкому побегу за всю историю существования зоны. Перед ним четыреста верст тайги, за его спиной погоня. Спастись невозможно. Но спастись необходимо. Потому что Знахаря сжигает изнутри неутолимое желание отомстить за покалеченную жизнь. Отомстить так, чтобы недруги прокляли тот день и час, когда решились посадить невиновного за решетку.
Содержание:
-
Часть I - МОРЕ ТАЙГИ 1
-
Часть II - ИЗ РУК В РУКИ 25
-
Часть III - "УЗНАЛИ?" 39
-
Часть IV - ОХОТА НАЧИНАЕТСЯ 50
-
Часть V - УЗНАЛИ! 73
-
Эпилог - НАС ИЗВЛЕКУТ ИЗ-ПОД ОБЛОМКОВ 84
-
АНГЕЛИНА В БЕРБЕРИИ 85
-
Примечания 86
Борис Седов
Месть вора
Часть I
МОРЕ ТАЙГИ
Глава I
ЛЕСНЫЕ ОТШЕЛЬНИКИ
До сикта спасовцев, по прикидкам Комяка, было не менее полусотни верст, и он был уверен, что пройдет их часов за двенадцать. А значит, к утру уже будет на месте. Это не вызывало у него никаких сомнений. А вот дальше… Как его примут эти лесные отшельники, плотно отгородившиеся от "мира", – не признающие ни денег, ни паспортов, ни какой-либо власти?..
Всю жизнь, если не считать тех пятнадцати лет, пока чалился по мокрой статье на строгих режимах на Мезене и в Микуне, Тихон прожил в старинном русском селе Усть-Цильма, где разве что один из десяти дворов не был старообрядческим. Еще в начале XVIII века на месте села находился известный среди староверов Великопоженский монастырь, сожженный впоследствии царскими войсками. Лет десять назад на том месте, где стоял скит, в память мучеников-монахов, погибших во время гари, был срублен деревянный памятник, а потом был восстановлен и храм, уничтоженный еще в двадцатые годы. Была зарегистрирована Усть-Цилимская старообрядческая община беспоповского толка, которая вошла в состав Древлеправославной Поморской церкви.
Но несмотря на то, что Комяк постоянно находился рядом со староверами, часто и много общался с ними, к вере их так и не приобщился. Да и ни к какой другой не приобщился он вообще, кроме разве что воровской. Но весь уклад жизни, все порядки и отношения, царящие между старообрядцами, изучил досконально, Он при желании мог без проблем представиться среди них единоверцем, сойти за своего. Вот разве что не имел бороды. Да только какая борода может быть у самоеда? Не борода – смех один. Так что и с этим, если чего, вопросов бы не было. И не было бы никаких головняков с обычными беспоповцами.
А вот про скрытников-спасовцев, не вылезавших из пармы, не признававших ни мирских законов, ни церковных, отвергавших обрядоверие и справлявших службы не в храмах, а в моленных комнатах и кельях, Тихон знал лишь понаслышке. Обычные беспоповцы при упоминании о них или безнадежно махали рукой, или сокрушенно вздыхали, или называли их сектантами. Комяку было известно лишь то, что в тайге спасовцы расселились в нескольких маленьких монастырях – скитах и деревушках на три-четыре двора – сиктах. Общаются только между собой и никого в свою общину не допускают, за исключением одного-двух посланцев из "мира", которые доставляют им свинец и порох для охотничьих ружей, кое-какую домашнюю утварь, соль да кое-что из продуктов в обмен на беличьи шкурки, сушеные грибы и малину. Где в тайге расположены деревушки и скиты скрытников, Тихон отлично знал – приблизительно в ста пятидесяти-двухстах верстах к югу от Усть-Цильмы – и порой, оказавшись по своим браконьерским делам в этих местах, испытывал необоримое желание подобраться к одному из сиктов поближе, подглядеть, как живут там его загадочные обитатели. Но какая-то непонятная сила не пускала туда самоеда, и он всякий раз обходил места, заселенные спасовцами, по широкой дуге, стараясь не искушать судьбу. Сам не понимая, чего опасается.
Лишь однажды, еще до отсидки, Комяк совершенно случайно столкнулся в тайге с круглолицым бородатым мужиком в лаптях, онучах, длинной холщовой рубахе, подпоясанной пеньковой веревкой, и овчинной безрукавке. Мужик нес на плече переломленную в стволе старую "тулку" и пер навстречу Тихону, словно бы даже и не замечая его. "Бог на помочь", – тогда первым заговорил самоед. Мужик поднял на него безразличный взгляд, пробасил: "Богу не слова нужны – помысел", наскоро перекрестил Комяка старообрядческим двуперстием и пошел дальше своей дорогой. И даже не оглянулся, глубоко погруженный в какие-то свои думы. Встречный мирянин был для него не более чем пустым местом.
