- Но я должен вам кое в чем признаться, - продолжал толстячок. - Мне всегда везет до неприличия. И я знаю, откуда взялась эта картина.
Услышав это двойное признание, мы с Тененти просто окаменели. А лицо антиквара расплылось от удовольствия.
- Вот на что я тут наткнулся, - сказал он, показывая на старую книгу. - Посмотрите-ка на этой странице.
Он открыл том примерно на середине и положил перед нами. Сомнений не оставалось. Перед нами была репродукция картины моей матери с подписью: "Орацио Борджанни. Автопортрет".
- Вот черт... - Тененти, как всегда, выразился лаконично. - Где ты это раскопал?
- Это опись ватиканских коллекций, составленная в тысяча восемьсот двадцать пятом году. Хранителю пришла в голову отличная идея - он собрал гравюры всех произведений, которые казались ему важными, наверняка для личных целей. Эта книжка уже много лет пылилась у меня в углу. А вчера, когда вы принесли мне картину, она показалась мне знакомой, вот я и посмотрел наудачу - и правильно сделал.
Если бы его лицо не так лоснилось от пота, я расцеловал бы его, чтобы выразить свою радость. Но ему пришлось довольствоваться менее показной формой выражения благодарности, а именно - широкой улыбкой и одобрительным покачиванием головой.
- Итак, эта картина принадлежала Ватикану. Но как же она попала к моей матери?
- Главная ценность этой картины, как я вам уже сказал, заключается не в ее художественных достоинствах или стоимости. Но есть нечто, придающее ей особую прелесть. Когда я понял, что она находилась в папской коллекции, я отправился в музейные архивы и провел кое-какие расследования. Оказалось, что эта картина нигде не числится - ни среди выставленных картин, ни среди хранящихся в запасниках, ни среди проданных. Учитывая, как тщательно администрация Святого Престола следит за тем, чтобы все было записано, это не может не вызвать удивления. Я пришел к выводу, что кто-то специально стремился уничтожить все доказательства существования этой картины. Но такое мог сделать только человек "изнутри". Ведь пришлось стереть файлы в компьютере и уничтожить все следы в записях.
- Как по-твоему, - вмешался Тененти, - зачем это сделали?
- А зачем столько трудов, если речь не идет о продаже? Конечно, не об официальной продаже. В таких делах все делается в строжайшем секрете. Покупатель может заподозрить, что ему продают краденую картину. Но он платит половину ее реальной стоимости и не задает никаких вопросов. И все получают выгоду.
Антиквар зажег сигарету и воспользовался в качестве пепельницы этрусским горшочком для румян. Последние сомнения относительно подлинности выставленных товаров исчезли.
Сознание того, что единственным произведением, не произведенным в прошлом году, была неоготическая желто-зеленая Мадонна, вселяло в меня глубокую радость.
- Но есть кое-что и поинтереснее, - продолжал антиквар. - Увидев это, я составил список работ такого типа, перечисленных в моем каталоге: неизвестные художники, полотна, пролежавшие в каком-нибудь углу сто или двести лет, наконец, картины, которые легко продать... Я нашел штук двадцать, и шесть из них разделили судьбу автопортрета Борджанни, то есть исчезли в неизвестном направлении.
- Так значит, это не отдельный случай, - заключил Тененти. - Для такого дела нужна хорошая организация. Надо вынести картину из музея, отнести к надежному реставратору и уничтожить следы в архиве.
- Самое сложное не это. Труднее всего найти клиентов. Коллекционер привыкнет к картине с записанной датой, если она ему нравится и досталась по сходной цене. Но если он не совсем идиот, он не станет рисковать еще раз и не возьмет другую такую же картину. Тот факт, что подобные операции проделывались неоднократно, означает наличие большого числа потенциальных покупателей. Я не должен объяснять вам, что в этом случае невозможно давать объявления в газетах...
