- Ничего тебе не будет. А вот завтра, когда начнет ломать тебя по-настоящему, будешь вошкаться, как кабысдох на цепи, а ее мы тебе покороче сделаем, а уж послезавтра с параши не встанешь, может, на ней и загнешься.
Вероятно, клиент Самойлова уже через ломку проходил, и, выслушав рыжего инквизитора, он вдруг весь затрясся и выплеснулся в бешеном крике:
- Сука ментовская, что ты душу мне моешь, мент поганый, - и, сразу сникнув, начал мотать сопли, заскулив про дозу и врача.
Это было хорошо, и капитан понял, что лед тронулся.
Утром следующего дня Семен Ильич Красинский, измученный сильнейшими болями в животе и интенсивным ночным поносом, заметил в руках рыжего капитана "баян", полный темной гуты, и сразу же хату, откуда толкалось ширево, спалил. Самойлов самих наркоманов по-человечески жалел, а вот сбытчиков по долгу службы ненавидел люто, и потому, дурмашину убрав подальше, он вызвал к загибавшемуся клиенту врача и бодро двинулся к начальству с докладом.
Майор Сарычев общался с кем-то по внутреннему телефону, и по тому, как он ощутимо пытался соблюсти субординацию, было ясно, что звонил кто-то из высоковольтных. Капитан взглянул на начальника понимающе: у Александра Степановича давно уже на подходе были подполковничьи перья, и естественно, что рубить с плеча ему явно не хотелось. Наконец майор приглушенно в трубку сказал:
- Обязательно будем держать вас в курсе, товарищ генерал, - отключился и, не стесняясь капитана, в неразговорчивости которого был уверен, шваркнул кулаком по столу. Помолчал немного и произнес с горечью: - Мало нам прямого начальства, так еще один отец родной отыскался, у которого в башке как на штанах, - и, наглядно изобразив извилину главнокомандующего, такую же одинокую и прямую, как генеральский лампас, сказал, остывая: - Рассказывай.
Оказалось, что Красинский наркотой затаривался не где-нибудь, а в городе фонтанов и радужных струй - в Петродворце. Стоит там в конце улицы Парижской Коммуны неказистый деревянный домик, а во входной двери его прорезано оконце наподобие кормушки. И стоит только туда постучаться и денежку в нужном количестве замаксать, как сейчас же появится желаемое - или амнухи с ширевом, а если имеется горячее желание вмазаться немедленно, то и "баян" с готовой гутой. Счастливого путешествия.
Выслушав все это, майор понимающе кивнул головой и сказал:
- Знакомая тема. Сидит там внутри инвалид без ног или туберкулезный в острой форме, а скорее всего свора цыганок, насквозь беременных, и поиметь с них мы сможем только головную боль. Наркома надо выпасать, наркома, а все остальное - мыло.
Капитан согласно кивнул рыжей шевелюрой, кашлянул и пообещал:
- Ну что ж, будем копать дальше.
Глава третья
Майор словно в воду глядел, - действительно, в битой петродворцовой хазе проживали славные представители племени молдаванских цыган - супруги Бабан с многочисленными детьми и бедными родственниками. Совершенно некстати Пете Самойлову вдруг вспомнилась загадочная улыбка Кармен, затем усатая харя горьковского Лойко Зобара и, наконец, крайне неприличное выражение "джя прокар", и, помотав густой рыжей шевелюрой, совместно с лейтенантом Звонаревым он отправился организовывать неподвижный пост наблюдения.
На улице погода была зимней по-настоящему - небо хмурилось, из низких туч валил сильный снег, а холодный северный ветер с энтузиазмом закручивал его в бесконечные хороводы метели. Скользя под сношенной резиной по еще не укатанной дороге, видавший виды отделовский "жигуленок" продирался сквозь непогоду с трудом, и, когда прибыли на место, короткий зимний день уже уступил место темноте. Половина уличных фонарей почему-то не горела, и улица Парижской Коммуны отыскалась не сразу, зато нужный дом стоял в самом ее начале, и наблюдать за ним можно было с проходившего перпендикулярно проспекта Ильича.
