Я скрываюсь в ночи, и для вас остаются тайной два обстоятельства: куда подевались гильзы от патронов? И где машина Гуиди?
Мой следственный эксперимент, господин судья, кажется вам убедительным?
Мне бы даже в голову не пришло вспомнить про гильзы, но в полицейских рапортах, которые я перехватил, ясно сказано: выстрелы были сделаны из пистолета 9-го калибра, вероятно, "глок-19", но никаких гильз не обнаружено. Куда я их девал? Подобрал в темноте? Не торопясь, светя себе под ноги фонариком?
И наоборот, вам не приходил в голову вопрос о машине, потому что вы с самого начала были, уверены, что Гуиди туда привез я.
Нет, господин судья, я не говорю, что вы глупы и не подумали обо всем, что я сейчас сказал. Просто я ставлю себя на ваше место: если уже есть преступник, зачем искать кого-то еще?
Проститутка в испуге уезжает на машине и бросает ее неведомо где.
Возможно.
Я уезжаю на своем автомобиле, потом пешком возвращаюсь и куда-то прячу машину Гуиди. Возможно.
Но неубедительно. Слишком сложно. А главное, меня там не было.
Кстати, о гильзах я не знаю, что и думать, но по поводу машины уверен: все дело в ней. Я знаю, что говорю.
* * *
Дата: Среда 26 мая 12.14
От кого: miogiudice@nirvana.it
Кому: angelo@nirvana.it
Тема:
Ты болен. Это не значит, что тебя признают частично невменяемым, но думаю, ты сумасшедший. Теперь у тебя началась мания величия. Тебе понравилось играть жизнью людей, убил один раз, другой, и вдобавок развлекаешься, бросая нам вызов, пытаясь сбить с толку. Ты и вправду веришь, что достаточно заронить сомнение, как следствие зайдет в тупик? Думаешь, ты хозяин положения?
"Уверен, что все дело в машине. Я знаю, что говорю".
Да за кого ты себя принимаешь?
Машину Мирко Гуиди мы стали искать с самого начала. И нашли. Она стояла в гараже, в полном порядке, сверкающая, как машина в свадебном кортеже.
Как видишь, твоя попытка нас запутать довольно наивна. Сдайся, положи конец своему бреду: это единственное, что я могу тебе сказать, а также единственная причина, по которой я поддерживаю с тобой связь. Сдайся.
* * *
Дата: Воскресенье 30 мая 22.36
От кого: angelo@nirvana.it
Кому: miogiudice@nirvana.it
Тема: Почему вы мне не верите?
Вы правы, господин судья. Правы, когда называете меня сумасшедшим. Будь я нормальным, я бы давно исчез. Опустошил бы через сеть счета двух-трех олухов и смылся куда-нибудь в Южную Америку или Африку, зажил бы набобом при тамошней дешевизне. Так нет же, меня преследует, не дает покоя навязчивая мысль найти правду, доказать вину настоящих преступников. И я верю, что могу доказать или хотя бы сказать, что все вы ошибаетесь. И говорю это несмотря на то, что вы мне написали, несмотря на то, что вы мне больше не верите.
Главный вопрос по-прежнему - машина Гуиди. Состояние, в котором вы ее нашли. Сравнение, которым вы воспользовались, никак не вяжется с моими воспоминаниями. Так бывает, когда говоришь с кем-нибудь о старом школьном товарище и через некоторое время замечаешь противоречия: цвет волос, гнусавый голос, которого ты не помнишь, а в конце выясняется - вы говорите о разных людях. Поэтому я прежде всего проник в систему автоинспекции и проверил: Мирко Гуиди все еще ездил на своем старом "гольфе" с номерами Новары, том самом, что был у него, когда мы общались. А коль скоро мы говорим об одной и той же машине, чем же ваши слова так меня поразили?
Следовало бы ответить сразу, но тогда останется непонятным, каким образом эта мысль оформилась у меня в голове, и, может статься, вы не придадите ей должного значения. Лучше расскажу все по порядку: я снова злоупотребляю вашим терпением, но вот увидите, дело того стоит.
