Если уж он, образно выражаясь, насаживал на кукан какого-нибудь начальника, то снять оттуда страдальца можно было разве что при помощи тягача. Таким макаром Фольке оттяпал (без взятки!!!) у городского совета бесхозное здание, а также приличный кусок земли под вольеры и площадку для выгула собак. Замученные бумажным градом и настырностью обрусевшего немца, чиновные бюрократы признали свое поражение, сдали практически неприступные позиции и даже выделили из городского бюджета деньги на питание животных и на содержание небольшого штата во главе с Фольке.
– Сегодня достал три двухсотлитровые бочки жидких отходов, которые получаются при переработке подсолнечного масла, – не ответив на приветствие Саюшкина, сказал Фольке – будто продолжил давно начатый разговор. – Очень полезная добавка к корму. Отдали бесплатно. Хорошие люди.
Он делил человечество на две половины: кто входил в бедственное положение бездомных животных – это были хорошие люди, а кто относился к начинания Марлена безразлично или отрицательно, тех он считал плохими.
– Гип-гип-ура! – воскликнул Леха. – Поздравляю, Макс.
Фольке радостно ухмыльнулся. Он знал, что Саюшкин любит собак и его слова были искренними. Леха часто бывал здесь, помогая ухаживать за животными, нашедшими приют под крылышком Марлена. А что касается имени Макс, то приятели Фольке называли его именно так.
После развала берлинской стены и воссоединение двух Германий, Фольке воспылал национальным духом, а свое имя просто возненавидел. Он даже пытался изменить его в официальном порядке, но сначала возникли юридические сложности, а затем случилась эпопея с борьбой за приют для бездомных животных. В конце концов, погрузившись с головой в благородное начинание, Марлен-Макс немного успокоился, отложив свой замысел до лучших, менее загруженных работой, времен.
– Хильда ощенилась, – озабоченно заявил Фольке, закончив ремонтировать засов вольеры.
– Вчера, около семи вечера. Представляешь – шесть малышей. Четыре мальчика и две девочки. Крепкие. Просто красавцы.
Хильдой звалась великолепная восточно-европейская овчарка с перебитыми передними ногами. Ее нашли на помойке полумертвой от голода. Кости срослись плохо, несмотря на все старания Марлена и ветврача-хирурга – ноги были даже не поломаны, а размозжены.
После операции Хильде все же стало лучше; она даже начала ходить, но с трудом. Ко всему прочему оказалось, что овчарка еще и беременна. А это уже было для Фольке дополнительной головной болью.
Подопечные Марлена щенились довольно часто. Реализацией нечаянных приплодов занимался Саюшкин, что приносило заведению Фольке кое-какие деньги. Правда, обрусевший немец всегда удивлялся дороговизне щенков. Но Леха уверял, что он умелый продавец; на том Марлен-Макс и успокаивался.
Саюшкин мудро рассудил, что Фольке не нужно знать, как все выглядит на самом деле.
Леха, имеющий кое-какие связи в клубе служебного собаководства, выправлял щенкам впечатляющие родословные, из-за чего цена на них возрастала многократно. Из вырученных от продажи денег Саюшкин брал лишь небольшую толику, и то не себе, а тем, кто рисовал ему липовые документы на собак. Вору, можно сказать изгою, в отличие от респектабельных чиновников, рьяных демократов и государственников, судьба несчастных животных была далеко не безразлична.
– Ты по делу? – спросил Фольке.
– Можно сказать, что так. Ты не можешь посидеть с полчаса в своем кабинете?
Леха знал, что средь бела дня загнать туда Марлена было очень трудно. А потому он решил сказать правду. Саюшкин совершенно не сомневался, что немец никогда его не выдаст. Фольке был очень порядочным человеком, несмотря на свои чудачества, которые можно было принять за сдвиг по фазе. Он просто родился не таким, как все.
– Зачем? – полюбопытствовал без особого интереса Марлен.
– За мной увязались очень нехорошие люди. У меня тут появилась одна идея…
Они переглянулись. Фольке коротко улыбнулся и кивнул своей "нордической" головой.
– Исчезаю… – Он тщательно вытер руки ветошью. – Освободишься, заходи, выпьем чаю. – Обрусевший немец не страдал пристрастием к чужим секретам…
– Непременно…
Топтуны были где-то рядом. Они не отстали, хотя Саюшкин и сел в автобус. Леха, устроившись на задней площадке "гармошки", видел, что подручные Микиты ехали следом на такси. Пока автобус трясся на колдобинах, он наливался желчью и вынашивал самые кровожадные планы. А когда зашел на территорию приюта, решение пришло само собой.
Саюшкин подошел к одному из вольеров, где вольготно расположилась огромная кавказская овчарка. Это был кобель по имени Тугай. Он являлся вожаком разношерстного собачьего племени в приюте для бездомных животных, а потому выглядел как спикер парламента – важным, серьезным и готовым в любой момент оттяпать какую-нибудь часть тела злостного нарушителя приютского регламента.