Вот к таким людям и направлялся сейчас Тихон, чтобы просить их о помощи. Уверенный почти на сто процентов, что никакой помощи он там не получит. И хорошо будет, если вообще скрытники не встретят незваного гостя выстрелом дроби или мелко нарезанной щетины. А то и пулей. Кто их знает, умалишенных фанатиков?
Стремительным шагом, разве что не бегом, Комяк преодолел первые десять-двенадцать верст через сосновый бор, потом чуть-чуть поплутал, ища обход небольшого болотца. И снова перешел почти на бег трусцой, несмотря на то что ландшафт начал заметно повышаться и порой даже было видно на глаз, что приходится подниматься в гору. Самоед не боялся выдохнуться раньше времени – все равно скоро должно было стемнеть, и, хочешь не хочешь, пришлось бы делать привал. И продолжать путь с рассветом, за пару часов отдыха восстановив силы.
Уже заметно смеркалось, когда Комяк вышел к довольно широкой и глубокой безымянной реке. Немного поднявшись вверх по течению и решив, что искать брод бесполезно, самоед быстро разделся, скрутил в тугой узел одежду, засунул ее в вещмешок, связал лозой сапоги, повесил их на шею и решительно вошел в воду. Переплывать реку ему пришлось три раза. Сначала туда (с вещмешком и сапогами). Потом обратно. И опять на противоположный берег – на этот раз с карабином.
Потом он, немного отойдя от реки и даже не разжигая костра, наскоро перекусил тушенкой и сухарями и, нарезав елового лапника, прилег на него, чтобы забыться в чуткой полудреме охотника часа на полтора, а уже с первыми проблесками зари отправляться в дальнейший путь.
От реки, насколько Комяк помнил местность, до ближайшего сикта спасовцев было не менее тридцати верст. "Часов шесть пути", – прикинул самоед наутро, когда, как только в лесу чуть-чуть посветлело, поднялся со своей неудобной, но такой привычной таежнику лежанки из лапника и сразу, не тратя ни единой секунды на раскачку, закинул на плечо вещмешок и карабин и пошагал в глубь тайги. Так, будто и не спал еще две минуты назад, а лишь присел перемотать сбившуюся портянку. И по случаю выкурить папироску…
Вместо шести часов он уложился меньше чем в пять. Было девять утра, когда Тихон обнаружил первые признаки человеческого жилья, – сперва недавно выкошенную большую поляну с тремя стогами еще не вывезенного сена, потом большую полоску пшеницы. И сразу до него донесся близкий крик петуха. И ленивый собачий брех. "Вот прямо за этой рощицей, – определил самоед и трижды перекрестил себя кержацким двуперстием. – Собаки бы не набросились".
Сикт спасовцев открылся перед ним метрах в двухстах впереди, стоило ему выйти на опушку березовой рощи, предварительно продравшись через густые кусты тщательно обобранного малинника. Четыре крепких избы-пятистенка выстроились вдоль неширокой речушки. Избы-близняшки. Каждая по фасаду в три небольших окна с резными наличниками, выбеленными известкой. Каждая с потемневшей от времени драночной крышей. У каждой гостеприимно дымит труба. И лишь одна, крайняя слева, изба выделялась из этого квартета оленьими рогами, закрепленными на охлупке .
А шагах в тридцати от самоеда, удивленно уставившись на нежданного пришельца из пармы, стояли однорукий чернобородый мужик с литовкой и мальчик лет десяти. Оба были одеты в длинные домотканые рубашки, подпоясанные простыми пеньковыми веревками. У мужика на ногах Комяк сумел разглядеть лапти и онучи. Мальчик, кажется, был босым. Впрочем, высокая, еще не скошенная трава, скрывала его чуть ли не по пояс.
Не раздумывая ни секунды, Комяк решительно направился к спасовцам, но мужик, не дожидаясь его приближения, отвернулся и одной левой рукой начал настолько ловко махать литовкой, что ему позавидовал бы любой опытный косарь. Мальчик остался на месте и, приоткрыв щербатый рот, с удивлением взирал на незнакомого косоглазого дядьку.
– Бог на помочь, – громко произнес самоед.
Мужик не ответил. Только: "Вжик, вжик" – звенела коса. И удивленный мальчик громко сглотнул слюну.
– Бог в помощь, братец, – повторил самоед, и на этот раз мужика проняло.
Он обернулся и исподлобья посмотрел на Комяка. Его взгляд, казалось бы, говорил: "И до чего же вы все меня заманали. Шаритесь тут, понимаешь, целыми толпами, косить не даете. Мать вашу!"
– Пошто пришел? – Голос у мужика был глухим и негромким. – Неча тебе здеся делать.