В пятницу, спустя две с лишним недели, я вернулся в библиотеку, собираясь приняться за Эжена Сю, но пока шел по читальному залу, на одном из столов мое внимание привлек пухлый том, рядом с которым лежали очки. На переплете золотом было вытеснено: Сельма Лагерлёф, "Сага о Йёсте Берлинге". Я открыл книгу наугад, и уж не знаю почему, первая фраза, которая попалась мне на глаза, вызвала у меня невыразимое желание читать дальше. Я ее выписал, вот она: "Она лежит здесь, моя невеста! - сказал он. - Несколько часов назад она подарила мне поцелуй невесты, а ее отец обещал мне свое благословение. Она лежит здесь и ждет, что я приду и разделю с ней ее белоснежное ложе".
Пока мои глаза почти непроизвольно пробегали по строчкам, начиная с самой первой страницы, я почувствовал, как кто-то барабанит меня по плечу. Должно быть, вернулся хозяин очков. Я обернулся, пытаясь изобразить извиняющуюся улыбку, но замер на полдороге, и у меня получилась всего-навсего идиотская гримаса: человек, требовавший назад свой роман, оказался старым судьей.
Я пробормотал что-то похожее на "pardon" и пошел к каталогу. На "Лагерлёф, Сельма" нашлось пять карточек, на трех значились разные издания "Саги". Я заполнил требование и через пять минут тоже сидел в читальном зале, готовый зарыться в эти набранные мелким шрифтом страницы, одновременно не теряя из виду старого судью.
Шесть часов подряд мысль моя неслась вслед за Йёстой Берлингом и компанией кавалеров-бражников, боролась с морозом и волками и в конце концов, выбившись из сил, уступила призывам желудка.
Я сдал книжку, надеясь увидеть славную библиотекаршу, но другая сотрудница сказала, что у нее сегодня выходной и, чтобы с ней увидеться, надо ждать понедельника. Уходя, я окинул взглядом читальный зал - старик еще сидел за книгой.
Снаружи оказалось почти по-летнему жарко, и, если стоять неподвижно, в четыре часа дня от солнца уже саднило кожу. Я направился к продавцу кебаба, которого приметил раньше, и потом, кусая завернутое в лепешку мясо, уселся на скамейку в тени в треугольном скверике, непонятно как образовавшемся на перекрестке двух улиц.
Пока я ел, послышался стук жестянок и треньканье стекла, будто кто-то бросил мусор в контейнер рядом с моей скамейкой. Я мгновенно обернулся, но никого не увидел. Я снова откусил, и шум повторился, сопровождаемый невнятным писком. Тогда я затаился и немного подождал, не сводя глаз с контейнера.
Снова бряцанье и писк, на этот раз тихий, почти неслышный.
Я подошел к баку и заглянул внутрь. Зеленый пластиковый пакет был заполнен на треть, и мне почудилось, словно внутри что-то шевелится.
Я надел мешочек от кебаба на руку, вроде перчатки, разгреб бумажки и пустые бутылки, и на дне показалась белая шерстка. Тогда я запустил в контейнер и другую руку и вытащил котенка: у него даже не хватало сил царапаться.
Как он очутился в мусорном баке? Вскарабкался в поисках еды, свалился и потом не мог выбраться? Или какой-то гад бросил его туда, решив от него избавиться? Ублюдки!
Ваша правда, господин судья. Не мне, который размозжил человеку голову, придавив его бампером к стене, судить других. Но у убийства Джулиано Лаянки была причина, не оправдание, а причина, а у убийства котенка ее не было. Мне кажется, я не похож на тех, кто убивает котят, чувствую, что я лучше, несмотря ни на что.
