При мысли об этих сплетнях Сара улыбнулась. Место, где она оказалась, совершенно не походило на подвал и еще меньше - на убогую квартиру в многоэтажке. Напротив, это была удобная семейная квартира, расположенная в двух шагах от набережной Орфевр, на другом берегу Сены. С высокого этажа открывалась панорама юга столицы. Вдали, за застекленной дверью виднелась Эйфелева башня, сиявшая тысячами лампочек, подвешенных к ее металлическим перекладинам. Многие богатые техасцы удавились бы за такое жилье в Париже.
Обстановка гостиной сводилась к диванам, обитым красной искусственной кожей, низкому стеклянному столику и нескольким современным картинам, висевшим на стенах вместо афиш Синатры. Лопес явно предпочитал Сулажа и Алешински покойному певцу.
Прямо как в журнале по дизайну интерьеров, подумала Сара. Других комнат она не видела, но представляла, что и они обставлены в том же стиле, простом и гармоничном.
- Ты разобралась в записках Коплера? - спросил Лопес.
- С трудом. Он писал как курица лапой. Я просидела целый день, но дело того стоило. Я вам быстренько перескажу?
- Давай.
Сара бросила взгляд на свои записи, сделанные на основании листочков, найденных у Коплера. Она откашлялась и начала объяснять:
- "Банко Романо" - это самый старый итальянский банк. Он был основан в тысяча шестьсот сорок пятом году семьей Д'Изола, богатыми торговцами, сделавшими состояние на спекуляциях тканями. С тысяча девятьсот семьдесят второго года банком управляет Томмазо Д'Изола, последний представитель этой семьи. Он холост, ему уже хорошо за шестьдесят. Он живет один в семейном дворце в двух шагах от виллы Боргезе. Это действительно дворец: двадцать пять комнат, участок в восемь тысяч квадратных метров, коллекция гоночных машин в гараже. Д'Изола любит роскошь, но ему повезло в жизни, и денег у него хватает, чтобы удовлетворять свои прихоти. Дела у "Банко Романо" идут хорошо. Он процветает. Надо сказать, что работает этот банк только с избранными клиентами. Римские аристократические семьи и богатые местные промышленники охотно доверяют ему управление своими средствами. Клиентов мало, но все очень богатые.
- И как это связано с Наталией Велит?
- Никак. Однако, помимо того, что Фарг пользовался "Банко Романо", чтобы переводить деньги в Люксембург, сам Д'Изола играл очень заметную роль в "свинцовые годы". В начале восьмидесятых, когда банк оказался замешанным в очень крупном финансовом скандале, он чуть было не разорился. Д'Изола сотрудничал с Институтом по религиозным делам (так называется ватиканский банк), возглавлявшимся монсеньором Марцинкусом. В то время следователи подозревали, что он отмывал деньги для некоторых политических партий, в частности, для христианских демократов, но формально доказать это так и не удалось. Впоследствии эти деньги пошли на борьбу с подъемом левацкого движения в Италии. Иными словами, на финансирование покушений и убийств. Короче говоря, Д'Изола был замешан во всех темных делах той поры. Когда пришло время подводить итоги, его банк едва не повторил судьбу "Банко Амброзиано". Ему удалось сохранить основное и избежать процесса, без сомнения, с помощью взяток. С тех пор он занят тем, что заново покупает себе уважение в обществе.
- Коплеру удалось установить прямую связь с Луиджи Кантором?
- Нет, но Д'Изола и он были участниками одной игры. Может быть, Кантор увез с собой какие-то компрометирующие документы? Представьте себе, ведь он мог угрожать Д'Изоле, что перед смертью вытащит на свет божий какие-то старые истории. Ведь есть сколько угодно примеров, когда обреченные люди находят последнее удовольствие в том, чтобы свести старые счеты.
Лопес скептически пожал плечами. Кто станет бояться старика, стоящего одной ногой в могиле, спустя четверть века?