Начало казалось многообещающим, и, оставив Звонарева в машине, капитан бесстрашно вышел на мороз, уже через минуту став похожим на снеговика. Осторожно переставляя ноги в высоких финских сапогах, Самойлов не спеша двинулся по узенькой, едва заметной дорожке в снегу и, проходя мимо бабановского покосившегося жилища, даже не повернул головы, тем не менее успев отметить, что во дворе на ржавой цепи исходит злобой здоровенный волкодав, народная тропа к кормушке широка и отнюдь не заросла, а перед крыльцом стоит красная лайба девяносто девятой модели. Сугробов на ее капоте не наблюдалось вовсе, и капитан Петя Самойлов почувствовал, что настроение у него улучшилось ощутимо. Прогулявшись еще немного и задубев окончательно, он возвратился в машину, долго оттаивал и наконец сказал:
- Поехали взад.
Однако в это самое время входная дверь отворилась, и, с трудом сойдя с крыльца, в лайбу начали грузиться три явно беременные тетки, следом вальяжной походкой цыганского барона вышел высокий обладатель окладистой бороды и уселся за руль, а за ним шустро выкатился невысокий чернявый паренек. Он захлопнул входную дверь, пропустил карабин на собачьей цепи через туго натянутую вдоль забора проволоку и, подождав, пока лайба выкатится со двора, ворота закрыл и уселся в нее последним. Мохнорылый водила прибавил газку, и "девяносто девятая" не спеша покатила вдоль улицы Парижской Коммуны, но, проехав буквально полкилометра, встала. Перед глазами подтянувшихся поближе оперов произошел процесс открывания массивных железных ворот, и, когда машина с будущими матерями заехала во двор каменного трехэтажного дома, давешний чернявый пацан створки прикрыл, и было слышно, как изнутри их закрыли на затвор.
- Это хорошо, когда работа недалеко от дома, - сказал капитан Самойлов и решил опять пойти прогуляться.
Вернулся он минут через пятнадцать, разочарованно пошмыгал посиневшим носом и скомандовал:
- Поехали отсюда.
Похоже, метель разыгралась еще больше, и, когда "жигуленок" нехотя докатился до управы, уже основательно завечерело. Очень хотелось чего-нибудь горячего, и, взглянув на рожи подчиненных, майор Сарычев сурово промолвил:
- Доложитесь позже, а на жратву вам полчаса, и время пошло.
Правду говорят, что остатки сладки, - капитан с лейтенантом мужественно навалились на что-то безвкусное и дымящееся, жмурясь от удовольствия, напились едва сладкого, зато огненно-горячего чаю и, облизываясь, отчалили с кормобазы вверх по широкой мраморной лестнице, чтобы поделиться кое-какими мыслями с начальством.
- А где же я вам вторую-то машину возьму? - спросило их это самое начальство в лице майора Сарычева. - Вы ведь не одни у меня, вон Теплов по "мякине" какое дело раскручивает, и без колес ему никак нельзя. - Заметив выражение капитанского лица, он помолчал мгновение и задумчиво добавил: - Ладно, придумаем что-нибудь. Голь, она на выдумки хитра.
Утром следующего дня еще не рассвело даже, а Самойлов со товарищи уже был на месте. По-прежнему с неба непрерывно падали белые хлопья, и видимость была паршивой, но скоро кое-что высветилось совершенно отчетливо. Часов в одиннадцать прибыла уже установленная капитаном красная лайба, и из нее взошли на крыльцо беременные труженицы, а также сам хозяин дома Роман Васильевич Бабан вместе со своим чаборо Виктором. Через десять минут патриарх с наследником погрузился в машину и отъехал к расположенному неподалеку дворцу своего чаво - сына то есть - Михаила Романовича, а будущие матери, практически неуязвимые для Фемиды, приступили, как выяснилось чуть позже, к общественно полезному труду. К обеду засветились уже три машины с покупателями, а также несколько энтузиастов, с трудом прибывших своим ходом, и стало ясно, что бабановская веревка в определенных кругах - вещь незаменимая.