Антиквар на мгновение умолк. Увидев, что ни один из нас не реагирует, он продолжил свои объяснения:
- Мелкий музейный служащий не мог бы проделать все это в одиночку. Мы имеем дело с хорошо выстроенной организацией, действовавшей в течение долгих месяцев, если не лет, и ни разу не попавшейся. Я не могу представить, чтобы хранитель ничего не заметил. Конечно, если только он намеренно не закрывал глаза.
- И вы думаете, что с помощью этой системы удалось хорошо нажиться? - спросил я.
Он поскреб свою лысину, потом раздавил окурок в этрусском горшочке.
- Ватиканские коллекции чрезвычайно богаты. Даже если они продали какую-то ничтожную часть картин из запасников, общая выручка должна исчисляться сотнями тысяч, если не миллионами евро. Со времен продажи папских индульгенций большего жульничества не было.
- И куда же шли деньги?
Антиквар воздел глаза к небу, словно желая сказать, что пути Господни неисповедимы, особенно когда речь идет о деньгах.
- А ты вспомни, что нам сказал Дориан, - вмешался Тененти. - В то время самое консервативное крыло Церкви опасалось усиления влияния марксизма в Европе. Они участвовали в разработке стратегии террора, оплачивая такую погань, как Дориан с его подручными. А для этого им были нужны деньги, очень много денег. Главное - чтобы никто не догадался об их происхождении. Для финансирования этой борьбы им уже не хватало фальшивых счетов, мелких растрат то там, то тут. И тогда они напрягли мозги и придумали вот такую торговлю предметами искусства. С того момента, как в игру вступил Лантана, отмывание пошло на ура. Да и кто поручится, что это не он придумал всю систему?
В этот момент я вдруг вспомнил, о чем несколько дней назад рассказывал мне отец.
- Подожди-ка, Серджо... Отец мне сказал, что Марио Монти работал в музейном архиве. Ты это помнишь?
Тененти кивнул:
- Он там работал несколько лет. И все время жаловался. Ему осточертело сидеть часами в закрытой комнате и перекладывать старые бумаги.
- Еще бы... Наверное, ему пришлось попотеть, уничтожая следы проданных тайком картин. Он был под колпаком у секретных служб. Они заставили его сотрудничать с заказчиками этой торговли. А моя мать ни о чем не догадывалась. Она наверняка попросила его что-то выяснить для нее на месте и ни на секунду не подозревала, что он способен ее предать.
- А зачем же в таком случае она встречалась с Лантаной?
- Может быть, она не понимала масштабов этой торговли. Она, скорее всего, решила, что речь идет о простой растрате, что какой-то хранитель или архивист придумал эту систему, чтобы подзаработать. И тут никак нельзя было обойтись без секретаря Администрации по делам наследия Святого Престола, то есть Лантаны. Именно он выдавал необходимые разрешения на проведение расследований на таком уровне. Наверное, она сказала ему, что знает о некоторых злоупотреблениях, совершаемых в музее, и пригрозила, что расскажет о них, если он не позволит ей продолжать расследование.
- Ты кое-чего не учитываешь, Алекс... Если Лантана находился на самом верху этой организации, а Монти - в самом низу, то ведь существовало и промежуточное звено. Монти отчитывался перед кем-то в самом музее. Он не обладал полномочиями на вынос картин из запасников. Он был простым исполнителем.
Антиквар нарушил молчание:
- В музее очень строгие правила. Запасники надежно заперты. Вынести картину и при этом остаться незамеченным невозможно, если только не подкупишь огромное количество охранников. Разрешение на вынос картины из запасников может дать только главный хранитель.
- А кто был главным хранителем в семьдесят восьмом году? - спросил я. - Вы знаете его имя?
Коротышка кивнул головой:
- Ну конечно. В последние дни это имя можно услышать в Риме на каждом углу. А в то время он был всего лишь правой рукой Лантаны, его заранее назначенным преемником. С тех пор он хорошо продвинулся по службе. "Ватиканский Кеннеди" - это прозвище вам что-то говорит?