Я устроился на скамейке и взял котенка на колени. Он пока еще нетвердо держался на лапках, но дышал, кажется, ровнее. Потом принялся озираться кругом, и глаза у него, по-моему, были живые. Внутри свернутой лепешки оставалось еще чуть-чуть мяса, я дал ему, и он тут же его проглотил. Значит, будет жить, подумал я. Только тогда я стал его гладить. Вдоль спинки - от ушей до самого кончика хвоста. Под горлышком - ему понравилось, и он вытянул шею. Мягкий пушок на брюшке. Я его гладил, и у меня к глазам подступали слезы. Я его спас. Я, убийца. Я спас его и чувствовал, что уже люблю его, любил еще до того, как нашел. Это мой котенок.
Вам тоже наверняка приходилось слышать, господин судья, о закоренелых преступниках, которые в тюрьме любовно ухаживают то за канарейкой, то за мышью, а то и за тараканом. Что только не взбредет нам, убийцам, в голову?
Я поднялся со скамейки и зашагал в гостиницу. Кота я придерживал рукой, он сидел у меня на плече и смотрел назад, а я по дороге размышлял, как сказать месье Арману, чтобы он позволил мне подержать его хотя бы одну ночь, всего одну, а потом я его куда-нибудь пристрою.
Когда я открыл дверь бара, жена Армана, которая мыла стаканы за стойкой, подняла глаза и воскликнула:
- Арман, Элоди, идите сюда, смотрите! Потом, выйдя из-за стойки, встала рядом и принялась чесать у котенка за ушами.
- Какая прелесть, где вы его взяли?
- В сквере, в конце улицы Вольтера. Его кто-то выбросил в мусорный бак, и он не мог выбраться, уже и мяукать перестал.
- Ублюдки, - сказал месье Арман, - попадись они мне, я бы их подвесил за одно место…
- Можно подержать?
- Пожалуйста. - И я передал котенка незнакомке.
Девушка одной рукой прижала котенка, а другую - правую - протянула мне:
- Привет, я Элоди, вот их дочь. Приехала сегодня.
- Меня зовут Лука.
- Знаю, мне уже о тебе рассказали: молодой человек из нотариальной конторы в Беллинцоне, верно?
- Именно.
- Что вы думаете делать с котенком? - спросил у меня Арман.
- Может, вы знаете организацию, которая заботится о брошенных животных?
Вмешалась Элоди:
- А если мы его возьмем?
Сердце у меня растаяло. Даже себе я не смел признаться, какую боль причиняла мне одна только мысль, что придется расстаться с этим крошечным пушистым существом. Конечно, через несколько дней это все равно произойдет, но возможность погладить его еще немного согревала мне душу.
Арман с женой переглянулись, потом он сказал:
- Другими словами, мы его кормим, ухаживаем за ним, меняем ему песочек, а ты в свои редкие приезды из Парижа с ним играешь.
Но сказал он это с улыбкой, что означало "да".
- Ну-ка, Кандид, хочешь молочка? - обратился он к котенку.
Он уже успел его окрестить. Вообще-то это право было за мной, это же "мой" котенок, но я подумал, что вряд ли сумею найти более подходящее имя для белого кота, найденного на улице Вольтера.
Элоди и Кандид скрылись в кухне. Арман взглянул на меня, по-прежнему улыбаясь:
- Сегодня пятница, бар и ресторан закрыты, но мне будет приятно, если вы останетесь с нами поужинать.
- Мне тоже.
- Тогда в восемь.
- В восемь, прекрасно.
Я поднялся в комнату и переоделся. Потом опять вышел из дома, а ровно в восемь появился в зале ресторана, неся розовый сверток с пирожными, перевязанный синей ленточкой. Я просто не представляю, что можно прийти в гости без пирожных, бутылки вина или букета цветов. Что поделаешь, господин судья, так принято у среднего класса. Мне не удалось перебороть себя, даже когда я попробовал водить дружбу с хозяевами жизни. Когда Джулиано пригласил меня на яхту, я приехал в порт с чемоданом, двумя бутылками бароло 74-го года и цветами для Стеллы. Иначе я не мог, хоть и не сомневался, что остальные подумают с оттенком презрения: средний класс. Да, господин судья, средний класс, обреченный исчезнуть.