– Неча бы делать, так не пришел бы, – отрезал Комяк. – Нужда привела. Большая нужда.
Всем своим видом мужик демонстрировал, что ему глубоко наплевать на любую нужду. Хоть большую, хоть малую. Но все же он задал лаконичный вопрос:
– Что за нужда?
– Товарищ в парме у меня помирает. Грудь застудил. Если не приютите, не выживет.
Мужик протянул литовку мальчишке, вытер ладонь о полу рубашки. У него в глазах промелькнула искорка интереса.
– Грех это, – пробормотал он.
– Что грех? Что не выживет? Или что приютите, поможете?
– Грех это, – тупо повторил мужик. И добавил: – Не мне то решать.
– Так отведи меня к тому, кто решает, – взмолился Комяк.
Он был готов раздавить этого чернобородого тормоза.
– Община решает, – негромко пропел спасовец и забрал обратно у мальчишки литовку. Похоже, он посчитал беседу законченной и собрался продолжить косьбу.
А самоед положил ладонь на рукоятку "Ка-Бара". Он твердо знал, что если ему откажут в помощи в этом сикте – а больше помощи ждать неоткуда, – и Коста умрет, то он вернется сюда, прихватив "Спас-12", и разнесет картечью все это гадючье гнездо. Спалит всю деревню к чертовой матери! И первым сдохнет этот однорукий ублюдок! Он сдохнет прямо сейчас!
– Архип, – неожиданно обратился мужик к мальчику. – Беги, сынок к старцу Савелию. Передай ему, что мирской нам поведал. Испроси позволения к сикту ему подойти, с общиной поговорить. Беги, сынок. – И, проводив взглядом замелькавшего голыми пятками по направлению к речке мальчишку и демонстративно не замечая самоеда, продолжил махать косой.
Комяк же устроился на свежей изумрудной отаве, не торопясь перемотал портянки и принялся грызть сухарь, внимательно наблюдая за тем, как Архип, уже переправившись на другой берег реки, промелькнул между домами и скрылся из виду. Не прошло и пяти минут, как он уже, словно на крыльях, несся обратно.
"Быренько", – удовлетворенно подумал Комяк.
Запыхавшийся мальчик остановился перед ним, положил земной поклон и сбивающимся звонким фальцетом торжественно произнес:
– Старец Савелий к себе призывает. Пошли, провожу. – И, бормоча какие-то то ли молитвы, то ли присловия, не спеша поплелся обратно к сикту.
С того места, где дожидался ответа Комяк, поверхности воды, скрытой высокими берегами, видно не было, и самоед был уверен, что через реку предстоит переходить вброд или переплывать на лодке. Каково же было его удивление, когда он обнаружил прочные широкие мостки, по которым без проблем бы прошла небольшая подвода и к которым с обеих сторон на крутых увалах берегов были оборудованы пологие спуски. "М-да, – решил он, – умеют эти старообрядцы обустраивать как следует свою жизнь, хотя и затаились в самой глуши. Не чета нашим, усть-цильмским, испорченным цивилизацией".
Они с мальчиком обогнули крайнюю избу с оленьими рогами на охлупне, и перед взором Тихона открылся просторный хозяйственный двор. С большим двухъярусным сараем для сена и для скотины. С огромной поленницей, в которой дров даже в расчете на четыре дома должно было хватить не на одну зиму. Сразу за поленницей начинался бескрайний огород, обнесенный высоким тыном, на кольях которого были развешаны крынки и тряпки. Под специальным навесом стояли две телеги и лежала на борту небольшая самодельная лодка. Там же на столбе была развешана упряжь и седло для верховой езды.
Каждой вещи здесь было определено свое место. Все сияло ослепительной чистотой. Вокруг не было заметно ни единой щепочки, ни единого перышка. Даже куры копошились в просторном вольере, а не разгуливали, как принято, по двору.
Две женщины и несколько ребятишек, встретившиеся Комяку на дворе, поприветствовали его поклонами. Самоед ответил тем же, с интересом приглядываясь к их одежде. На девочках и женщинах были просторные домотканые сарафаны, украшенные скромной вышивкой в красную и желтую нитку, и простенькие белые платочки. Из-под сарафанов выглядывали босые ступни. Мальчишки, тоже босые, щеголяли в одних холщовых рубахах, очень напоминавших бы ночные, если бы не были перетянуты в поясе грубыми пеньковыми веревками.
– Пожалуйте, – Архип остановился возле высокого крыльца и, положив еще один земной поклон, протянул руку к массивной входной двери.
И в этот момент она распахнулась, и на крыльце появился высокий худой старик с длинной седой бородой, столь же длинными волосами и с лестовкой в руке.
"Как будто сошел с картинки из книжки про колдунов и волхвов", – подумал Комяк и приветствовал старца поклоном.