- И что же, Томмазо Д'Изола приехал с киллером убивать Кантора, его сына и всех их знакомых только ради того, чтобы окончательно поставить крест на и без того забытом деле? По-моему, это высосано из пальца. Если он не хотел светиться, то явно промахнулся. Учитывая количество трупов, которое он оставляет за собой, лекарство оказалось страшнее болезни.
- Д'Изола провел неделю в Париже, - настаивала Сара, твердо настроившись довести свои рассуждения до конца. - Сегодня днем я разговаривала с начальником службы безопасности аэропорта Шарля де Голля. Именно Д'Изола прилетел по билету, заказ которого был оформлен квитанцией, присланной Коплеру. А в Рим он улетел сегодня утром, в десять тридцать пять, примерно в то время, когда нашли тело Коплера. Еще несколько звонков, и я обязательно выйду на его след в каком-нибудь крупном отеле. Д'Изола - наш человек, я в этом уверена.
- Тот факт, что он находился в радиусе десяти километров от места убийства, еще ничего не доказывает.
- Нет, - согласилась Сара, - но другого следа у нас нет...
Несколько секунд Лопес молчал. Потом налил себе еще один стакан виски.
- Сегодня днем мне звонил руководитель аппарата министра. Он считает, что расследование идет слишком медленно, и требует результатов. Он просил меня снять тебя с этого дела. Я сказал, что подумаю над этим предложением. Он дал мне понять, что у меня есть время до завтра, а там, если я не отправлю тебя в службу сбитых собак, нам обоим придется подбирать трупы бомжей.
- Но, послушайте, комиссар, вы же не можете...
Лопес властным жестом остановил ее.
- Отлично могу. Особенно если мне приказывает второй человек в министерстве. Я думаю, Сара, что тебе нужен отпуск. Я поступил как скотина, бросив тебя в одиночку на это дело. Оно из тебя всю кровь выпило. Ты должна отдохнуть.
- Я себя прекрасно чувствую. Уверяю вас.
Сара поставила свой стакан на столик. Потом поднялась, взяла куртку, надела ее.
- Вы хотите, чтобы я подала заявление об уходе сейчас же, или подождете до завтра?
- Сара, не цепляйся к каждому моему замечанию. Ты на последнем издыхании, это за километр видно. Я официально даю тебе недельный отпуск. И более того, будучи очень милым начальником, я дарю тебе билеты на самолет. Вот, держи...
Он вытащил из кармана конверт и бросил его на стол рядом с пустым стаканом. Сара не обратила на конверт ни малейшего внимания.
- Плевала я на ваши билеты, комиссар. Отпуск мне не нужен, и точка. Лучше дайте мне работы.
Лопес лукаво улыбнулся и уселся поглубже в кресле. Казалось, ссора доставляла ему удовольствие, что еще больше разозлило Сару.
- Комиссар, вы надо мной издеваетесь. Я ухожу. Найдите себе другую дурочку для следующих говенных расследований!
Она повернулась и пошла к двери.
- Прежде чем меня оскорблять или стрелять мне в голову, - продолжал Лопес, - ты бы хоть посмотрела, куда эти билеты.
Он нагнулся к конверту, вынул билеты и разложил их на столе.
- Ты едешь в Рим. На целую неделю. Я забронировал тебе номер в гостинице в самом центре. Это войдет в служебные расходы, и твои счета из ресторанов - тоже. Обрати внимание, я тебя не прохлаждаться отправляю. Я хочу, чтобы ты покрутилась вокруг Томмазо Д'Изолы и поискала следы его участия в этом деле. Но соблюдай дистанцию, пока я не заручусь международной юридической помощью. Пока судья составит прошение, пройдет несколько дней. Пока что ты будешь просто туристкой, приехавшей посмотреть памятники античности. В случае проблем прикрыть тебя я не смогу.
- Не понимаю. Зачем вы это делаете, комиссар? Зачем вы берете на себя такой риск?