На самом деле принести пирожные хозяевам ресторана в тот вечер мне тоже казалось не вполне уместным. Наверное, лучше были бы цветы для Элоди, но потом мне вспомнилась еще одна песенка Бреля - "Конфеты".
"Je vous ai apporté des bonbons / Parce que les fleurs c'est périssable / Puis les bonbons c'est tellement bon / Bien que les fleurs soient plus présentables / Surtout quand elles sont en boutons / Mais je vous ai apporté des bonbons".
Опять о несчастной любви, о мужчинах, обманутых женщинами и судьбой. Я тоже понемногу зациклился на Бреле и начал верить, что он писал про меня.
И вот, стоя в дверях ресторана со свертком пирожных, висящим на синей ленточке, я смотрел на единственный во всем зале накрытый стол, и он казался мне квинтэссенцией семейной жизни: клетчатая скатерть, стаканы "duralex" из толстого, слегка помутневшего стекла, вино в графине и запах лукового супа.
- Садись давай! - сказала Элоди.
Она взяла у меня из рук сверток, положила на стол и заглянула внутрь.
- Ммм! Эклеры, буше! Боже, какая вкуснотища!
"Je vous ai apporte des bonbons…"
- Ну, как дела на работе? - спросил Арман у дочери, а потом обратился ко мне: - Элоди у нас архитектор, работает в самой престижной архитектурной мастерской Парижа.
- Вот что значит отцовская гордость! - пошутила она. - Не в самой престижной, но мы делаем интересные вещи. Сейчас, например, проектируем железнодорожный вокзал.
- Вокзал? - повторил я с неподдельным восхищением.
- Ага, для одного городка на юге Бельгии. Первый в Европе вокзал, полностью построенный из экологически чистых материалов.
- К примеру?
- Возьми хоть изоляцию. Чаще всего изолирующие материалы изготавливают с применением полиуретана, а это означает загрязнение окружающей среды, степень которого еще предстоит установить, там, где их производят и используют. А мы применяем вторсырье, переработанную пробку.
- Как это? Крошите старые пробки, а потом склеиваете? - пошутил отец.
- Не мы, а предприятия, у которых мы ее закупаем, именно это они и делают, только не клеят, а прессуют.
- А дальше? - вмешался я.
- А дальше, сохранять окружающую среду подразумевает также экологию мышления, подразумевает, что ты видишь в потребителе личность. Проектируешь, например, зал ожидания как место встреч, учреждение - как пространство для жизни…
Никогда не думал, что могу целых полчаса проговорить о том, как надо строить вокзалы. Однако меня по-настоящему захватил энтузиазм Элоди, когда она описывала навесы и коридоры с эскалаторами, восторг, с которым она об этом говорила. Она рассказывала, рисуя в воздухе вилкой, - и передо мной вставали навесы и коридоры с эскалаторами, очерченные блеском металла в свете висящей над нами лампы. Я отвечал, спрашивал, высказывал свою точку зрения, Арман с женой удовлетворенно слушали и молчали, и мне почему-то казалось, что я ужинаю в гостях у тестя с тещей, доброжелательных и вселяющих спокойствие.
Кандид переходил от одного к другому, попрошайничая скорее по привычке, а не с голоду, не сомневаюсь, что до этого его все пичкали наперебой.
В конце ужина мы развернули розовую бумагу с пирожными, и Арман откупорил бутылку шампанского. Элоди, поднимая бокал, из-под черной челки взглянула на меня, и в ее глазах я прочитал, что ей тоже кажется, будто мы знакомы уже тысячу лет.
Доев последний эклер со взбитыми сливками, мы встали из-за стола, и я принялся было собирать посуду, но родители тут же нас услали: давайте-давайте, идите смотреть телевизор, мы тут сами.