48
Томмазо Д'Изола, ведущий акционер "Банко Романе" ненавидел любые неожиданности. Кстати, он был уверен, что своими финансовыми успехами во многом обязан этой черте характера. Страсть к планированию была у него в крови. И в его расписании, неделю за неделей, не появлялось никаких изменений, пусть даже на минуту.
Каждое утро, ровно в семь часов, к его дверям подъезжал служебный "бентли-континенталь", на котором он отправлялся в бар отеля "Эксельсиор". Там, усевшись за столик в глубине зала, Д'Изола наслаждался смесью китайских чаев, специально приготовленной для него фирмой "Мариаж фрер", а затем на полчаса углублялся в чтение газет, не обмениваясь ни с кем ни словом, ни взглядом.
В семь сорок он отправлялся в банк, куда, в зависимости от загруженности улиц, приезжал в интервале от семи сорока трех до семи сорока семи. С восьмым ударом часов секретарша подавала ему список дел на текущий день и одаривала его вежливой улыбкой, на которую он никогда не отвечал.
После этого начиналась утомительная череда посещений - партнеры, сотрудники, клиенты, просители и всякие докучливые особы. В полдень Д'Изоле приносили из ресторанчика, находившегося возле банка, поднос с едой. Выпив кофе, он снова принимался за повседневную работу.
В восемнадцать тридцать секретарша в последний раз заходила к "коммендаторе", чтобы пожелать ему приятного вечера, и оставляла его одного в кабинете; оттуда он выходил в восемь вечера и снова отправлялся в бар "Эксельсиора". Он выпивал один или два коктейля в компании старых друзей, мультимиллионеров, как и он сам, а потом поднимался в номер, который держал за собой круглый год, чтобы принять душ и переодеться.
Раз в неделю девушка по вызову, литовка, внешне отдаленно напоминавшая двадцатилетнюю Джину Лоллобриджиду и называвшая себя Мэрилин, одаривала его небескорыстными ласками.
Д'Изола не встречался ни с одной женщиной, кроме Мэрилин. Его не интересовали клубы стрингеров, интимные вечеринки для людей высшего света, сборища вуайеристов или малолетние проститутки. По правде говоря, с его состоянием он мог бы удовлетворить такие фантазии, в сравнении с которыми степень его извращенности казалась просто смешной.
После двух дней слежки Сара Новак уже имела полное представление о личности своего подозреваемого: Томмазо Д'Изола был скучнейшим человеком на свете - такими бывают только старые банкиры, пресыщенные адвокаты и профессора латыни, приближающиеся к пенсионному возрасту.
Она могла бы наблюдать за банкиром все лето и так и не дождаться, чтобы он хоть в чем-то изменил своему распорядку дня.
Настало время брать инициативу в свои руки.
Фамильный особняк Д'Изолы, как и все старые постройки такого рода, представлял собой сущий кошмар с точки зрения установки современных охранных систем. Высота решетки, окружавшей сад, не превышала двух с половиной метров, и она вряд ли могла отпугнуть незваных гостей.
Устранить этот конструкторский недочет можно было одним-единственным образом: расставить по всему парку датчики движения. Томмазо Д'Изола установил их штук двадцать, но вскоре отключил, когда выяснилось, что на работе этих устройств плохо отражались ночные перемещения многочисленных соседских кошек.
Ухватившись за решетку с затупленными кольями, Сара подтянулась и перемахнула на другую сторону. Стараясь не выходить из-под прикрытия парковых деревьев, она добежала до задней двери особняка.
Как она и рассчитывала, эта дверь не была заперта. Она проникла в дом и спряталась в стенном шкафу недалеко от входа.
В течение дня в особняке находилась только горничная, но вскоре после семи вечера ушла и она. Включив систему сигнализации, она заперла за собой дверь. Сара вышла из своего убежища и начала обшаривать жилище банкира.