Назавтра Самойлов со Звонаревым ничего нового не углядели, и только на третий день ментовская удача улыбнулась им золотозубо и осенила своим белоснежным крылом с генеральским лампасом по краю. Все началось тогда как обычно - брюхатых тружениц вывезли на рабочее место и, надо думать, охватили объемом работ, а вот дадо Роман Васильевич не залег в сыновьих палатах до вечера, как всегда, а минут через пятнадцать отчалил на "девяносто девятой" в сопровождении четырех здоровенных ромалэ. Прикинут он был в дорогую светло-коричневую пропитку и лохмушку из бобра и помещался не за рулем, а на переднем командирском месте. Задевая брюхом на ухабах снежные заносы, лайба двинулась по направлению к колыбели трех революций, а тащившийся следом в "жигуленке" капитан Самойлов с бережением достал единственную в отделе сотовую трубу и в целях экономии средств был лаконичен, как древний спартанец.
- Едут в Питер, - доложил он майору Сарычеву.
- Веди его пока сам, в таком снегу он тебя все равно не срисует. По звонку приму его лично, - ответил Александр Степанович и кинулся к коллегам из УБЭПа слезно клянчить какую-нибудь завалящую сотовую трубчонку для себя.
Между тем красная цыганская лайба вырулила на Нижнепетергофское шоссе, затем свернула на юго-запад, и скоро стало ясно, что района Исаакиевской площади ей не миновать. А с неба по-прежнему валил сильный снег, дороги чистить никто и не думал, и майор Сарычев, в душе на самого себя негодуя, гнал своего "семака" на грани фола. Дважды машину весьма ощутимо заносило, после проезда под красный к Сарычеву привязался гаишник и отстал только после демонстрации "непроверяйки", но все обошлось как-то, и Александр Степанович принял "девяносто девятую" в районе моста бедного лейтенанта Шмидта. Тем временем цыганский экипаж вырулил на Средний, по пути затарился в киоске сигаретами и упаковкой баночного "Хольстена" и не спеша двинулся по направлению к заливу. Наконец стало ясно, что ромалэ интересуются гостиницей "Прибалтийской", и вскоре "девяносто девятая" свернула с Кораблестроителей на набережную и остановилась как раз напротив творения шведских умельцев. Снег не утихал, однако Сарычев в мощный, 24-кратный морской бинокль вполне сносно разглядел поджидавшую цыганскую братию машину - это была "бомба" пятисотой серии, темно-синего или черного цвета, с напрочь закопченными стеклами. "Девяносто девятая" припарковалась с ней рядышком, борт к борту, и что произошло - разглядеть не удалось, однако буквально через минуту взревели моторы, и машины начали разъезжаться.
- Внимание! - быстро скомандовал майор. - Примите "бомбу", - и, выждав немного, двинулся следом за "жигуленком" Самойлова, искренне благодаря небо за доставший всех антициклон.
Глава четвертая
"Бэзмвуха" была пятьсот тридцать пятой - классная, быстроходная лайба, - и у сидевшего в "Жигулях" седьмой модели майора при взгляде на нее возникло сомнение: кто же все-таки победил тогда, в 1945-м? Водила в иномарке сидел лихой, и если бы не сугробы на проезжей части, то "вести" ее, не светясь, было бы крайне затруднительно. Это капитан Самойлов понял сразу, как только "бомба" взревела мотором и, взрывая шипованной резиной рыхлый снег, шустро рванула вперед. Однако очень скоро ей пришлось свернуть на Наличную улицу, и, сдерживаемая едва тащившимися отечественными лайбами, она поплелась, как и все, - в колее. За мутной завесой снега машины узнавались только по горевшим фарам, и Сарычев был уверен, что в такой ситуации засечь хвост весьма затруднительно. Тем не менее на всякий случай он постоянно менялся местами с Самойловым, осознавая, однако, совершенно отчетливо, что все это вошканье, недостойное профессионалов. Ведь существует железный закон "наружки" - успешно вести клиента возможно только семью машинами, и стоит, наверное, крикнуть большое милицейское спасибо небесам за то, что пожалели нищих оперов и все вокруг застлали снежной пеленой.