- Я люблю тебя, девочка. Очень люблю, потому что своим поганым характером ты очень напоминаешь мне мою бывшую жену. К тому же я ненавижу, когда мне указывают, как я должен обращаться с подчиненными. Ты не уйдешь с этого дела, пока я сам тебя не прогоню. А этот кретин из министерства может засунуть свои приказы туда, где им самое место. В любом случае, на ближайших выборах его прокатят.
Сара вдруг страшно смутилась.
- Простите, что я так вела себя... Мне не следовало так с вами разговаривать.
- Не бери в голову. Мне не понравилось бы, если бы ты позволила делать с собой что угодно и никак не среагировала. А теперь иди и отдохни. Самолет у тебя завтра, в семь утра. Тебе надо выглядеть свеженькой.
Лопес встал и проводил Сару до входной двери.
- Сара, последнее... - сказал он, открывая дверь.
- Да, комиссар?
- Никому не рассказывай, что у меня на стенах не висят афиши Синатры. Я тридцать лет потратил на создание этой легенды и хочу, чтобы она сохранилась до моего ухода на пенсию. И привези мне достаточно доказательств, чтобы упечь этого мерзавца в тюрьму на пожизненное... В память о Коплере.
Сара кивнула и положила билеты в карман куртки.
- В память о Коплере.
45
Когда я проснулся от телефонного звонка, только-только пробило восемь утра. Еще не придя в себя после вчерашних коктейлей, я не сразу вычислил собеседника.
- Алекс? Хорошо выспался?
- Гениально, - вяло ответил я, узнав голос Тененти. - С сегодняшнего дня решительно отказываюсь от фанты.
Тененти не отреагировал на последнюю реплику. Если она и показалась ему глупой, он ничем не выдал этого. Создавалось впечатление, что он в отличном настроении.
- Я уже еду, - продолжал он. - Я буду минут через десять. Подхвачу тебя перед отелем?
- Черт, Серджо... - простонал я. - Еще рано...
Это была не констатация, а мольба. Разумеется, Тененти не принял ее во внимание. Он заговорил тем нравоучительным тоном, которым отец не решался разговаривать со мной с тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет.
- Алекс, сегодня утром у нас много дел. И надо браться за них прямо сейчас.
- Мне бы пару таблеток амфетамина, и я продеру глаза. У тебя ничего такого нет под рукой?
- Нет, но я знаю бар, где варят самый крепкий кофе на свете. Это подойдет?
- Ну, да, - неуверенно промямлил я. - Лучше, чем ничего... Серджо, открой мне твой секрет. Что ты делаешь, чтобы с утра пораньше быть в такой форме?
- А вот ты доживи до моих лет, так и не вспомнишь, когда спал всю ночь. Через десять минут?
- Встречаемся внизу, - закончил я. - Надеюсь, что в твоем баре подают чистый кофеин.
- Да уж лучше, чем какая-то химическая дрянь. До скорого.
Через девять минут, кое-как помывшись и побрившись, я вышел на улицу. Нацепив на нос темные очки, чтобы скрыть синяки под глазами, я всматривался в будущее - в данном случае в волнующий и полный неожиданностей день - с весьма умеренным энтузиазмом.
Тененти, безупречный в наряде покорителя пустынь, в бежевой куртке со множеством карманов поверх льняной рубашки, ждал меня в машине, припаркованной на пешеходном переходе.
Он тронулся с места прежде, чем я успел пристегнуться, и повернул в ближайший переулок на третьей передаче. Машину занесло, мы задели противоположный тротуар, а потом понеслись дальше в том же диком темпе.
Благотворного эффекта душа мгновенно как не бывало.
- Спокойнее... - умолял я. - Я не очень хорошо переношу утренние гонки.
Тененти, не отрывая глаз от дороги, прибавил газу. Я почувствовал горькую отрыжку в горле.
- Спасибо, что считаешься с моими проблемами, - вздохнул я.
- Ты хочешь поскорее услышать то, что я тебе должен сказать, или нет? - спросил Тененти в тот момент, когда стрелка спидометра прошла восьмидесятикилометровую отметку.