– Мир этому дому, отец.
– Мир тебе, братец. – Глаза у "волхва" были настолько глубокими, а взгляд таким проницательным, что казалось, он прожигает насквозь, вышелушивает из головы все самые сокровенные мысли, и никуда от него не укрыться, не спрятаться. – Никонианец? Табашник? – строго поинтересовался старик.
– Старой веры я, – соврал Комяк и добавил чистую правду: – Из Усть-Цильмы.
– А-а-а, церковник. Ну что же, пожалуй. Приобщись благодати нашей. Поведай, что за невзгода к нам привела. – Старец Савелий развернулся и скрылся в доме.
Самоед поспешил следом за ним, с замиранием сердца ожидая увидеть нечто необычное.
Но ничего такого в избе Комяк не обнаружил. В просторной светлой горнице был собран небольшой иконостас из 10-15 икон. К ним прилагалось несколько ветхозаветных скрижалей. В углу – аналой. На маленькой полочке – книги. По всей видимости, гостя провели прямо в моленную, где по праздникам спасовцы собирались на службу.
Положив входные поклоны, самоед присел на лавку, установленную вдоль стены. Старец остался стоять.
– Радикулит, – неожиданно совсем по-мирскому признался он. – Коли сяду, так потом не подняться. Докладывай, церковник, как тебя величать.
– Тихоном.
– И что за невзгода твоего друга постигла?
– Не просто невзгода это, – вздохнул Комяк. – Хуже. Помирает, болезный.
– Значит, так надо. Господь к себе призывает.
– Рано ему. Молодой еще. Не все дела в этом миру переделал.
– А… – махнул тонкой костлявой рукой старец Савелий. – Что суета мирская в сравнении… – Он не договорил. И неожиданно сменил тон: – Рассказывай, Тихон. Что произошло? Почему не к мирским обратился, а к нам? Что за человек он, твой друг? Чем, ты думаешь, мы помочь ему можем? Выкладывай все как на духу. И будем вместе решать, что надо делать.
Комяк удивленно посмотрел на старца Савелия, стоявшего напротив него, тяжело облокотившись на аналой. На какое-то мгновение пересекся с ним взглядами и тут же, словно обжегшись, поспешил отвернуться.
– Все как на духу, отец, – пробормотал он. – Как на духу. Отвечаю. Вот только я покороче. Надо бы нам поспешить. А то сгинет парень хороший… Так вот, слушай. Рассказываю.
* * *
То ли это был сон… То ли это был бред… Несколько раз я буквально на какие-то мгновения выплывал из беспамятства и сразу же вновь погружался в ледяную пучину, где, как ни старался, не мог разглядеть ни единого лучика света. Где мне катастрофически не хватало воздуха.
Где не было вообще ничего! Только тупая, ни на секунду не отпускающая боль в груди. И чувство тревоги: что происходит? что меня ждет впереди? и где мой проводник (забыл как его зовут)? куда же он подевался, черт его побери?! Неужели свалил? Так что же все-таки ждет меня впереди?
То ли сон… То ли бред… И мимолетные наплывы сознания, которое тут же спешило поскорее раствориться в горячечном тумане тяжелой болезни…
На более или менее продолжительное время я сумел прийти в себя только тогда, когда вокруг уже стояла кромешная темнота, и только богатая россыпь звезд у меня над головой да почти полная, лишь немного погрызанная с одного бока луна убедили меня в том, что я сейчас нахожусь в сознании. И что я не ослеп. И то слава Богу!
– Пить… – простонал я. – Эй, как там тебя… Косоглазый… – Я так и не мог вспомнить его имя.
Никто не отзывался, и я еще долго стонал и взывал полушепотом в пустоту, прежде чем понял, что остался один. Больной! Обессиленный! В глухой поморской тайге!
Как ни странно, меня это ничуть не испугало. Я воспринял это как рок. Как очередное – и, скорее всего, последнее – коленце, выкинутое моей судьбой-несуразицей. В такой ситуации, в которой я оказался, прожить даже сутки, было бы подвигом. И не надо было быть дипломированным врачом, чтобы это понять.
Я это понял. Осознал. И, безропотно и бесстрастно смирившись с тем, что меня ожидает в ближайшем будущем, переключился мыслями на вещи более насущные на текущий момент. Во-первых, я хотел пить. Так хотел пить, словно только что выбрался из Сахары, по которой проплутал несколько дней! Так, что совершенно сухой язык, казавшийся огромным, был готов натереть на небе мозоль! А рядом, в каком-то десятке метров от моей душной берлоги, протекала чистая прохладная речка. Я это помнил совершенно точно. И даже слышал, как журчит вода, огибая валуны и коряги.
Во-вторых, я хотел в туалет. Очень хотел! И очень не хотел мочить свои вещи и спальник!