Наконец, "бээмвуха" притащилась на Ржевку, и неподалеку от "фордовской" станции все повторилось точь-в-точь как у "Прибалтийской" - к "бомбе" припарковался борт о борт зеленый сто девяностый "мерседес" и уже через минуту они разбежались. Номера его при такой погоде засечь не удалось, а "принять" "мерс" было некому, и, сжимая зубы от злости и обиды, Сарычев двинулся за "пятьсот тридцать пятой", приказав капитану держаться следом.
Вообще-то Александр Степанович нынче чего-то в этой жизни не "догонял". Не мог он, например, понять, почему капитан Самойлов защищает закон и ездит в раздолбанных "Жигулях", а те, кто этот самый закон преступают, в "БМВ" и "мерседесах". Не врубался майор, отчего это каждый средний бандит без трубы сотовой себя не мыслит, а у него на весь отдел одна она, родимая, да и то с лимитом денежным на переговоры в придачу. И возникал естественный вопрос у Александра Степановича: ведь если государство не стоит на страже своих же собственных законов, то или оно не государство вовсе, или закон лишь только на бумаге, и оно преступно по сути. Да… Всегда он старался держаться от политики подальше и считал, что его личное дело - это ловить и сажать за решетку преступников. В свое время он и партбилетом-то махал на собраниях, осознавая все происходившее как непременное и обязательное дополнение к основной своей работе, однако то, что происходило нынче в стране родной, вызывало тошноту и было для него невыносимо.
Тем временем "пятьсот тридцать пятая" припарковалась у входа в ресторан "Универсаль", и из машины показалась парочка крутых - оба крепкие, в кожаных куртках, и, естественно, в руке одного виднелся сотовый телефон. Когда они выходили, на секунду салон "бомбы" осветился, и Сарычев заметил, что водитель остался на своем месте, - всего в лайбе было трое. Где-то через полчаса пожравшие вернулись, не забыв, однако, и своего товарища - водиле предназначалась здоровенная тарелка полная гамбургеров и сандвичей, запивать которые ему предстояло из литровой бутылки кока-колы, - и майор понял, что в машине наверняка что-то ценное, раз в ней непременно оставляют часового.
Еще он вспомнил, что капитан с лейтенантом не ели весь день, и ему дико захотелось выскочить, распахнуть дверь "бомбы", заученным движением захватить сидящую там сволочь, с ходу провести маваси-гири в средний уровень, а после, произведя загиб руки за спину и удерживая болевой предел, бить этой самой бритой башкой о край крыши, пока тело не обмякнет и не сползет вниз, к колесам машины. Фу-ты! Майор вытер внезапно вспотевший лоб и сказал сам себе вслух: "Э, брат, так нельзя, иначе - край".
Когда водила "бомбы" насытился и тарелку с остатками жратвы выкинули прямо на тротуар, "БМВ", ревя мотором, тронулась и устремилась по направлению к Янино, причем двинулась обходным путем, минуя гаишный КПП, и Сарычев понимающе улыбнулся. Но когда вышли на трассу и полетели сквозь метель по заснеженной ленте шоссе, поводов для радости не осталось никаких, - чтобы "бээмвуху" не потерять, пришлось наплевать на безопасность движения совершенно. Пару раз уже Александр Степанович чуть не побывал в кювете, машина вела себя как кусок мыла на мокром полу, и не помогали ни управляемый занос, ни торможение двигателем. Понимая, что его "семерка" на шипованной резине держит дорогу явно лучше раздолбанной отделовской "лохматки", и представляя, каково нынче Самойлову, майор скомандовал:
- Петя, тормози.