С тех пор как я познакомился с Лолой, шантаж такого рода на меня уже не действовал. Я скрестил руки, закрыл глаза и решил подождать, пока Тененти не превратится снова в того апатичного и депрессивного человека, которого я увидел двумя днями раньше в ресторане дона Франческо.
Проехав еще две улицы, он затормозил так резко, что шины заскрипели. Мое лицо замерло в десяти сантиметрах от ветрового стекла.
- Ты всегда так водишь? - возмутился я, извергнув содержимое своего пищеварительного тракта на тротуар.
- Только в тех случаях, когда пассажиру надо протрезветь.
Я не нашелся что ответить. Этот метод, явно почерпнутый из арсенала моего друга Бронко, действительно оказался эффективным. Благодаря насильственному очищению мои кишки пришли в норму.
- Серджо, у меня только одна просьба: в следующий раз будь так любезен, предупреди заранее.
- Тогда будет не так забавно. А теперь тебе нужен стимулятор. Пошли, это рядом.
Мы сели за столик на террасе крохотного бистро. Хозяин узнал Тененти и сразу принес нам две чашечки кофе. Я выпил свою одним глотком. По телу пробежал заряд энергии, что скорее объяснялось фактором внушения, чем тремя миллилитрами жидкости, налитой на дно чашки.
- Хорошие новости? - спросил я, жестом показывая хозяину, чтобы он принес мне еще одну чашку.
- Я звонил моему приятелю-комиссару по поводу твоего отца. Он весь вечер общался со своими знакомыми из министерства юстиции и секретных служб. Ему сказали что-то неопределенное относительно военного госпиталя где-то под Римом, но он еще не уверен. Он будет продолжать наводить справки. Что касается всего остального, то сегодня утром он с курьером прислал мне вот это.
И он протянул мне маленькую записную книжку. На красной кожаной обложке была выдавлена эмблема "Эрмес". В шестидесятые годы выпускали такие книжки на спирали - в них можно было каждый год вставлять новый блок. На обложке, спереди и сзади, виднелось большое темное пятно, глубоко въевшееся в кожу. Мне не потребовалось открывать книжку, чтобы понять, что это такое.
- Не очень-то он осмотрительный, этот твой приятель. Разве это не то, что принято называть вещественным доказательством?
- Она лежала в коробке в архиве. Я обещал вернуть ее, когда она уже не будет нам нужна. Если мы попросим, мой приятель принесет нам и другие личные вещи. Книжка была при Франческе в момент взрыва. Поэтому она в таком состоянии.
Он имел в виду пятно крови на обложке. Крови моей матери. Первое свидетельство взрыва, которое мне было дано увидеть с момента моего приезда в Рим. Наверное, Тененти думал, что это зрелище пробудит во мне горестные воспоминания или вызовет отвращение. Сам он притрагивался к книжке кончиками пальцев, как будто одно прикосновение могло задним числом сделать его соучастником покушения.
Но я, наоборот, прикоснувшись к этой реликвии, испытал определенное облегчение. Смерть моей матери наконец материализовалась в реальность и уже не была просто новостью, напечатанной на пожелтевшей газетной бумаге в разделе "Криминальная хроника".
Я медленно крутил в руках записную книжку. Может быть, на этих страницах я найду объяснение всему. Вся лавина разрушенных судеб сведется к нескольким буквам, побледневшим от времени. Но, при всем любопытстве, от одной этой мысли меня словно парализовало. Прошла добрая минута, прежде чем я решился открыть книжку.
Я сразу же отыскал день убийства. Найти эту страницу оказалось нетрудно - там лежала фотография, сложенная вдвое. Копия той, что хранилась в обувной коробке отца. Теперь, после того, как я побывал на месте взрыва, она произвела на меня особое впечатление - у меня сжалось сердце.