За час она изучила все три этажа дома, но не обнаружила ничего интересного. Оставался последний шанс уйти не с пустыми руками. В ходе осмотра она увидела небольшое строение, примыкавшее к основному зданию, видимо, личную часовню, пройти в которую можно было через библиотеку; дверь была заперта на ключ.
При поступлении на службу в криминальную полицию Сара в качестве приветствия получила от комиссара Лопеса несколько полезных советов. Первый из них, которому она с тех пор следовала буквально, чаще всего в ущерб своему прямому начальнику, состоял в том, чтобы никогда не позволять вышестоящим садиться себе на голову.
Второй касался поведения в отношении закона. Лопес рекомендовал рассматривать закон не как супругу, верность которой надлежит хранить на протяжении всей жизни, а скорее как старую любовницу, которая начнет возмущаться только в случае явной измены. Иными словами, Саре предписывалось следить, чтобы другие соблюдали закон, но сама она не была обязана строго следовать ему при любых обстоятельствах.
Помня об этом наставлении, она вскрыла старый заржавленный замок и остановилась на пороге часовни.
Ничего подобного она не видела в своей жизни. Часовня была совершенно пуста, если не считать кожаного кресла и огромного плазменного экрана, установленного на алтаре. Между этими двумя предметами Томмазо Д'Изола поместил цифровую камеру, подключенную к экрану. Сара опустилась в кресло и нажала кнопку "пуск". На экране появились бедра какой-то женщины.
Невыносимо медленно камера скользила вдоль ее обнаженных ляжек, задержалась на лобке, потом поднялась до запястий, прикованных наручниками к кровати. И наконец, объектив задержался на неподвижном лице.
Наталия Велит лежала с широко раскрытыми глазами. Она уже не дышала.
Сара, с трудом сдерживая дрожь, включила кассету на перемотку и начала просмотр сначала. Съемку начали в тот момент, когда Наталия под руку с Луи Фаргом вошла в свою квартиру. Она смотрела перед собой невидящими глазами и спотыкалась, хотя адвокат и поддерживал ее.
Он за руку доволок ее до спальни. Бросил на кровать, раздел и овладел ею, не встретив ни малейшего сопротивления. Наталия в полубессознательном состоянии позволяла делать с собой что угодно. Когда Фарг кончил, она приглушенно вскрикнула, а потом снова погрузилась в небытие, в то время как адвокат встал и начал одеваться в углу.
Затем, нервно махнув рукой своему сообщнику, он исчез из поля зрения камеры. Спустя несколько секунд глухой хлопок двери возвестил о его уходе. Оператор поставил камеру на треножник у изножья кровати, потом подошел к Наталии. Сара сразу же узнала Томмазо Д'Изолу. Банкир приблизился к распростертому на кровати телу и ударил молодую женщину по лицу, чтобы привести в чувство.
Наталия слабо застонала. Д'Изола обратился к ней на безупречном французском, с едва заметным акцентом:
- Где картина?
Казалось, Наталия не поняла вопроса. Ее глаза на мгновение задержались на лице говорившего, потом она снова уставилась куда-то в потолок.
Д'Изола снова ударил ее по щеке, на сей раз сильнее. Наталия снова застонала. Д'Изола схватил ее за волосы и повернул лицом к себе.
- Я хочу знать, где находится эта картина.
- Какая... картина?
- Автопортрет Орацио Борджанни. Та, что на фотографии. Я потерял ее из виду двадцать пять лет назад и вдруг обнаруживаю на обложке журнала мод. И ты стоишь перед ней. Где она? В этой квартире?
- Нет... Не здесь...
- А где?
- Алекс... галерея... - пролепетала Наталия.
Д'Изола выпустил волосы молодой женщины, и ее голова тяжело упала на подушку.
- Хорошо, дорогая. Ты умница. За то, что так хорошо вела себя, я тебе устрою такой кайф, которого у тебя еще не было. Летать будешь. Только вот потом взорвешься. Тебе понравится, вот увидишь... А уж я прослежу за твоим полетом, - добавил он, указывая на камеру.