Между тем снежное облако, в середине которого мчалась "пятьсот тридцать пятая", стремительно разрывало дистанцию и наверняка потерялось бы, однако сегодня Сарычеву что-то подозрительно везло.
Впереди на дороге показалась бесконечная колонна бензозаправщиков-"Уралов", обогнать которую не было никакой возможности, и "бээмвуха", сразу потерявшая свой белоснежный шлейф, уперлась в нее и покорно поплелась следом. Так тащились минут двадцать, и наконец, помигав левым поворотником, "бомба" съехала на аллею, по обеим сторонам которой высились массивные каменные коттеджи. Переть буром за ней было опасно, и капитан с лейтенантом, выйдя из машины, бежали за удаляющимися огоньками габаритов метров восемьсот, вспотев на морозе, как в бане, но старались, как видно, не зря - на их глазах распахнулись мощные железные ворота, и "пятьсот тридцать пятая" въехала внутрь двора, основательно отгороженного от внешнего мира бетонными плитами с "колючкой" по верху, и на морозе было хорошо слышно, как злобно зарычал, бряцая цепями, дружный собачий дуэт. Хлопнули двери лайбы, снова загудел электродвигатель, смыкая выкрашенные в нежно-голубой цвет створки ворот, и все затихло.
Чувствуя, что начинают дубеть, капитан с лейтенантом припустили к машине бегом и сразу поделились с майором увиденным.
- Ну что ж, молодцы, шерлоки, - сказал он с непонятной интонацией и, задумчиво покрутив свой заиндевевший ус, поманил своих подчиненных к началу аллеи.
Оказывается, там присутствовали настежь распахнутые воротца, и, когда Сарычев посветил фонариком, стало видно, что в центре каждой воротины присобачена здоровенная пятиконечная звезда, цветом напоминавшая запекшуюся кровь.
Глава пятая
- Здравствуйте, дети мои, - сказал майор Сарычев и по очереди погладил между ушей хищников, шустро прибежавших на звук открывающейся двери. Супруга же встречать его не пожелала, и, помывшись, Александр Степанович отправился на кухню кормиться самостоятельно.
Жену Сарычева звали Ольгой Петровной, а была она стройной блондинкой с красивыми ногами и томно-волнительным взглядом голубевших глаз. Служила она по медицинской части и раньше, в отдаленно-благополучный период своего замужества, исправно кончая, всегда пронзительно вскрикивала: "Сашенька, родной" - и благодарно прижималась к широкой, тогда еще лейтенантской, груди. Нынче же все стало по-другому: забьется молча в истоме и, простонав что-то нечленораздельное, повернется сразу к майору хорошенькой попой с родинкой, - да, жизнь семейная явно дала трещину. Собственно, Александр Степанович причину знал и как-то супруге предложил: "Ну давай приемного заведем - вон сколько сирот развелось при перестройке-то", но Ольга Петровна отказалась гордо и, заметив: "Мне мой собственный ребенок нужен", напоследок еще зачем-то помянула сарычевского геройского родителя. И совершенно напрасно.
Отца своего майор не помнил, но, по рассказам матери, тот умер неизвестно от чего вскоре после его рождения, мучаясь страшно. Лишь когда гебешники решили сыграть партию в гласность, Сарычеву стало ясно, что на родителе его любимая советская власть проверила, как будут загибаться от радиации поганые империалисты, а заодно еще взяла на всякий случай подписку о неразглашении под страхом смерти. Тема эта была болезненна, как гнилой зуб, и лучше бы Ольга Петровна не касалась ее вообще, - разговоры были пустые, а душа наполнялась горечью и обидой. Вот такая ячейка общества.