Завидев Леху, кавказец неторопливо поднялся, подошел поближе к двери вольера, – чтобы Саюшкин мог его почесать – и с плохо скрываемым удовольствием некоторое время принимал знаки внимания к своей сиятельной персоне. А Леха любовно теребил густую шерсть Тугая и что-то нашептывал псу на ухо – будто тот был разумным существом.
По окончании этой процедуры глаза овчарки свирепо блеснули, Тугай встряхнулся, а затем издал глухое утробное рычание. Ответом ему послужил многоголосый лай подчиненных, который затих так же внезапно, как и начался.
Саюшкин, вполне удовлетворенный своими "переговорами" с Тугаем, взял лопату и пошел на площадку для выгула собак. Он понимал, что топтуны без особой нужды в приют не сунутся. А значит требовалось подогреть их интерес к своей персоне чем-то не тривиальным.
Леха, воровато оглядываясь и пригибаясь, изображал высшую степень осторожности. Он направлялся к старому заброшенному канализационному люку, который находился в зарослях возле забора, примыкавшего к какому-то строению.
По его расчетам подручные Микиты не могли как следует рассмотреть, чем он там будет заниматься, а потому должны были забраться на территорию площадки. Подойдя к люку, Саюшкин начал возиться с тяжелой чугунной крышкой, стараясь шуметь как можно сильнее.
Его замысел оправдался полностью. Краем глаза он увидел как над забором на противоположной стороне площадки – от дороги – сначала быстро мелькнул один человеческий силуэт, а затем второй. Там росли деревья, и топтуны не боялись, что их обнаружат.
Злобно посмеиваясь, Леха начал орудовать лопатой еще быстрее. Теперь он уже слышал хруст сухих веток под ногами своих преследователей – подручные Микиты приближались.
Когда расстояние до них стало опасно близким, Саюшкин оставил свои упражнения и поторопился к вольерам. Подручные Москаленко, чтобы не выдать ему свое присутствие, затаились в кустах.
Первым Леха открыл вольер Тугая. А затем и остальных псов. Их насчитывалось около двух десятков – целая свора.
– Взять! – скомандовал вор на ухо кавказцу и подтолкнул его вперед.
Вожака (впрочем, как и остальных собак) упрашивать не пришлось. Они дружно бросились на свою любимую площадку – чтобы всласть погулять и порезвиться. Но полудикий кавказец, для которого хозяйская территория – неприступная твердыня, направил собак совсем в другую сторону. Он сразу учуял чужаков.
Завидев мчавшуюся на них стаю, топтуны от страха потеряли голову. Вместо того чтобы забраться на деревья и переждать там какое-то время, они помчались к забору. Но добежать не успели. Псы окружили их, словно волчья стая отбившихся от стада оленей, и поначалу принялись облаивать. Но тут в круг ворвался вожак-кавказец и, нимало не колеблясь, полоснул внушительными клыками первого попавшего; им оказался коренастый.
Свора не могла не последовать примеру вожака. Какое-то время Саюшкин слышал человеческие вопли и рычание собак, а затем его преследователи, окровавленные и в одеждах, превратившихся в лохмотья, кое-как преодолели забор и были таковы.
Возбужденные псы провожали их злобным лаем. Совсем озверевший Тугай бросался на ограждение площадки и с остервенением грыз металлическую сетку…
Насвистывая веселую мелодию, Леха зашел в кабинет Фольке. Тот как раз вскипятил самовар.
– Баранки будешь? – спокойно спросил Марлен-Макс, будто ничего и не было, хотя он хорошо слышал собачий гвалт. – Свежие…
– И баранки в том числе, – беззаботно ответил Саюшкин. – А у тебя, случаем, не найдется чего-нибудь покрепче, нежели чай?
– Извини, не держим, – развел руками Фольке. – Ты разве забыл, что я не употребляю?
– Долго жить будешь, Макс. Завидую… Так говоришь, Хильда ощенилась?..
Саюшкин остался ночевать у Фольке – тот редко бывал в своей городской квартире и спал в офисе. Для гостей у обрусевшего немца имелся старый диван, превосходная раскладушка и несколько комплектов постельного белья, на удивление, всегда чистого и даже накрахмаленного.
Впервые за последнюю неделю Леха спал без сновидений, крепким и глубоким сном.
Сильно накрахмаленная простыня хрустела как новенькая стодолларовая купюра, вызывая в подсознании удивительно приятные ассоциации.
Глава 15
Эксперт Горюнов был навеселе.
– Не суди сам и не судим будешь! – воскликнул он, заметив на лице Артема неодобрение. – Между прочим, уже вечер и рабочий день почти закончился. Имею я право на личную жизнь!?