Ничто в запечатленной на ней сцене не предвещало грядущую трагедию. Мои родители казались воплощением беззаботности и радости. Они обнимали друг друга за талию и смотрели в объектив, как будто перед ними открывалась целая жизнь, полная счастья. Даже Тененти не имел ничего общего с усталым человеком, сидевшим напротив меня.
В день смерти моя мать встречалась с двумя людьми. Сначала, в одиннадцать часов, с каким-то Лантаной. Еще через полчаса - с Марио Монти. В полдень взорвалась бомба. Старая добрая драма в трех актах.
В том, что чудовищная трагедия могла свестись к двум именам, нацарапанным в блокнотике, было что-то смехотворное. Если бы не смятение, буквально лишившее меня дара речи, я бы, наверное, улыбнулся.
Наконец, Тененти прервал молчание:
- Дальше искать не надо. При встрече Марио передал ей бомбу. Это очевидно.
- А это имя, Лантана, ты его слышал?
- Вот тут дело приобретает серьезный оборот. Очень серьезный.
- В каком плане?
- Во многих. Лантана, вернее, монсеньор Лантана возглавлял Администрацию по делам наследия Святого престола с тысяча девятьсот шестьдесят первого по тысяча девятьсот семьдесят восьмой год, если я не ошибаюсь. Он занимал очень важное место в иерархическом ряду Церкви. Можно сказать, находился в самом сердце системы. Через него проходили все дела, связанные с управлением движимым и недвижимым имуществом. Он полностью распоряжался всеми финансами Ватикана. Папы умирали и сменяли друг друга, а Лантана, все более могущественный и влиятельный, оставался на своем месте.
Тененти на несколько секунд замолчал. Казалось, он колеблется.
- Я удивился, увидев его имя в записной книжке Франчески, - продолжал он. - Лантана открыто демонстрировал отвращение, которое вызывали у него наши идеи. Он никогда не скрывал своих связей с самым консервативным крылом христианских демократов.
- Так почему же моя мать отправилась на встречу с ним?
- Понятия не имею. Явно не из-за сходства политических взглядов.
- Как ты думаешь, отец знал об этой встрече?
- Сомневаюсь. Если бы знал, то помешал бы ей. Я убежден, что она это сделала по собственной инициативе. И только не понимаю зачем.
- Чтобы обсудить какое-то перемирие? Полюбовно договориться?
- Нет, это не проходит. К моменту гибели Франческа занималась политикой не так активно. Ее связи с "Красной борьбой" ослабели, и это понятно - ведь она посвящала все больше времени своей журналистской деятельности. Ее карьера только начиналась. За несколько месяцев до взрыва ее взяли на работу в небольшой журнальчик, занимавшийся расследованиями. Она не могла позволить себе тратить силы на ночные собрания и бесконечные дискуссии. И кроме того, она много возилась с тобой. Луиджи в то время не особенно проявлял отцовские чувства. Надо сказать, что он занимался в основном тем...
- Что писал статейки и ездил по миру, пропагандируя свои идеи. Я знаю...
В моих словах прозвучала горечь. Отец никогда не любил распространяться на эту тему, но я понимал, что он не мог простить себе отсутствия в Риме в день взрыва. Всецело посвятив себя политической борьбе, он в конце концов забыл о существовании собственной семьи.
Моя мать страдала от того, что оказалась отодвинутой на второй план. Конечно, ей хотелось показать, что и она заслуживает его внимания. Вот почему она решила заниматься журналистскими расследованиями.
А он ничего не увидел, ничего не понял. Как же он мог оказаться таким слепцом?
Впрочем, если хорошенько подумать, не мне было учить его проницательности. Я ведь тоже не понял, что Наталии плохо. Я так и не догадался, какие раны оставило в ней прошлое. А ведь было достаточно просто открыть глаза.
Но разве я на самом деле хотел этого? Вернее: был ли я способен разделить хоть крохотную частицу своего существования с другим человеком? Не был ли я по самой своей природе законченным эгоистом, безразличным ко всем на свете?