Элоди отыскала канал Arte - как раз шли начальные титры фильма с вездесущим Фернанделем. В скольких же картинах он снялся? На сей раз он играл коммивояжера. Тот решил помочь матери-одиночке, которую встретил в автобусе, и выдает себя за ее мужа. Если не ошибаюсь, к этому сюжету обращались и позже, я что-то такое припоминаю, только там дело происходит в Южной Америке.
Пока на экране разворачивались события, я тайком поглядывал на Элоди, и мне казалось - достаточно пустяка, чтобы мы, два чужих человека, тоже стали мужем и женой. Мы с ней сидели рядом, вокруг - никого, и бар месье Армана, освещенный только голубоватым светом телеэкрана, превращался в гостиную, в гостиную обычного дома, уютную из-за своей обыденности.
Ах, Фернандель! Мне опять вспомнился "Посторонний" Камю. На следующий вечер после похорон матери он идет в кино смотреть картину с Фернанделем, и за это прокурор называет его бесчувственным человеком, жестоким убийцей.
И вы, господин судья, готовы подумать обо мне то же самое: бессердечное чудовище, которое, выстрелив в спину Мирко Гуиди, несколько часов спустя как ни в чем не бывало смотрит фильм с Фернанделем?
В конце первой серии Элоди встала и передала мне Кандида, который тем временем успел уснуть.
- Налить тебе портвейна? - спросила она.
- Если ты будешь.
- Тебе еще здесь не надоело? Папа сказал, что никто у нас так долго не жил: месяц с лишним!
- Дело привычки. Часто приходится надолго отлучаться из дома. Такая уж у меня специальность - ищу документы для введения в наследство, обычно это затягивается.
Что я мог еще ответить? А все-таки врать ей было неприятно. Думаю, если бы мы жили вместе, я просто не мог бы сказать ей неправду - у нее такое лицо, которое обязывает быть искренним, - но постарался бы сделать это мягко. На самом деле я никогда не врал ни одной девушке, с которой встречался, даже последней, - несмотря на то что у нее был другой.
- А что ты делаешь по вечерам?
- Гуляю по набережной, болтаю с твоим отцом, а то смотрю эти старые фильмы.
- Вижу, у нас много общего. Представляешь, в Париже у меня даже абонемент на спутниковый канал Cineclassic.
- Ты где живешь в Париже?
- Рю Жан-Барт, в Шестом округе, около Люксембургского сада.
- Одна?
У меня как-то сам собой вырвался этот вопрос. И тут же мне захотелось провалиться сквозь землю.
Она придвинула поближе свой стул, чтобы погладить Кандида, который растянулся у меня на коленях. Потом улыбнулась.
- Да, одна. В крошечной двухкомнатной квартирке.
Тут опять начался фильм, и мне удалось скрыть свое смущение.
Кандид проспал всю вторую серию, но как только началась реклама, проснулся, однако не пытался спрыгнуть. Я тут же догадался, что с ним неладно, потому что он вытянул шею и уронил голову на лапки, уставившись в одну точку. Дышал он с хрипом, иногда его сотрясала дрожь.
- Он заболел, очень сильно, - решила Элоди.
- Что будем делать?
- Папа, ветеринарная клиника у скоростной автомагистрали, куда мы возили Баруфа, все там же?
- Да, там, - ответил месье Арман.
- Она ночью работает?
- Скорей всего, да.
- Тогда дай мне ключи от машины, пожалуйста.
Не дожидаясь, пока она скажет, я взял Кандида и пошел к двери.
Арман протянул нам ключи и погладил котенка.
Элоди гнала машину по пустынным улицам. Кандид не шевелился. Я то и дело накрывал маленькое тельце рукой, проверяя, дышит ли он, и убеждал себя, будто чувствую, как слегка приподымается белая шерстка, просто чтобы обмануться, не терять надежду.
- Жив? - спрашивала Элоди каждые две минуты.
- Да, - отвечал я. И повторял себе, что он не должен умереть, что это мой котенок, что я его спас. Не может он умереть.
Четверть часа спустя я передавал Кандида в руки женщины-ветеринара, Элоди описывала симптомы.