– Имеешь, имеешь, – успокоил его майор.
– Сто грамм спирта для очистки пищеварительного тракта еще никому не помешали.
Конечно, если пить не каждый день… а хотя бы шесть раз в неделю. При нашей сумасшедшей профессии разрядка просто необходима.
– Тогда налей и мне, – немного поколебавшись, решился Артем. – Может, хотя бы сегодня больше ничего не случится. Но что касается частоты употребления, у меня есть возражения.
– А! – вскричал Горюнов. – Великолепно! У нас появилась отличная тема для диспута.
Пить или не пить – вот в чем вопрос.
– Наливай, – скомандовал майор. – Разговоры потом.
– Вот за что тебя люблю, так это за конкретность. Ты прагматик до мозга костей.
Милицейский робот.
– Спасибо на добром слове, – изобразив обиду, ответил Артем. – А закуска у тебя есть?
– Русский офицер закусывает обшлагом шинели. Впрочем, к ментам сие не относится.
Возьми в холодильнике квашеную капусту. Только не трогай образцы!
– На кой они мне… – пробурчал майор, опасливо покосившись на плотно укупоренные банки и баночки, которыми были заставлены полки холодильной камеры; чего только в них ни было – от челюсти с золотыми коронками до большого пальца руки, помещенного в физраствор.
– Как тебе капуста? – спросил эксперт, когда Артем выпил мензурку неразбавленного спирта.
– Потрясающая! Где взял? – Ответил майор, торопливо отправляя пальцами в рот очередную порцию закуски; вилок у Горюнова отродясь не водилось.
– Сам заквасил.
– Ой, врешь…
– Ничуть. Между прочим, сделал по собственной скоростной технологии. Продукт созревает за три дня. Вкусовые качества выше крыши.
– Получай патент, создавай фирму и греби бабки лопатой. На тебя базарные торговки молиться будут. Станешь для них оптовым поставщиком.
– Увы, господин майор, это не та капуста. Я маленько опоздал со своим скоростным методом. Некоторые штатские уже насолили себе на всю оставшуюся жизнь. Хранят ее тоже в банках, но – заграничных, в основном швейцарских и американских.
– Не горюй. Каждому свое.
– Как написали фашисты на воротах Бухенвальда, – с иронией подхватил эксперт. – Ты меня не утешай. И не учи жить. Лучше помоги материально. До получки займешь? Я слыхал, что вам какая-та премия обломилась. Это за какие геройства?
– Конечно, займу. – Артем достал портмоне. – Сколько тебе нужно? Держи. А что касается премии… Сверху подбросили. Начальство поменялось и, наконец, обратило свой царственный взор на полунищих сыскарей.
– С чем тебя и поздравляю. Еще по единой?
– Наливай.
После второй мензурки Артем достал из папки портреты подростков-беспризорников, нарисованные Салтыковым.
– Серж, я слышал, что вы получили новую аппаратуру. Какой-то сверхсовременный компьютер для графических работ, который может творить чудеса. – Майор вопросительно посмотрел на размякшего Горюнова.
– Например? – поинтересовался тот не без иронии.
– Компьютер по примитивному рисунку лица способен с потрясающей точностью изобразить все его детали, притом в разных проекциях. Это правда?
– Почти.
– Что значит – почти?
– Артем Саныч, дорогой мой! Слава Богу, мы еще не дошли в своем потрясающем воображение восхождении к вершинам электронной цивилизации до таких "высот", когда человек и на фиг не нужен. К слову, если такое случится, то лучше бы нам с тобой, людям патриархальным, этого не видеть. Надеюсь, для старого приятеля ты один патрон не пожалеешь?
– Будь спок, придержу для нас целую обойму. И все же ответь на мой вопрос.
– Техника в руках дикаря – это просто бесполезный кусок железа. За который вышеозначенный индивидуум при обмене не отдаст даже самый примитивный каменный топор. Да, на новом компьютере можно делать все, что угодно. Между прочим, эта графическая станция – разработка не какого-нибудь богатого концерна "Япона мать индастриз", а родного НИИ, едва сводящего концы с концами. Это я к слову. Гордость, знаешь ли, за нашу страну и новых Кулибиных грудь распирает.
– Оставь подобные дифирамбы для более подходящего случая.
– Так я и говорю, что машинка – блеск. Реконструирует все, что угодно. По одной косточке может сначала смоделировать скелет какого-нибудь динозавра неизвестного науке вида, а затем нарастит ему мясо, мышцы, кожу и шерсть, если он ее имел. И все это в трехмерном изображении.
– А человеческое лицо?
– Хочешь услышать один мой секрет? – Горюнов наклонился к Артему, будто кто-нибудь мог их подслушать.
– Просто жажду.
– Ты видел общеизвестное изображение египетской царицы Нефертити?