Д'Изола достал из кармана шприц. Перехватив руку Наталии резиновым жгутом, он ввел содержимое шприца ей в сгиб локтя. Потом подошел к камере, снял ее с треножника и встал прямо над своей жертвой.
Он взял ее лицо крупным планом. Под действием кокаина, растекающегося в ее крови, Наталия заулыбалась. Закрыв глаза, она отдавалась умиротворяющему действию наркотика. Губы приоткрылись, изо рта вырывались хриплые стоны.
Внезапно ее дыхание участилось. Улыбка превратилась в гримасу боли - она начала задыхаться. Несколько мгновений она пыталась подняться, напрягала изо всех сил запястья, чтобы освободиться от мертвой хватки наручников. Самое ужасное состояло в том, что первый наркотик уже не действовал и она полностью отдавала себе отчет в происходящем.
Секунд через двадцать ее движения стали замедляться. Кожа приняла синеватый оттенок. Тело Наталии Велит застыло в той самой позе, в которой Томас Кемп найдет его на следующее утро.
Картинка стала менее четкой, потом исчезла. На плазменном экране застывшие черты Наталии Велит уступили место странному туману из мельчайших точек. Сара, по-прежнему сидевшая в кресле, не могла шевельнуться. Она чувствовала себя замаранной тем, что увидела. Ей даже не хотелось верить в реальность этого гнусного фильма. По ее щекам текли слезы, но она даже не подняла руку, чтобы вытереть их.
- Судя по всему, мое кино вам понравилось.
Голос прозвучал из-за ее спины, с порога часовни.
- Если вас заинтересует, я запечатлел также и смерть вашего друга Коплера. Вы ведь капитан Новак, не так ли?
Сара медленно повернулась. В дверях с револьвером в руке стоял Томмазо Д'Изола.
- Коплер говорил мне о вас перед смертью. Он предупредил, что вы будете преследовать меня и здесь. Я ждал вас. Мои люди вычислили вас, как только вы сошли с самолета, и пасли вас все то время, пока вы выслеживали меня. Судя по всему, им удалось сделать это менее заметно, чем вам. Вот ведь ирония судьбы, вам не кажется?
Сара злилась на себя: надо же, попалась, как новичок! Банкир, казалось, веселился при виде ее разочарования.
- Какой же вы подлец! Вы убили Наталию и Коплера...
- И Фарга, конечно, тоже, можете быть уверены. В его случае мне, к сожалению, пришлось действовать в спешке, так что его убийство я не заснял. Поверьте, это меня очень расстраивает, но еще немного - и вы поняли бы, что он замешан в этом деле. А если бы вы его задержали, этот дурак тут же выболтал бы вам мое имя, чтобы снять с себя часть ответственности. Этого я не мог допустить. Мне пришлось импровизировать. Впрочем, я даже горжусь результатом. Видели бы вы выражение его лица, когда я приставил пистолет к его виску! Какая жалость, что я не мог записать!
Д'Изола говорил спокойно, не подбирая слова, не задумываясь.
- Ну а раз уж мы составляем список моих жертв, можете внести в него и Франческу Поцци, подругу Луиджи Кантора. Это я придумал возложить на нее ответственность за покушение, в котором она погибла. Если вас это интересует, я сохранил несколько чудесных снимков того взрыва.
Д'Изола уже не наставлял револьвер на Сару. Теперь дуло было направлено в пол, примерно в метре от него. Саре вполне хватило бы времени выхватить собственный "магнум" тридцать восьмого калибра и всадить ему пулю в лоб прежде, чем он успел бы среагировать.
Она поднесла руку к кобуре на поясе. Но ее ждала неприятная неожиданность: там, где должно было находиться оружие, рука нащупала лишь пустоту. И тут Сара вспомнила, что статус туристки исключал возможность путешествия со служебным оружием. Она проклинала себя за то, что оставила револьвер дома, на тумбочке у кровати.
Теперь у нее оставался только один шанс: выиграть время и посмотреть, что предпримет Д'Изола.