– С неестественно длинной, как у цапли, шеей? А как же. Много раз.
– В рекламе? – не преминул съехидничать Горюнов.
– И в рекламе тоже, – спокойно парировал его выпад майор. – Ну, и что в ней секретного?
– Так вот, компьютер проанализировал все имеющиеся на Нефертити данные, и нарисовал ее совсем не такой!
– Хочешь сказать, что теперь она больше тебе по душе? Ответь, если только это не второй твой секрет.
– Как на духу?
– Понятное дело, правду и только правду, и ничего кроме правды.
– Нет, новая Нефертити мне совсем не понравилась. В древнем рисунке больше жизни.
– Ты хочешь сказать, что компьютер выдает достаточно точную деталировку лица, но оставляет за кадром характерные особенности душевного состояния индивидуума. Без которых человека узнать достаточно сложно. Не так ли?
– Так. Улыбку Джоконды машина изобразить не может. Вот тут ей на помощь и приходит человек. Творец – подчеркиваю. – Эксперт гордо выпятил грудь.
– То есть, Серж Горюнов.
– А то…
И оба весело рассмеялись. И тот и другой ценили юмор и хорошую шутку.
– Так что ты на сей раз мне притаранил? – спросил эксперт, доставая из металлического шкафа колбу, наполненную прозрачной жидкостью.
На стеклянном сосуде была наклеена бумажка с нарисованным черепом и скрещенными костями и четкой крупной надписью "Яд". Горюнов осторожно поставил его на стол, а точно такой же, но пустой, убрал.
– И, конечно же, с пометкой "срочно", – продолжил он со скепсисом в голосе, когда стол был "сервирован".
– Угадал. Посмотри… – Артем отдал Горюнову рисунки с лицами подростков.
– Отличная работа, – похвалил труды Салтыкова эксперт. – Схвачена сама суть. Здесь просматриваются даже характеры.
– Ну? – удивился майор. – Этого я как-то не заметил.
– У тебя специфика работы несколько иная. Говоря научным языком, ты занимаешься макромиром, а я микро. Ты идешь от большого общего к частностям, а я наоборот – от самого малого к целому.
– Может быть, ты и прав… – сказал Артем с сомнением в голосе.
– Прав. Абсолютно. Я работаю экспертом уже четырнадцать лет. Так что кое в чем маракую.
– Ты что-то говорил насчет характеров…
– Говорил. Это какие-то очень странные дети… Я так понимаю, рисовали их не с фотографий? Значит, все верно… Портретная схожесть, скорее всего, отменная. Это видно по мелким деталям, которые выдумать даже опытному художнику непросто: у одного из мальчиков на щеке родинка необычной формы, у девочки небольшой шрам возле подбородка… – Лицо Горюнова пылало вдохновением. – А обрати внимание на уши. Они разные. Обычный мазила чаще всего рисует ушные раковины по личному стандарту. В основном по классическому канону. Чтобы было красиво. А ведь уши отличаются друг от друга не только по величине и расположению на голове, но и по завиткам. Которые из-за своей неповторимой индивидуальности схожи с отпечатками пальцев…
– Давай вернемся к нашим баранам, – перебил майор лекторский экспромт приятеля. – Характеры. Ты все же расскажи мне о своих предположениях на этот счет. А то я за деревьями леса не вижу.
– Все чертовски просто! Если мои умозаключения верны, то мне очень не хотелось бы встретиться с этими подростками в темном переулке. На их лица положена Каинова печать -– печать удивительного хладнокровия, невозмутимости и глубоко упрятанной жестокости. А глаза? Они невыразительны и бесстрастны, как у киношных роботов. Нет, дети такими не бывают. Может, все-таки художник был никудышный?
– Не думаю. Мне он показался настоящим мастером.
– Тогда это еще те "детки"…
– Они бездомные попрошайки.
– Этот факт в какой-то мере объясняет подмеченные мною странности. Но не совсем. Да, жизнь у них – не мед. Каждый день видеть ее с изнанки – какая психика устоит от разрушения? Однако, при всем том, ребенок всегда остается ребенком. От этого никуда не денешься. Неадекватная реакция на происходящее, порывистые жесты, богатая мимика, наконец, потрясающий блеск в глазах, который никогда не увидишь у людей старшего возраста – вот отличительные признаки юности. А на этих лицах я просто не нахожу ничего подобного. Только холодная решимость и очень взрослая жесткость.
– Возможно и так. – Артем угрюмо кивнул. – Тогда просматривается совсем уж невероятная версия…
– Ты о чем? – спросил эксперт, разливая спирт по мензуркам.
– А, не бери в голову, – отмахнулся майор. – Это я о своих проблемах.
– Выкинь весь мусор из головы и причащайся, раб божий.
Они выпили, зажевали капустой и закурили.